Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна - Страница 31

– Не тебя, а ее, – Лёка притиснула к груди теплый комок розовой шерсти, покрывавший на удивление мускулистое тело.

– Попрыгушка. Поскакушка. Квакушка. Лупоглазка. Таращик. Бульбулька, Шлёп-Прыг, – без дополнительного приглашения принялся креативить Ярик. Мурлыканье прекратилось.

– Ей не нравится, – Лёка покачала головой.

– Ну… тогда Роза. Ягодка. Зефирка. Сахарок. Облачко.

– Розовых облаков не бывает. И она не одобряет это тоже.

– А ты-то откуда знаешь?

Удивленная, княжна задумалась, и после пары минут размышлений и самокопаний сдалась:

– Не знаю… Мне так кажется.

– Выдумываешь ты всё, – обиженный тщетностью своих стараний, буркнул Ярослав.

– А вот и нет!

– Ну тогда спроси у нее самой, как ее назвать!

Такая мысль в голову Лёки не приходила.

– Розовулька, – она взяла лягушку подмышки и заглянула ей в глаза. – Как тебя по-настоящему зовут?

Лягуха медленно расширила глаза, встречаясь взглядами с девочкой – и та едва не уронила ее с пятого этажа.

– Лё?!.. – мальчик едва успел поймать земноводную за переднюю лапку. – Ты чего?!

– Я… я… – глаза у княжны были такого размера, что Лупоглазкой или Таращиком ее можно было сейчас поименовать без зазрения совести.

– Что ты? Она тебя укусила? Царапнула? – не унимался Ярик, готовый теперь при первой опасности дать спасенной продолжить прерванный полет.

– Н-нет… – помотала головой девочка – то ли рьяно отрицая, то ли отгоняя наваждение. – Она… то есть он… ответил… что на человеческом языке его зовут Тихоном.

Ярка прыснул:

– Как нашего кота, что ли? Но он же лягух!

– Ну и что? – защищая питомца, Лёлька выхватила его из ненадежных рук брата и снова прижала к себе. – Он же мурлыкает! Значит может Тихоном быть!

– Не, а я чего… Я ж не против, – покладистый княжич пожал плечами. – Тихон так Тихон. Приятно познакомиться, – и он пожал лягуху лапку.

И тут другая мысль пришла ему в голову.

– Погоди, Лё. Как это он тебе ответил? Он же молчал. Даже рта не открывал. Я же видел. И слышал. То есть не слышал.

Лёлька недоуменно поджала губы.

– Не знаю, как. А только будто голос у меня в голове проговорил.

– А тебе по макушке вчера ничем тяжелым не прилетало? – сочувственно пролюбопытствовал мальчик – и скатился с подоконника в комнату под натиском возмущенной сестры.

– Так бы сразу и сказала… – надулся он и шепотом добавил: – …что прилетало.

– Бе-бе-бе! – мстительно отозвалась сестра, вытянула ноги во всю его длину и отвернулась в сад. Когда сама себя начинаешь считать сумасшедшей, младшему брату с провокационными умозаключениями лучше держаться в стороне.

Наряды для поддержания лукоморского национального сомосознания принесли на следующее утро.

Проснувшись на заморской постели, как назвали ее служанки[57], дети обнаружили у входа Чаёку в сопровождении батальона помощниц, и все они были нагружены чем-то невыразимо пестрым, с шелковым отливом и вышивкой. Ткнув брата локтем в бок, Лёлька приподнялась и вытянула шею, едва удерживаясь от того, чтобы открыть рот. Передавая Чаёку обрывки ширмы в угольных линиях, такого буйства красок они не ожидали.

– Доброе утро, Ори-сан, Яри-сан, – поклонилась девушка, и то ли подмигнула, то ли поборола неравный тик. Ивановичи, будучи воспитанными, поспешили ответить на приветствие. Тихон вывернулся из промеж подушек и хлопнулся на пол, не сводя вытаращенных очей с костюмов – не иначе, как тоже в состоянии шока, хотя, при его лупоглазости точно сказать было трудно.

– Доброе утро, Чаёку-сан, – проговорил Ярик, смущенно одергивая ночную рубашку. – Как вам спалось?

– Благодарю за ваш интерес, Яри-сан. Воздух был свеж и напоен ароматами цветения, и цикады пели, точно обезумели, – не в силах удержаться от настороженного взгляда на княжну, кротко проговорила старшая служанка.

Лёке стало стыдновато. Лично против девушки, носившейся с ними как баба с писаной торбой и с ног сбивавшейся[58], чтобы удовлетворить их[59] капризы, она ничего не имела, и решила исправить свое поведение – но не слишком радикально, чтобы та о себе чего-нибудь не возомнила[60].

– Сады зацвели. Бела ночь от лепестков. Весной не уснуть, – улыбнулся мальчик, вспоминая пенную кипень яблонь, вишен и прочих деревьев, названия которым он и не знал, что не помешало ему любоваться им вчера полдня. Чаёку забыла косить на девочку и одарила его удивленным взглядом в оба глаза:

– Ты умеешь писать стихи?

– Нет, что вы! – не менее удивленный княжич замотал головой. – Чтобы стихи писать, надо же рифмы уметь подбирать!

– Рифмы? Для стихов? Зачем? – не поняла девушка.

– А иначе какие же это стихи? – рассмеялся Ярка. – Если рифмы не подбирать, тогда стихи кто угодно писать сможет!

– А что в этом плохого?

– А что в этом хорошего? Сапоги тачать должен сапожник, а пироги печь – пирожник, как один наш поэт написал. То есть каждый должен заниматься своим делом.

– Мы в Вамаяси тоже так считаем, – серьезно кивнула Чаёку. – Три основы добродетели. Делай что тебе положено, знай свое место и веди себя как подобает.

– Мудрые мысли, – с постной миной подтвердила Лёлька, твердо знавшая, что сроду не подходила ни под один из параметров даже близко, но в добродетельности своей не сомневавшаяся. – Нельзя не согласиться.

Если бы старшая служанка была хоть чуточку менее хорошо воспитана, она бы вытаращилась на свою подопечную. А так она просто моргнула и приоткрыла – и быстро захлопнула – рот.

– А вы хорошо ли почивали в эту ночь, Ори-тян? – придя в себя, спросила она, и интонации ее для тренированного Лёкиного уха не говорили – кричали о том, что ей было невдомёк, как человек вообще может спать на такой горе мягкого.

– Под нижний тюфяк, кажется, крошка попала – я всю ночь проворочалась, все бока в синяках, наверное, – не удержалась Лёлька и была вознаграждена ошарашенным взором Чаёку.

– Я извиняюсь… сожалею…

– Ничего страшного, – с видом мученика, восходящего на костер из недостаточно просушенных дров, проговорила княжна. – В Лукоморье так и определяется настоящая царская кровь. Сможешь почувствовать через кучу матрасов крошку – значит, настоящая царевна. Если только горошину – боярышня. Лесной орех – графиня.

Всем своим видом княжна показала, что графиня – это нечто чуть повыше мокрицы, но однозначно ниже мыши. Лукавые огоньки плясали у ней в глазах, бросая вызов служанке. Примешь – будем друзьями. Прохлопаешь… Ну… Я честно пыталась.

– А если даже… косточку… от персика… не почувствовала? – старшая служанка медленно округлила очи и всплеснула руками, не зная, получит в ответ сцену или улыбку.

– Значит, дома не ночевала, – шкодно ухмыльнулась княжна – и лицо Чаёку осветилось лукавством.

– Ай-ай! – приложила ладони она к щекам и закачала головой в притворном ужасе.

– Кель кошмар! – в тон ей подтвердила Лёлька и с тайным облегчением выдохнула. Если совсем честно, то вредничать перед скромной заботливой Чаёку ей не хотелось, и не только потому, что здравый смысл подсказывал, что среди аборигенов должен быть хоть один если не союзник, то не враг.

– Это всё нам? – не в силах больше терпеть, Ярик указал на кучи разноцветного шелка в руках служанок.

– Конечно!

Чаёку, не оглядываясь, пошевелила рукой. Девушки старательно разложили свою ношу на циновках и с поклонами удалились. Лёка, дуайен лукоморской диаспоры в Вамаяси, степенно встала с постели и неспешно направилась к выставке-ярмарке у дальней стены. И конечно пришла к финишу безнадежно второй – обогнать брата, не обремененного кодексами поведения несмотря на все ее старания, у нее не было ни малейшего шанса.

– Справа одежда для Яри-сан, слева – для Ори-сан, – с полупоклоном сообщила Чаёку.