Письмо на желтую подводную лодку
(Детские истории о Тиллиме Папалексиеве) - Корнев Владимир Григорьевич - Страница 4

Что я мог думать по этому поводу, когда даже само слово «кадет» было для меня малопонятным? Я лишь ждал продолжения рассказа.

— Так вот, мой кавалер вызвался на глазах барышень-гимназисток переплыть Миасс…

— И переплыл?! — И без того больное горло перехватило от любопытства и нетерпения. Я закрыл глаза и представил себе нашу главную челябинскую реку, совсем не узкую, быстротекущую.

— Разумеется, — с достоинством кивнув, будто бы она сама совершила этот заплыв, ответствовала моя бабушка Лёка. — И, известное дело, обратно вернулся героем. Он ведь имел понятие об офицерской и о казачьей чести… Да-с, то были времена! Как-то потом сложилась судьба этого мальчика…

Но тут бабушка, отведя взгляд, спохватилась (мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы), в который раз посетовала на склероз и наконец поспешила в аптеку, оставив меня в полном восторге воображать романтическую картину из ее старорежимного отрочества. И хотя мне трудно было вообразить то загадочное время, потому что «Историю СССР» мы еще не проходили (а когда прошли в соответствии со школьной программой — нескоро, классе в девятом, — в юных головах осталась неперевариваемая каша из песенки «Что тебе снится, крейсер „Аврора“…», маниакального гайдаровского бреда о контуженых бумбарашах, стойких мальчишах-кибальчишах и злых буржуинах, а также циничной кинострелялки про неуловимых мстителей), бабушкины откровения прочно засели в моем детском подсознании.

Очень скоро после этого разговора события приняли вполне предсказуемый для школьной любовной истории оборот.

У меня появился соперник-переросток по фамилии Лопаев — дылда выше меня на две головы, с сорок вторым размером ноги и старше почти на год (у него день рождения был раньше, чем у всех в классе — в сентябре). Прозвище у него было — Эскалоп. Как раз когда наша юная дама, я и мой соперник-акселерат, известный на всю школу спортсмен и драчун, были уже готовы вступить в новый учебный год и стать четвероклассниками, пришло время выяснить, кому выпадет честь проводить Олю Штукарь в школу, а после стать ее почетным портфеленосцем. Заспорили мы, разумеется, не на жизнь, а на смерть.

— А давай биться! — предложил тяжеловес Лопаев, презрительно глядя на меня сверху вниз и коварно усмехаясь в предвкушении легкой победы. — Кто победит, тот и в школу ее поведет. Только, пацан, чур, не хныкать и не закладывать, если я победю и по ходу тебе чё сломаю.

«Хитрющий и наглый! — подумалось мне. — Уверен, что я уже струсил, а он уже победил».

Лопаев, заметив мое замешательство, прищурился:

— Если дрейфишь, лучше сразу к бабке беги, Тиллим-налим!

«Ах так, ты еще обзываться…» — Во мне точно распрямилась какая-то пружина, да и за «бабку» обидно стало.

— Ты знаешь, что больше меня в два раза: наверное, лопаешь за троих, потому и фамилия такая! Ясно, что в драке ты меня тушей задавишь. Так нечестно, а кулаками махать любой дурак может, — сказал я. Тут очень кстати пришелся бабушкин рассказ, и я заявил: — Давай лучше по-благородному соревноваться: кто переплывет Миасс, тот вернется на коне. Пускай даже не наперегонки, главное — переплыть. Ну как, идет?

Видно было, что мой соперник от неожиданности на секунду опешил, однако все же выдавил из себя:

— Да мне не слабо, только на коне… Я на коне никогда… А где мы его возьмем?

— Это выражение такое, — важно объяснил я, чуть не прыснув со смеху. — Означает «с честью».

Лопаев снова расправил плечи:

— Ага! Я согласен, только прямо сейчас.

Сопровождаемые толпой любопытствующих, в основном наших одноклассников, мы отправились на берег.

— Покажи этому Эскалопу-остолопу, как надо плавать! — подбадривали меня.

Надо сказать, плавать я всегда любил и умел; правда, иногда все купание портил вездесущий пес Дроня. Это был Олин пес, ее любимец, верный страж и спутник. Подобранный щенком на улице лохматый симпатяга на длинных тощих лапах, неведомой породы, но с независимо поднятой лобастой головой и преданным взглядом, в котором светилось что-то человечье, несомненно, оправдывал свое «дворянское» происхождение. Он всегда отважно лез в воду и, неуклюже перебирая лапами, плыл за мной, но собачьи силы быстро заканчивались. Неустрашимый на суше, Дроня начинал тоненько поскуливать, захлебываться, наконец подплывал ко мне, как утопающий к спасательному кругу, и пристраивал тяжелые передние лапы на мои мальчишечьи плечи. В такую минуту я был для него последней надеждой, а для меня, учитывая, что стричь псу когти никому и в голову не приходило, его доверие оборачивалось удовольствием ниже среднего.

Наконец компания из нашего двора, желавшая понаблюдать за азартным заплывом-поединком, пришла на место. Мы с Лопаевым, раздевшись (мне накануне купили новый костюм: нарядную куртку с погончиками, серебристыми пуговицами, оранжево-солнечным шевроном на рукаве, изображавшим книгу — источник знаний, и брюки из синей полушерстяной ткани), разгоряченные, тут же полезли в воду. Первого сентября Миасс выглядел неприветливо: по стальной поверхности пробегала лихорадочная рябь, в воде отражалось серое небо. Река оказалась очень холодной, и кожа у меня сразу покрылась пупырышками (совсем как у пуговиц на новой форме), но какое это имело значение для принципиального «кадетского» заплыва? Я даже забыл про свои ненадежные, чувствительные гланды.

Не успели мы отплыть, как подбадривающий шум голосов за спиной заставил меня обернуться — любопытство взяло свое. У самой кромки берега стояла Оля. Как же она была красива в тот день! Золотистые кудрявые локоны, забранные в два хвостика и перевязанные пышными белыми бантами из атласной ленты, развевались на ветру, белоснежный воротник платьица был украшен кружевом, такой же ослепительно белый фартук с широкими воздушными оборками казался то ли раздуваемым парусом, то ли невесомыми крыльями. Я разглядел даже ее ноги в выходных туфельках на едва заметном каблучке и в совсем еще детских ажурных белых носочках. Все это делало девочку-подростка похожей на мотылька или стрекозу. А может быть, уже на гордую чайку? И было такое впечатление, что не мы с Лопаевым удаляемся от берега, а берег с девочкой в белом облаке уплывает прямо в небо…

Дама сердца благосклонно пришла взглянуть на мой подвиг! Разве это не было предзнаменованием триумфа? Вдохновившись, я с удвоенной силой поплыл дальше. В ушах у меня звучал бабушкин романс: «Я люблю вас! Я люблю вас, Ольга…» (тогда я еще не знал, что это ария, а не романс, — главное, что его подхватывала моя душа). Не успел я сделать и десятка вдохновенных, рождающих ощущение полета гребков, как, к моему громадному удивлению и даже недоумению, Лопаев развернулся и поплыл назад, к берегу.

— Здесь течением сносит прямо в омут, — бросил он на прощанье, то ли предупреждая об опасности, то ли откровенно издеваясь. — Вот сам и тони, раз такой упертый… Дурак ты, Налим!

Все-таки это было настоящим низким коварством и трусостью! Но я за словом в карман не полез.

— Рыбы не тонут! — был мой ответ.

С одной стороны, я, конечно, торжествовал — соперник сам отступил, обратившись в бегство, с другой — я вдруг почувствовал, что совсем замерз, и со страхом вспоминал рассказы взрослых о том, как от холода даже у лучших пловцов сводит ноги и они все-таки тонут. А тут вдобавок какой-то омут… Нет, со мной такое не случится — на глазах у Ольги я должен доплыть, я обязательно доплыву!

И тут я услышал, что сзади меня кто-то нагоняет. Неужели Эскалоп передумал?! Но нет. Это глупый увалень Дроня, который, разумеется, как всегда, не отставал от Оли, обрадовался возможности поплавать и решил составить мне компанию. Только его тут не хватало! С таким четвероногим балластом запросто можно угодить на дно и без омута.

«Фу, Дроня! Фу! Плыви назад, к хозяйке!» — стараясь выглядеть грозным, а не жалким паникером, отфыркивался я.

Но пес-«дворянин» не собирался подражать Лопаеву и продолжал упрямо бить лапами по воде. Скоро подтвердились мои худшие опасения: суетливый Дроня устал и по привычке подплыл ко мне, уверенный в том, что ему окажут помощь! Я едва не ушел под воду с головой, когда ощутил на себе немалый вес собаки, настолько к этому времени сам успел выдохнуться и закоченеть. Перепуганный пес еще сильнее замолотил лапами, взбаламучивая вокруг воду, попутно задевая и меня. Он основательно распорол мне щеку, а вид крови его, домашнего баловня, испугал еще больше. Ну, теперь точно конец — и мне, и Дроне! Утонем вместе… Но что это там за всплески? Похоже, сюда плывут! Наверное, кто-нибудь из взрослых узнал и вот уже… Когда я, уняв волнение и собравшись с силами, обернулся назад, моему изумлению не было предела: Оля Штукарь! Мой белокурый ангел прямо в парадном платьице — даже фартук не сбросила! Лицо, тонкую девичью шею облепили мокрые волосы; одна из атласных лент, развязавшись, пристала к платью и плыла за Олей, как русалочий хвост, губы девочки от холода стали синими, как сливы…