Великий охотник Микас Пупкус - Петкявичюс Витаутас - Страница 18

— Проверяю! — объявила машина и замигала сотнями красных, голубых и зеленых лампочек. — Все правильно. Уточняю: прирученный зверь — не собака, а редкостная система "дворняжка".

На мое место таким же образом усадили Чюпкуса и стали привязывать провода. Пока подсоединяли ко всем четырем лапам, дело шло. Но как только прикоснулись к хвосту, машина отчаянно заскрежетала, поперхнулась словом и еле успела прокашлять:

— Авария! Горю!

Потом она окуталась дымом, зашипела, а над нашими головами замигала красная лампа тревоги и послышался пронзительный вой сирены.

В комнату набилось полно людей, сбежались все офицеры судна, но им никак не удавалось выяснить, что приключилось с машиной и почему каждый раз, когда Чюпкус тявкнет, начинают бешено дрожать лампы и детали. Чуть было не развалил мой песик все их хитроумное сооружение. Офицеры метались, размахивали руками, кричали, но ни один из этих ученых иностранцев не догадался спросить у меня, в чем дело. Молчал и я. Мне-то что? Пусть найдут магнит сами, раз такие грамотные!

В самый разгар суматохи в каюту вбежал запыхавшийся матрос:

— Несчастье, компас отказал!

Топоча и лязгая коваными сапогами по железному настилу, все побежали наверх. А когда вернулись, я их не узнал. Вроде те самые и уже совсем другие люди: лица приятные, приветливые, улыбаются, и говорить стали со мной, как равные с равным.

— Вы владеете какой-то неизвестной нам техникой, — сказал капитан.

— Очень может быть, — согласился я и даже не покраснел ни капельки. — У вас своя техника, у меня своя!

— Поймите, если наше судно не доберется до берега, то и вы не доберетесь до него, — почтительно убеждал меня капитан.

— Очень мне нужен ваш берег, — упирался я. — Проживу и без вашего берега.

— Возможно, возможно, но ведь тогда нам придется погибнуть, всем вместе.

— Вот и отлично! Если вы думаете, что жить в плену приятнее, чем погибнуть, мне вас жаль.

— Мы вам дадим самую лучшую каюту.

— Я подумаю.

— Вы будете нашим почетным гостем.

— Хорошо, только оставьте меня в покое.

Когда все умчались исправлять компас, я поднял трубку и попросил соединить меня с капитаном. Он в это время на мостике наблюдал работу инженеров и был очень занят.

— Ну что там у вас? — поинтересовался я.

— Ничего хорошего: дрожат стрелки, как заячий хвост, — уныло отозвался капитан. — Без компаса мы пропали.

Я сразу сообразил, в чем загвоздка. Прикрыв трубку, приказал Чюпкусу:

— А ну-ка, похлопай хвостом по бокам! — Чюпкус радостно завилял хвостом. — А теперь как? — спросил я капитана.

— Еще хуже: стрелка мечется во все стороны, как ошалелая.

Я улыбнулся, потрепал Чюпкуса по загривку, велел ему лечь и не шевелиться.

— А теперь как? — спросил.

— О, совсем на лад пошло, — радостно ответил капитан. — Большое спасибо.

— Так вот, милейший. Я человек незлой, долго сердиться не умею, но предупреждаю — немедленно переведите меня в приличную каюту и чтобы никаких в ней железок не было, иначе каюк вашей подводной скорлупке.

— Слушаюсь! — отчеканил капитан, как будто я был адмиралом.

Через полчаса мы с Чюпкусом расположились в шикарной каюте, помылись под теплым душем, выстирали вещички и пригласили капитана в гости. Он из кожи вон лез: угощал нас всевозможными напитками и блюдами. Но что это была за еда, одна беда! Чтобы не обидеть его, я отведал, а Чюпкуса никакими уговорами так и не удалось заставить. Заморскую еду и едой-то назвать нельзя было — всевозможные искусственные булочки, пилюли, таблетки и фабричные пасты в тюбиках. Ни вкуса, ни удовольствия. Возьмешь такую булочку в рот и сосешь, как младенец резиновую соску, или глотаешь пилюли, как старик беззубый, не жуя. Чувствуешь себя, будто в аптеке: заглотнешь пилюлю и дрожишь: а вдруг отравишься?

После ужина нас посетил судовой врач, проверял наше с Чюпкусом здоровье. Прежде всего он стукнул изо всех сил молоточком по столу и спросил:

— Как слышите?

— А потише нельзя? Так и стол недолго развалить, — предостерег я.

— А теперь? — он хлопнул в ладоши.

— Да вы что, шутите? Я слышу, как ваше перо скрипит, когда по бумаге им водите.

— Странно, — пробормотал он и показал на стену, где было нарисовано яркое черное пятно. — А эту точку различаете?

— Давно вы стены не мыли, вон в углу паутинка шевелится.

— Чудеса! — Врач подал мне какое-то приспособление и объяснил, что этим у них измеряют силу мышц. Но едва я взялся за прибор, как он развалился в моих руках. Когда же стали проверять мои легкие, шар лопнул, едва я дунул в него. Врач снял очки, протер их, снова надел, внимательно осмотрел меня с головы до ног и заключил: — Вы… вы, наверно, первобытный человек. Мускулы у вас железные, слышите вы без усилителя, видите без очков. Поразительно! И все же мне приказано сделать вам прививки от всех возможных будущих болезней и эпидемий, иначе вас не выпустят на берег.

— Раз нужно, так нужно, — не стал я спорить и взялся за ремень. — Куда колоть будете?

Но врач и не думал колоть. Он набрал из разных баночек пятьдесят дробинок, начиненных лекарствами, засыпал их в дуло пистолета, зажмурил глаз, прицелился, нажал на курок и бабахнул мне сжатым воздухом пониже спины. Я как взвился, как завизжал, зато одним махом получил прививку от пятнадцати тяжелых, десяти средних, четырех легких и двадцати двух неизвестных эпидемий.

То же самое врач проделал и с Чюпкусом.

— Это мое изобретение! — гордо заявил он. — Очень хороший пистолет, но я все же недоволен. Если удастся, увеличу калибр, дробь покрупнее подберу и можно будет каждому человеку делать прививки на всю жизнь, а возможно, и на более длительный период.

— Мне предостаточно, — ответил я, потирая зад, — до конца жизни не смогу спокойно садиться. Уж лучше вы новое свое изобретение на ком-нибудь другом испытывайте.

Обиженный врач покинул каюту.

На берегу нас с Чюпкусом ожидал невиданный прием: не успели мы сойти с корабля, как в нашу честь загрохотали пушки, в небо взвились ракеты, а на земле, под землей и под водой громкоговорители заиграли гимн этого государства. Войска взяли на караул, отсалютовали нам и застыли в торжественной неподвижности. "Самое время дать тягу, — подумал я. — Сейчас никто из них не только гнаться не станет, но и не пошевелится". И когда я уже совсем собрался драпануть, меня подкузьмил Чюпкус. Не вынес он звуков торжественного гимна, завыл. И сразу же со всех сторон к нему кинулись глубоко тронутые нейлонцы, стали его гладить, нахваливать, а самый главный генерал повесил Чюпкусу на шею блестящую медаль, на одной стороне которой был изображен поющий петух — символ Нейлонии, на другой — выбиты золотые буквы: "Не от петушиного крика встает солнце".

Когда музыка смолкла, ко мне подошли несколько офицеров, встали вокруг с обнаженными саблями, а громкоговорители попросили: "Обычаи нашей страны требуют, чтобы вы исполнили гимн своего государства".

Я ломаться не стал, закрыл глаза и грянул:

орал, что было сил, отбивая такт ногой.

Когда я закончил, мне вручили высший охотничий орден Нейлонии. На одной его стороне ящерица в короне и надпись венчиком: "Не бей ужа — солнце заплачет", а на другой — изображен разудалый охотник с улыбкой от уха до уха и с кружкой пенистого пива в руке.

После этой церемонии на автомобиле без колес подъехал президент Нейлонии, под гром пушек поднялся на трибуну, нажал кнопку, и из всех громкоговорителей полилось пение — здесь было принято, чтобы свои речи, заранее написанные лучшими поэтами и положенные на музыку лучшими композиторами, президент пел.

Но я почти не слушал. Глазел на странные сапоги президента: красные толстые подошвы, голенища, разукрашенные всевозможными блестящими пуговицами, железками, замками-молниями.