Булыжник под сердцем - Денби Джулз - Страница 2

Мы ни о чем не догадывались, пока не въехали в Лондон и не увидели плакаты. Я хотела развернуться, но Джейми сказала «нет». Нет, чтобы все вернулось в привычное русло, нужно самим жить как ни в чем не бывало. Она верила: публика на ее стороне. Они понимают, что происходит, – несмотря на ложь прессы, любовь к сенсациям. В душе она всегда оставалась старым панк-рокером. Она считала, что зрители – умные, порядочные люди, и если с ними поговорить по-хорошему – они сделают правильные выводы. Но зрители хотели хлеба и зрелищ. Входи, гладиатор. Оставь надежду всяк сюда входящий. Идущие на смерть приветствуют тебя, мать твою.

В тесноте, на стульях в первых шести рядах (никаких тебе нарядных столиков со свечками) плотно засела «желтая» пресса. Сначала мы даже не поняли – нас не учили распознавать журналиста «Сан» с пятидесяти шагов. Следующие несколько рядов занимали странные шумные люди в дорогой одежде. Вернее, это нам они показались странными. Теперь я знаю – это были газетчики дешевых лондонских «рекламных» журналов, падкие на грязные сенсации. Мужчины пытались выглядеть умудренными и пресыщенными. Женщины – жалкое подобие Умы Турман из «Криминального чтива» [1]. И все уже порядком пьяные. Сзади теснилась горстка настоящих фанатов. Среди них – пара верных «болельщиков», несчастных, как сама жизнь. Как я потом узнала, они попали сюда только потому, что купили места чуть ли не за месяц. У входа спекулянты предлагали билеты по сорок фунтов – и желающих хватало. В клубе жара, как в пекле, спертый воздух пропитан голубым сигаретным дымом, «модной» бранью, запахом пота и склизкой металлической приторностью дорогих духов.

Первым выступал Тот самый Тод. Конечно, он не гений, но свою порцию смеха всегда получает. Милый клоун. Они игнорировали его, как будто его и не было. Даже ни на минуту не притихли. Он вернулся в затхлую каморку гримерной весь в поту и белый как мел. Произнес «господи Иисусе» и «ебать меня в жопу» раз шестнадцать, косясь на Джейми, а та всё губы красила – будто в мире ничего нет важнее ровного контура. Следующим был Кокет Кокто – черный сюрреалист-травести, весьма популярный в эпоху бума травести, и очень хороший парень – не читайте, что пишут в газетах. Нет, он не вынимал свой хуй и не орал: «Отсосите, беложопые». И не совершал «непристойного акта» с одной из зрительниц. Он просто за десять минут отработал свой номер «Мим Марсель выходит на сцену» и в слезах вылетел за кулисы. Плюхнулся возле Тода и, всхлипывая, присоединился к распитию бутылки «Белл», которую тот мрачно опустошал. Теперь все пялились на Джейми так, будто ее отправляют на расстрел. А она улыбнулась – и все. Спокойная, отстраненная, и в сортир заходила лишь раз (обычно – раз десять, не меньше) – дурной знак. Тод и Коки в немой печали встали и ушли. И тут явился гвоздь программы Рики Шарп.

– Ну чё, детка, – как всегда, перебарщивая с кокни, выдал он. – Они тя хотят. Уже небось совсем изо-шлись… Ну чё, ты это сделаешь сегодня или пусть дальше просят, дорогуша? Ну? Эй?

Тогда я его просто ненавидела… А потом… Ну, люди не всегда такие, какими кажутся, верно? Похоже, Рики заметил, как я смотрю: усмехнулся, провел рукой по рыжей шевелюре, повертел галстук и с важным видом удалился в бар за остальными. Казалось, Джейми его не слышала. Она будто вообще ничего не слышала – даже когда в гримерку сунулся парнишка, аж глаза из орбит лезут, так ему охота глянуть на Джейми, – и, запинаясь, объявил, что до выхода пять минут.

Наш агент выступал в роли конферансье (quelle surprise [2]) и уже повторял со сцены перед зрителями и телекамерами свое интервью «Тайм-Ауту».

Джейми поднялась, устало бросила взгляд в грязное зеркало и улыбнулась моему отражению:

– Наш бродячий цирк лучше всех, а, Лил? Пленных не брать. Да здравствует дешевый смех!…

Мы всегда так говорили, но в тот вечер фраза повисла зловещим призраком, будто прах воззвал к живым. Раздался голос агента:

– Дамы и господа. Имею честь представить вам легендарного и гениального юмориста, женщину, которую я окрестил «Ленни Брюс [3]2 в юбке». Она большая, злая и неподражаемая. Самая проти-воре-чивая актриса Великобритании этого и следующего столетия… Меня зовут Ронни Рэйдж, а ее… Джей-ми ДЖИ!!!!!

Запись вы видели. Если не видели, можете себе представить, какое там творилось дерьмо. О чем она говорила, медленно, балансируя на самом краю? Я не помню. Я же говорю – за кулисами стояли только мы с Рики, вдыхали прокуренный спертый клубный воздух и специфический запашок нездорового любопытства. Конца вакханалии. Людской злобы. Мы стояли сбоку, взявшись за руки, словно парочка школьников, блин.

Первые несколько минут они – зрители – просто молчали. И пялились на нее, будто хотели сожрать с потрохами, все лицо ей обглодать. Кажется, она рассказывала об очередном скандале вокруг коррупции в правительстве, и тут посреди зала какая-то женщина взвизгнула – пронзительно, как пила:

– Ну, так да или нет? Эй, ты знала или не знала?

Вопрос подхватил весь зал, повторяя снова и снова, как мантру. Пролетела бутылка и разбилась о край сцены, но Джейми не шелохнулась. Тут репортеры оживились – повскакали, заорали, защелкали фотоаппаратами. На них накинулись другие зрители: мол, мы заплатили сорок фунтов, чтобы увидеть эту ебаную суку – так что сядьте, вашу мать, на места. Джейми подняла руку, и в зале повисла напряженная тишина.

– Люди не умеют читать мысли, ребята, – тихо сказала она, будто сама себе. – Откуда мне было знать? Нет, я не знала. Не знала. Я думала… у него роман на стороне или что-нибудь такое…

Договорить ей не дали.

– Ах ты шлюха лживая! – Женщина с коротко стриженными черными волосами и великосветским прононсом швырнула бокал. Тот отлетел от плеча Джейми. – Ты лжешь, пизда обтерханная!…

Думаете, великосветские так не выражаются? Держи карман. Вот именно: дайте им повод сожрать ближнего, и они вам еще не такое изложат.

Джейми держалась храбро – я никогда не видела такой отваги. Но было ясно – это конец. Джейми ушла со сцены как ни в чем не бывало, расправив плечи, прочь от воя битвы в клубе. Спустилась в облезлую гримерку и, буквально рухнув на грязный пол, бурно разрыдалась, судорожные всхлипы рвали и раздирали ее легкие, сотрясали огромное тело. Я ничем не могла ей помочь – я тоже рыдала. Но тут Рики крикнул, чтобы мы не рыпались, и хлопнул дверью. Я слышала, как он орал на идиота-агента, метавшегося по клубу, как обезглавленная курица: вызови сюда охрану и сию нахуй секунду. А потом стоял в коридоре под напором репортеров, и они уламывали его пропустить их к Джейми. Он даже отказался выступать, пока не придет охрана, – я не лгу. Рики Шарп, которого ненавидеть – самое милое дело, Злобнейший в Мире Юморист и все такое прочее, стоял, как бойцовый петух, и воевал с журналистами, пока не явился вышибала. Мне стало так стыдно, что я недолюбливала Рики. Мне и сейчас стыдно. А потом он сам вышел на сцену, все так же кипя, и узрел там настоящую битву: стулья перевернуты, под женский визг по залу летают бокалы. И, надо отдать Рики должное, он их утихомирил – насколько возможно. Простой силой воли. И теперь пусть кто-нибудь только попробует при мне сказать о Рики плохое слово! Я не забуду.

Ей-богу, мы думали, что не выберемся из этой гнилой дыры. Если бы мне сказали, что люди на такое способны, я бы не поверила. И не потому, что я наивная – хотя это возможно, А потому, что это было… омерзительно. Да, омерзительно. Эти чертовы репортеры, они вели себя как звери, как… бездушные твари. Рожи красные, все визжат, воют, плюются, выкрикивают гадости:

– Эй, Джейми, Джейми, как оно – с маньяком трахаться? Эй, Джейми, он тебя связывал? Эй, Джейми, ты ведь знала, да? Ты тоже руку приложила? Верно? Эй, ты там, крошка, эй, дрянцо, что этот ублюдок ел на завтрак?