Длань мёртвых (СИ) - Скоров Артем - Страница 9

Когда солнечный свет во всю заполняет салон, самолёт начинает снижаться. Наверное впервые моргнув за прошедшую ночь, Никто встаёт с кресла и начинает будить Беррингтона. Наблюдая за ними, я замечаю внешнее сходство — существо, как более молодая версия старика. Это добавляет деталей в ранние мелочи и слова Никто о его происхождении, но всё ещё мало информации, лишь гора теорий, которые противоречат друг другу. Из разговоров понимаю, что всех существ зовут Никто. На завтрак одно из них, молодая китаянка, протягивает мне стакан оранжевой жижи и тарелку с сэндвичами. Близость с ней и даже почти физический контакт не вызывают у меня никакой реакции — она вежлива, осторожна и выражает лишь простую человеческую симпатию. Совсем не так, как вели себя люди в Зоне-87, которые от одного моего вида могли наложить в штаны. Аналогичную жижу сам Беррингтон хлещет с завидным энтузиазмом. Тот замечает меня, а я салютую и отпиваю. На деле это оказывается морковный сок.

Приземление встречаю на полу, привычно уткнув ботинок в кресло, лишь бы держаться подальше от Беррингтона. Тот обычный человек, и хоть он знает о Длани, но при его близком присутствии у меня растут неприятные ощущения. Это даёт пищу для размышлений об исключительности, благодаря которой Никто не вызывает аналогичной реакции. И дело тут явно не в том, что они тоже проклятые. Есть что-то ещё. Когда дверь наружу открывается, салон наполняет неожиданно холодный воздух, отчего я застёгиваю кофту под горло и накидываю капюшон. А мне казалось, что в Чили всегда тропическая жара. Надо было на географии учиться, а не на девчонок пялиться. Самолёт пустеет, и лишь тогда потенциальный родственник Беррингтона подходит ко мне.

— Ты помнишь, что Мы тебе не враги? — спрашивает Никто, протягивая мне кожаные перчатки и большой тёмно-серый платок, расписанный чёрными узорами.

— Попросишь быть пай-мальчиком и не отходить далеко? — Я усмехаюсь и поднимаюсь с пола. Разминаясь, иду за существом к выходу из самолёта. Завязав на затылке узел платка, снова покрываю голову капюшоном. Ни разу не привычно, но зато порывы холодного ветерка больше не покалывают лицо, а воздух кажется теплее. Перчатки, напротив, очень даже ничего — кожа тонкая, эластичная, а сидят как влитые. Но самое главное, теперь из открытых участков на мне только тоненькая полоса для глаз, а всё остальное хорошо защищено от случайных прикосновений. Не могу понять — это забота о моём спокойствии или защита окружающих? В любом случае, я благодарен. Как-нибудь потом скажу спасибо за такой подарок.

— Эм, Никто? — зову существо, когда оно спускается с самолёта.

— Мы слушаем, — пара изумрудных глаз и ещё несколько глаз других существ неподалёку смотрят прямо на меня.

— Мне жаль, что Вы потеряли часть себя. Я постараюсь Вам помочь.

— Спасибо, — Никто кивает.

Спустившись по трапу следом, оглядываюсь. Ну здравствуй, Чили — страна холодных августовских ветров! Ответом мне становится очередной колючий порыв в лицо, от которого выступают слёзы. Вокруг пустырь, рядом старенький ангар, недалеко запылённая взлётно-посадочная полоса и яркие домики по ту сторону ограды. Немного не так мне представлялся аэропорт. Я обхожу дожидающегося меня Никто и на приличном расстоянию следую за Беррингтоном в сторону встречающих нас существ, приехавших на двух серебристых ленд роверах. Дефендеры, что весьма забавно перекликается с названием скрытого где-то недалеко проклятия. Смешно получается: американец, англичане, китаянка и вскоре встреченная индийская девочка в закоулках Южной Америки — полностью интернациональное приключение подкинула мне судьба.

Пока идёт загрузка машин сумками из самолёта, а Беррингтон в салоне опять попивает морковный сок через трубочку и рассказывает истории о предыдущих носителях Ракшхитар, я трусь недалеко под неотрывным взором уже пяти Никто. Наблюдая за ними со стороны, вижу отлично слаженную командную работу. Высшим пилотажем становится то, как один из них вслепую ловит брошенные ему в спину вещи так, словно они этот трюк годами репетировали. Когда шоу заканчивается, усаживаюсь в грузовой отсек внедорожника. На переднем пассажирском некстати оказывается Беррингтон, а за рулём мой пуленепробиваемый друг, на руках которого точно такие же перчатки, как и у меня.

Городок за пределами аэропорта скромненький и напоминает американские захолустья, вот только домики компактнее и ярче. А ещё, пока наша небольшая колонна проезжает по узеньким улицам неведанной мне дорогой, я ощущаю простоту, которой буквально пропитано это место и эти люди. Такого не встретишь в штатах. Здесь живут вдали от огромного мира и довольствуются своим небольшим мирком, в котором почитают предков и культуру, которой сотни и даже тысячи лет. Этого нет в моих родных краях — там лишь патриотичные размахивания флагом и разобщённый народ, который сам за себя. К таким выводам я прихожу после рассказов Беррингтона, который взял на себя роль гида в поездке и поведал историю острова Чилоэ́. Больше всего меня поражают палафитос — домики на сваях прямо над водой, чьи пёстрые фасады стремительно сменяют друг друга, когда мы проносимся мимо них на катере. Сидя неподалёку от меня, профессор с энергичностью подростка продолжает рассказ. Кажется, он знает об этих островах если не абсолютно всё, то почти всё. Из-за акцента и обилия новых слов мне порой трудно понять его, события и годы перемешиваются в голове, но я не переспрашиваю, стараюсь абстрагироваться от его присутствия и просто наслаждаюсь окружающей красотой. Так легче.

Мы уплываем всё дальше и дальше от города, а голубой стены всё нет и нет. Оказывается, реальный мир куда больше моей вчерашней клетки, о чём я как-то позабыл за прожитые там годы. И в тысячи, нет — в миллионы раз прекраснее. Глазею по сторонам и незаметно смахиваю слёзы краем платка.

Часа через два после прилёта наш катер заплывает в небольшую бухту и швартуется у пристани. Место прибытия — островок в нескольких километрах от основного архипелага. Вся его территория покрыта Вальдивскими лесами, о чём бодро сообщает Беррингтон, под руку с Никто первым выбираясь на твердь. Территория полностью принадлежит ему, так что здесь нет ни одной чужой души — идеальное место, чтобы спрятать особо буйное проклятие и отгородить его от остального мира. Дощатый помост на небольшом возвышении над землёй со змеиной грацией извивается между деревьев и рассекает вечнозелёные заросли тёмным полотном, ведя нас вглубь острова.

Метров через сто лес заканчивается, открывая вид на обширную поляну. Следуя за провожатыми по всё тем же помостам, бегло осматриваю территорию. Деревянные тропинки есть и тут. Они соединяют разбросанные по территории постройки, по ним ходят другие Никто, а одна из них ведёт на отсечённую вершину холма в центре поляны. Тот весь порос молодой зелёной травкой и явно рукотворен, уж слишком неестественна столь огромная гора земли посреди относительно ровного ландшафта острова. Холм притягивает моё внимание — оттуда сочится какая-то странная, неприятная аура, к которой Никто совершенно точно не имеют никакого отношения. Подойдя ближе, разбираю, какая именно там аура — злость, очень много злости. Кажется, Амалу держат на самой вершине. Наверняка в цепях и под неустанным надзором вооружённого до зубов отряда. Засмотревшись, запинаюсь о собственные ноги и едва не падаю вместе сумками в руках.

— Извините, — виновато улыбаюсь провожатым, хотя за платком никто этого не видит. — Что на холме?

— Ракшхитар, — невозмутимо отвечает Никто. Как и ожидалось. — Сейчас пойдём?

Я застываю на месте — вот надо же было рот открывать, чёрт возьми! Теперь все присутствующие ждут моего решения. Опять смотрю на отсечённую вершину и поспешно киваю, собственноручно отрезая путь к отступлению. Чем дольше буду тянуть с этим, тем сильнее будет расти нежелание исполнять долг, ради которого меня вытащили из Зоны-87. Беррингтон остаётся внизу и ссылается на нелюбовь к ступенькам. Он желает удачи, но я понимаю, что ему просто не хочется мешать нам, в особенности мне. Никто кивает, и мы вдвоём поднимается на холм. Следуя всего в двух-трёх метрах позади него, ловлю себя на мысли, что начинаю привыкать к его присутствию. Да и вообще к этим людям. Они понимают меня, понимают моё проклятие и относятся как к нормальному человеку. Особенному, важному — да, но нормальному. Наверное, не будь они единым разумом, мы могли бы стать друзьями. Конечно, с профессором дружба выглядит крайне сомнительной, но всё же.