Золотой берег - Демилль Нельсон - Страница 16

Лестер пощелкал языком, затем спросил:

— А ты разве не купил бы Стенхоп Холл, если бы у тебя было десять миллионов?

— Ты хочешь сказать, пять миллионов, коллега?

Лестер скромно улыбнулся и исподтишка взглянул на меня, чтобы проверить, не дразню ли я его. Затем он опустил глаза и смерил взглядом гору сертификатов, разбросанных по столу.

— Разве ты не купил бы себе яхту и не отправился бы на ней в плавание? — не отставал он.

Я пожалел, что доверил свою мечту Лестеру. Мне не захотелось отвечать на его вопрос.

— Или представь себе, как вы с Сюзанной переселяетесь в большой дом. — В комнате повисла тишина. Лестер воображал, что он сделал бы с пятью миллионами долларов, а я, по всей вероятности, прикидывал, что сделал бы с десятью, так как я не собирался, взяв на себя грех и совершив преступление, делить то и другое с Лестером Ремсеном.

Я предположил, что Лестер из той породы людей, которые, будучи сами по себе кристально честными, любят иногда разыгрывать из себя негодяев и смотреть, какое это производит впечатление.

Лестер продолжал говорить таким тоном, как будто речь шла о какой-то ерунде:

— Все очень просто, Джон. Я посмотрел бумаги и убедился в этом. С такой суммы можно сделать большие деньги. Если все провернуть аккуратно, потом даже не придется уезжать из страны. Просто надо проследить, чтобы эти ценные бумаги не фигурировали в завещании старой леди после ее смерти.

Лестер развивал свою мысль, ни разу не употребив таких опасных слов, как «уклонение от уплаты федеральных налогов, похищение, мошенничество, подлог». Я слушал его больше из любопытства — я вовсе не нуждался в том, чтобы меня учили, как нарушать закон.

Не знаю сам, почему я честный человек. Вероятно, в этом есть заслуга моих родителей, которые всегда дорожили своей честью, как самой большой ценностью. Когда я рос, это было в пятидесятые годы, с алтаря неслись не слова о социальной несправедливости, а призывы любить своих ближних. Это были Десять заповедей и Золотое правило, и хотите верьте, хотите нет, но у молодежи формировались какие-то жизненные кредо. Мое кредо было: «Я каждый день буду стремиться к тому, чтобы больше давать, чем получать». Не знаю, откуда я это взял, но с такими принципами самое лучшее — это пойти в брокеры. Кстати, я старался жить по этому правилу лет до восемнадцати, может, чуть дольше.

Однако десятки миллионов людей моего поколения были воспитаны на тех же принципах, но некоторые из них стали ворами, а некоторые и кое-кем похуже. Так почему я честен? Что удерживает меня от соблазна забрать себе десять миллионов долларов и отправиться на пляжи Ипанемы, где бродят полуголые красавицы? Именно это хотел выяснить Лестер. Именно это хотел выяснить я.

Я посмотрел на стопки сертификатов, а Лестер прервал свою лекцию о том, как легко и безопасно можно похитить десять миллионов, чтобы сообщить мне:

— Никому нет дела, Джон. Все правила игры выброшены в мусорную корзину. Это не моя и не твоя вина. Это просто так есть, и с этим ничего не поделаешь. Мне смертельно надоело разыгрывать благородство, когда бьют ниже пояса, а судья в это время смотрит в сторону.

Я не отвечал.

До недавнего времени одной из причин моей честности было довольство собственной жизнью, я являлся частью социального механизма, и мое место меня совершенно устраивало. Но когда тебе надоел твой дом, почему бы не украсть семейный автомобиль и не уехать подальше? Я взглянул на Лестера, который теперь пытался убедить меня выразительным взглядом.

— Как ты сам однажды заметил, деньгами меня не прельстишь, — сказал я.

— Почему тебя не прельстишь деньгами?

Я посмотрел на него.

— Не знаю.

— Деньги сами по себе ничего не значат. Они не могут быть ни плохими, ни хорошими. Вспомни, у индейцев вместо них были раковины. Все зависит от того, что ты собираешься с ними делать.

— И как ты собираешься их доставать, — добавил я. Лестер пожал плечами. — Возможно, в данном случае мне просто неловко обманывать старую леди. Другое дело, если бы у меня был опытный противник. Найди мне такого, и мы вернемся к нашему разговору. — Я указал на стол. — Сертификаты я отправлю завтра в твой манхэттенский офис курьерской почтой.

Лестер выглядел и разочарованным, и ободрившимся одновременно. Он собрал со стола бумаги в свой портфель и поднялся.

— Ну… на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы не могли иногда помечтать?

— О мечты, сладкие мечты…

— Я-то иногда мечтаю. Тебе тоже следовало бы этому поучиться.

— Не будь козлом, Лестер.

Лестер сразу пришел в чувство. Вероятно, я правильно употребил слово.

— Не забудь, что мне понадобятся карточки с образцами подписи миссис Лаудербах, — сухо заметил он.

— Я с ней увижусь завтра: она идет к кому-то в гости, по пути я ее и перехвачу.

Лестер протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями.

— Я признателен за то, что ты устроил для меня клиента. За мной ужин, — сказал Лестер.

— Ужин — это то, что надо.

Лестер распрощался, кинув взгляд на десять миллионов, лежащие на столе.

Я отнес сертификаты на первый этаж и запер их в сейф.

Остаток недели, которая, кстати, была Страстной неделей перед Пасхой, я провел так, как и предполагалось. В четверг вечером, то есть в Великий четверг, мы отправились на службу в церковь Святого Марка вместе с Аллардами, которые к тому моменту уже поправились. Преподобный мистер Хеннингс омыл ступни ног дюжине мужчин и женщин из нашего прихода. Этот обряд, если вы помните, восходит к евангельскому эпизоду, когда Христос омывает ступни своим ученикам. Он призван символизировать умаление великих перед простыми смертными. Я не считал, что мне пора мыть ноги, но Этель была другого мнения и поэтому пошла к алтарю вместе с толпой других мужчин и женщин, которые, видимо, заранее настроились на этот обряд, так как женщины были без колготок, а мужчины без носков. Я, конечно, не собираюсь подшучивать над своей верой, но этот обряд кажется мне чрезвычайно странным. К нему не часто прибегают, но, судя по всему, мистер Хеннингс получает от него большое удовольствие, и это мне кажется любопытным. В какой-нибудь из Великих четвергов я тоже отправлюсь к алтарю, чтобы преподобный мистер Хеннингс омыл мои ступни. Когда я сниму носки, окажется, что на каждом ногте у меня нарисована забавная рожица.

Итак, по окончании церковной службы Джордж и Этель пожаловали к нам в гости с чистыми ногами. Сюзанна, вероятно, сочла этот ужин Тайной вечерей, так как она не собиралась больше ничего готовить до самого понедельника.

Пятница была Великой пятницей. В последние годы я заметил, что жители нашей округи переняли европейский обычай не работать в этот день. Была закрыта даже фондовая биржа, не говоря уже о фирме «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс». Не знаю, о чем это свидетельствует, о пробуждении религиозного чувства или о желании людей иметь три выходных дня. Во всяком случае, я заранее объявил, что мой офис в Локаст-Вэлли будет в этот день закрыт. Я также обрадовал своих служащих и озадачил моих партнеров по Уолл-стриту, объявив, что офис в Локаст-Вэлли будет закрыт и в пасхальный понедельник, что тоже соответствует европейской традиции. Я старался не отстать от веяний времени.

Сюзанна и я в компании с Этель и Джорджем пошли в церковь на трехчасовую службу, которая знаменует то время, когда «небеса потемнели и земля содрогнулась» и Христос умер на кресте. Я вспоминаю одну Великую пятницу, когда я был еще мальчиком и вышел на паперть церкви Святого Марка. Был солнечный день, однако в одну минуту небеса на самом деле потемнели и раздался гром. Я помню, как я стоял, не смея оторвать глаз от неба и ожидая, когда содрогнется земля. Взрослые, стоявшие рядом, посмеивались надо мной, затем из церкви вышла моя мать и увела меня под своды храма. День, как я уже говорил, был самый обыкновенный, солнечный, по-моему, в сводках погоды и речи не было о дожде или грозе.