Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна - Страница 25

– А это еще кто? Почему в зверином облике? – брови, мохнатые, как гусеницы перед глобальным похолоданием, встретились на переносице.

– Лай Жуй Пей захотелось вспомнить молодость, прогуляться по ночному лесу в таком виде, поохотиться… На домашнее потянуло, так сказать, ваше величество, – проговорила Серафима, молитвенно сложив перед собой ладони.

Оборотень презрительно фыркнул:

– Надо быть дурой из дур, чтобы пойти ловить мышей, которых там нет, когда все будут вкушать мясо таньваньского монаха!

– В ее положении никогда не знаешь, чего захочется, – поспешно развела руками царевна.

– В смысле? Она щенная? – заинтересовался император.

По вытаращенным глазам Агафона можно было подумать, что время щениться настало ему прямо сейчас.

– Скоро срок, – закивала Сенька. – Посмотрите, как налились ее бока!

Чародей, подыгрывая, торопливо надулся так, что едва не взлетал.

– Ладно, проваливайте, – император махнул рукой, и Серафима согнулась, бормоча славословия, и попятилась к выходу. Его премудрие, войдя в роль, припал на передние лапы, оттопырил хвост и замахал им, выражая всемерное почтение и пожелание десяти тысяч лет жизни.

– Не увлекайся, – прошипела царевна и исподтишка потянула мага за кончик хвоста. Тот намек понял, и задний ход дал.

– Кажется, я ее помню… – пробормотал оборотень, нахмурившись – но на этот раз задумчиво. – Вечно недовольная, сварливая, жадная и завистливая. Науськивает прислугу одного на другого. Клянусь пятью башнями Фениксов, в звериной личине она мне нравится больше.

– Десять тысяч лет жизни… процветания… согласия… превозможения… воспомоществования… интеллектуального роста… морального превосходства… успехов в труде и личной жизни… – без устали кланяясь, Серафима выпятилась во двор. Еще миг – и тьма скроет их от глаз погрузившегося в раздумья правителя… Но этого мига у них не оказалось. Решив, что в кои-то веки ему пришла в голову вторая гениальная мысль за день[52], Спокойствие и Процветание догнал удаляющуюся парочку и сорвал именную табличку с пояса Агафона. В следующее мгновение перед ним на четвереньках предстал ошалевший монах.

Сенька выхватила меч, волшебник вскинул руки, озаряя ночь сотней багровых искр, но ярче всего сверкнула сиреневая звезда на шее оборотня. Свита отшатнулась, закрывая глаза и лица, а когда пришла в себя, то перед императором, распростершись в пыли, лежали неподвижно два монаха – бритый налысо и мохнатый с обезьяньим хвостом.

– Таньский монах!

– Хотел сбежать!

– А с ним кто?

– Обезьяна!

– Да это же сам Дунь У Лун!

– Мудрец, Равный Небу!

– Познавший тайну семидесяти двух превращений!

– Попался, попался!

– Никто не устоит против его непревзойденного величества Спокойствия и Процветания!

– Хватай их! Вяжи!

– Съедим его тоже!

– Может, с него хоть не бессмертие, так лет тысчонка добавится!..

Император, гордый собой, дал знак, и десятки рьяных оборотней кинулись выполнять самими же разработанный план действий – хватать, вязать и готовить. Последнее – во всех смыслах.

Очнулась Серафима от того, что кто-то совсем рядом спорил, не покладая языков:

– …Если сперва отварить их, а потом зажарить на медленном огне, бульоном можно будет накормить всех, – упрямо бубнил хриплый голос.

– А если не варить, а потушить с диким луком и лепестками хризантем, то будет настоящий пир, – вальяжно возражал ему бархатистый баритон.

– Точно! И какое твое собачье, извини меня, дело до всех, Бу Ду Чо? Ты ж, когда волком был, их даже нежареными жрал, не то, что варить! – поддерживал второго гортанный голос.

"Третий, – машинально отметила Сенька. – Трое. Еще?.."

– Забота о стае – первое дело вожака, Жа Бу Жуй! – упрямо прорычал Бу.

– Так то ить вожака, – снисходительно хмыкнул Жа. – А у нас вожак теперь ихкто? Гусударь амператор. А ты даже не кухарь. Десятник абнаковенный. Вот про десятку свою и заботься. Про нас, то есть.

Бу Ду Чо забормотал то ли ругательства, то ли рецептуры, а четвертый голос, ломкий и клекочущий, произнес:

– Не ссорьтесь, горячие вамаясьские парни. Как его величество Спокойствие и Процветание скажет, так и будет. Не понимаю, чего спорить.

– Правда твоя, У Ле Тай. Нефритовые слова. А твое волнение, Бу, за какую-то подлистную мелочь неподвластно моему пониманию, – гнул свою линию баритон. – Их должен был скушать какой-нибудь уж или ёж через пол-луны после рождения. А тут в люди вышли. Надо учиться радоваться малому, ибо большому радоваться каждый дурак умеет, а кто не согласен, тому левой пяткой в правое ухо, как глаголил бессмертный Кунг Фу Цзы. Обойдутся без бессмертия. Ибо тот же Кунг Фу Цзы учил: да получит бессмертие самый достойный, а кто не согласен, тому костяшками пальцев под дых. А кто у нас самые достойные? Мы! Правда, Жа Бу Жуй?

– Точно, святой брат Не Бо Дай. Как по писанному говоришь! Недаром ты – благородный олень, и именно тебя император назначил жрецом нашей обожаемой богини Сю Сю Сю! – поддержал его Бу Жуй и тут же добавил, отвернувшись и повысив голос: – Эй, ты! Чумазый! Как там тебя!

– Д-день Ко П-пай, п-почтенный г-господин воин, – прозаикался дрожащий голос откуда-то из-за спины Серафимы.

– Да, ты! Чего уши развесил! Подкидывай дровишек-то в очаг, чтобы угли зрели! Или про бессмертие размечтался? Тогда тебе надо имя сменить – Шей Гу Бу!

Почтенные господа воины и примкнувший к ним жрец расхохотались.

– Д-дрова кончаются, почтенные господа, – промямлил День. – Я и так старательно разбиваю сучья, чтобы было жару побольше, но…

– Да ты их, поди, опять сам жрешь, таракан недодавленный! – проревели вояки. Раздались звуки ударов, падающего тела – и шаги.

– Пойдем, пробежимся по лесу, братцы, соберем дровец.

– Так ведь не наше это дело, Бу Ду Чо. Мы – воины, а брат Не так вообще жрец. Пусть этот клоп валит за дровами! – возразил Жа.

– Ну уж нет, – в голосе волка сквозила странная безнадежность. – Я лес люблю… А теперь, когда человеком стал, совсем редко там бывать приходится. То не человеческое дело, это не человеческое… Воин, забодай тебя улитка! А воевать-то с кем теперь? Тех съели, эти теперь на нашу дорогу носа не кажут, а если деревенских тоже съедим, у кого скотину и вещи будем брать?

– Это да… – закручинился Жа. – И кто только придумал, что у людей жизнь простая… Сожрешь не того – и без штанов остался.

– Оленям штаны не нужны были. И росомахам… и коршунам… и волкам… – совсем загрустил десятник Бу.

– Вот за что терпеть тебя не могу, Ду Чо, так это что любой праздник ты своей кислой мордой испортить умудришься, – буркнул Не.

– Праздник… ага… Четыре-то года от скуки тут подыхаешь, а монаха сожрешь – до скончания Белого Света куковать будешь. Радости-то…

– Хороший ты волк, Бу, но зануда-а…

– А ты, Жа…

– Ладно, ладно! Кончайте крыльями махать! – поспешно проклекотал коршун. – Пойдём в лес. Пока друг друга тут не склевали.

– А ты, олух, смотри за огнём, и чтобы наш пир не убежал! – крикнул слуге брат Не.

Оборотни снова заржали. Наверное, это была очень смешная шутка, подумала Сенька, не открывая глаз.

Она дождалась, пока грохот подкованных сапог удалится, и попробовала шевельнуться.

Результаты если чем и порадовали, так это своей предсказуемостью: преврати ее главный оборотень в камень, успехи оказались бы точно такими же. Руки ее были заломлены назад и связаны в запястьях за колонной. Ноги примотаны веревками к ее основанию. Как паутина невезучую гусеницу, веревка обматывала грудь. Весь рот занимала скомканная тряпка, ранее служившая, судя по вкусу и запаху, для вытирания грязных рук, если не ног. Даже голову прикрутили веревкой к столбу так, что двигать можно было только глазами.

Осторожно приподняв веко, царевна глянула, куда глаза глядели. А глядели они императорской милостью на его премудрие, примотанное точно так же в паре шагов от нее. Глаза его были закрыты, изо рта торчал кляп, и весь вид говорил о том, что маг не только умер, но и был похоронен год назад.