Крик ангела (СИ) - Тулина Светлана - Страница 15

В другое время Азирафаэля наверняка заинтересовала бы информация о возможности наличия эфирного тела у кое-кого из демонов — несомненно важная, переворачивающая буквально с ног на голову многие истины, казавшиеся ранее незыблемыми, и требующая того, чтобы ее обдумали тщательно и всесторонне. Например, хотя бы в смысле взаимодействия обладателя такого тела с благодатью или даже святой водой: обе эти субстанции ему же вроде как навредить не способны, а значит…

Над этим стоило подумать. И хорошо подумать. И Азирафаэль знал, что когда-нибудь он к этой мысли обязательно вернется. Когда-нибудь. Потом. Сейчас думать об этом не получалось никак. Ни о чем не получалось — кроме черно-алой змейки, поднимающей треугольную голову от тускло-серого шара.

А еще очень трудно было следить за губами, которые сами собой так и норовили расплыться в улыбку.

— А знаешь, забавно! Даже не предполагала, что они до сих пор сохранили эфирные тела. Нет, конечно, не все. Кто-то потерял, кто-то сломал, кто-то просто забыл, что оно у него было. Но приятно, что хотя бы некоторые. Об этом стоит подумать…

Думать о змейке было почти безопасно. Почти. На самой грани. Но все-таки безопаснее, чем о том, что происходило в задней комнате книжного магазина вчера. Или будет происходить сегодня — а оно будет там происходить, потому что надо. Будет. Конечно, будет, но думать об этом нельзя. Тем более тут. Потому что Всевышний непостижима, и точно так же непостижимы Ее решения. И никто никогда не может заранее предугадать, одобрит ли Она что-либо новое, признает ли его соответствующим Ее непостижимому Плану и даст ли на это новое свое непостижимое дозволение.

Она может разрешить — непостижимо легко. И даже одобрить. Благословить, если тебе повезет совсем уж непостижимо. И точно так же легко может и запретить. Категорически.

Предугадать невозможно.

Азирафаэль тешил себя надеждой, что ему пока еще удавалось оставаться пусть и не совсем правильным ангелом, но все же не слишком далеко отступившим за рамки ангельских приличий. Он хотел бы, чтобы так все оставалось и дальше. Он никогда не был бунтарем и изначально считал всех хорошими, даже тех ангелов, что приходили к нему отнюдь не с добрыми намерениями и норовили ударить в живот. Им пришлось приложить довольно существенные усилия, чтобы он смог переступить через собственные принципы и убеждения и все-таки выпалить им вслед самое страшное, что только смог придумать: «Вы… плохие ангелы!»

Сам он становиться таким не хотел.

И уж тем более он не хотел бы нарушать прямой Ее запрет. Очень бы не хотел. И, следовательно, не хотел, чтобы возникла ситуация, когда этот запрет нарушить придется, — а его ведь обязательно придется нарушить, если он будет, этот запрет, тут и думать не о чем.

Так не лучше ли постараться обойтись без запретов?

— Демоны, ангелы… нагородили терминов не пойми зачем! Я вот, если честно, до сих пор между многими из вас разницы особой не вижу. — Всевышний раздраженно пожала плечами, добавив в голос ворчливых ноток. — Тебя с твоим рыженьким, например, запросто бы перепутала, а сейчас так особенно, у вас и линии существования схожие, и контуры пси-теней, и тентуриальные куздры…[14] Глокие, кстати, тоже буквально одна в одну, просто удивительно. Да вы даже пахнете одинаково!

У Нее был странный взгляд. Непостижимый, да, но еще и странный, вроде бы раздраженный, но при этом где-то в самой глубине таящий усмешку. И еще Она сказала «твоим»… но это могла быть простая оговорка. Ну или определение принадлежности Кроули как пациента — в госпитале, помнится, они тоже делили раненых на «твоих», «моих» и «того усатого, вечно его фамилию забываю». Наверное, и Она имеет в виду именно этот смысл. А какой еще может быть? Никакого. Только этот. И никаких иных мыслей о том, другом смысле. И о том, не могло ли упомянутое Ею сходство быть вызвано именно тем, что в эфирном теле Азирафаэля сохранились какие-то следы его пребывания в… или пребывания в нем…

Змейка. Черно-алая змейка с треугольной головкой и тонким раздвоенным язычком. А что змейка? А ничего. Головку вот подымает и пробует на вкус окружающее пространство. На вкус и запах, змеи ведь языком запахи различают. А что ей еще остается, если глаз у нее пока что нет?..

Ничего. Это не страшно. Это ненадолго. Это скоро пройдет. Это мы исправим. Но о способах исправления тоже лучше пока не думать, не сейчас и не здесь, здесь и сейчас лучше думать просто о змейке. Не забывая дышать, разумеется. Дышать — это главное. Пока не попросят в лифт…

…Интересно, почему все считают уход без вежливого прощания прерогативой иностранцев? Славяне приписывают подобное поведение англичанам, британцы — французам, сами французы обвиняют в этом итальянцев… кажется, итальянцев. Или испанцев? Азирафаэль не мог вспомнить точно. Но, главное, все уверены, что так поступают лишь чужие.

Или Всевышний.

Она тоже никогда не прощалась, вот и сейчас просто буркнула: «Свободен!» — и махнула рукой, то ли подтверждая, то ли направление указывая. Азирафаэль с облегчением начудесил лифт и уже почти шагнул за мембрану, когда Всевышний его окликнула. Странно так окликнула, совершенно не тем тоном, каким говорила ранее, словно бы неуверенно.

Азирафаэль обернулся. Всевышний хмурилась, но хмурилась тоже вовсе не грозно, а как бы задумчиво.

— Хм… Не знаешь, случайно, что общего может быть у Михаил и Дагон? — спросила Она вдруг. Вздохнула, правильно оценив искреннее недоумение на его лице. Сказала со значением: — Вот и Я не знаю. А вроде бы как бы должна, Я же Всеведущая. Забавно, правда?

Глава 13. Свобода и воля

Крик ангела меняет окружающее пространство. Азирафаэлю не нужно было выходить на улицу, чтобы это чувствовать, и защитная сфера нисколько не мешала: она защищала от тех, кто хотел бы проникнуть в книжный магазин извне без согласия находящихся внутри, но ничуть не препятствовала этим самым внутри находящимся выходить или просто видеть все вокруг, если покидать защищенное место желания у них не было. В крике ангела нет ничего противоречащего законам физики: он просто нормализует вибрации этого мира, настраивая их в правильном ритме, устраняя диссонансы и заставляя вселенские струны звучать в гармонической тональности. Служит своеобразным камертоном, не более.

Азирафаэль аккуратно переливал какао из кастрюльки в большую чашку и улыбался. Он знал, что:

…старый каштан на углу Сохо-сквер, последние пятнадцать лет пребывавший в острой депрессии, а этим летом вознамерившийся окончательно засохнуть и в течение трех месяцев с мрачным удовлетворением наблюдавший за отчаянием садовника, который пытался при помощи хитрых подкормок и прививок выжать из него хотя бы несколько листиков, вдруг неожиданно для самого себя передумал и за одну ночь обзавелся пышной молоденькой кроной (это в конце августа-то! О времена, о нравы!), приведя садовника в состояние, близкое к религиозному экстазу, и заставив навеки уверовать в могущество новейших пестицидов;

…пожилой мужчина, сидящий в кресле у окна на той стороне улицы, поморщился и потер грудь, но сбойнувший было водитель сердечного ритма уже снова работал нормально, словно и не имел никогда заводского дефекта, из-за которого должен был выйти из строя намного раньше положенного;

…лежащая на ковре в ротонде черно-алая роза (опять на ковре! Хотя Азирафаэль собственноручно ее поднимал не далее как сегодня утром и аккуратно пристраивал на лобовое стекло, даже дворником прижал, решив, что с капота роза просто соскользнула), уже начавшая было слегка увядать, снова ожила и расправила бархатные лепестки, словно не замечая презрительного посверкивания старательно игнорирующих ее фар;

…неудачно упавшая с крыши кошка упала удачно, на все четыре лапы, и даже не выронила из пасти пойманную птичку (да, птичку было жалко до слез, но тут ничего не поделаешь и котят, пищащих на чердаке, Азирафаэлю было все-таки жальче);