В никуда - Демилль Нельсон - Страница 31

– А почему бы не взять такси? – поинтересовался я.

– Скучно. – Она похлопала ладонью мотоцикл. – Это "Минск". Сто семьдесят пять кубиков. Сделан в СССР. Хорошая машина для города. А еще у меня есть семьсотпятидесятикубовый "Урал". Настоящий зверь. Прекрасно идет и по шоссе, и по бездорожью. Русские умеют делать хорошие мотоциклы. И не знаю уж почему, всегда можно достать нужные запчасти.

– У вас есть лишний шлем?

– Во Вьетнаме шлем не требуют. Вы сами-то водите мотоцикл?

– Водил, когда был в вашем возрасте.

– Когда вы были в моем возрасте, в США не было закона об обязательном ношении шлема. Вы что, его надевали?

– Как будто нет.

Сьюзан затянулась и спросила:

– Вы нашли свою цифру?

– Не сумел.

– Как же так – я сама пометила галкой в кроссворде номер тридцать два.

– Я не настолько сообразителен. Когда у меня был мотоцикл, несколько раз навернулся и ударился головой.

Она рассмеялась:

– Тридцать два. Я специально для вас запомнила. – И спросила: – Что это значит?

– Тридцать два по вертикали? Что-нибудь из съестного.

Сьюзан не оценила шутку. Она докуривала сигарету. А я смотрел на нее и думал, что она выдержала испытание солнцем. Если честно, то Сьюзан выглядела лучше, чем вчера вечером: приятный загар, глаза больше и лучистее, чем при свечах. К тому же рубашка и брюки ей шли.

Она сделала последнюю затяжку и швырнула окурок в сток.

– Да, надо бросать курить. К вашему сведению, я заехала к себе в контору и отправила факс.

– Спасибо.

– Было семь утра. По-тамошнему еще суббота. Но, оказывается, кто бы там ни был, они работают допоздна.

– И что вам ответили?

– Подтвердили получение. Просили информировать и назначить время для конфиденциального ответа, когда мы оба будем поблизости от факса. Я назвала восемь вечера по местному времени. Нормально?

– Вполне. Учитывая, что вам не платят сверхурочных за то, что вы являетесь на службу в воскресенье.

– Я решила, что они вполне могут повременить с ответом двенадцать часов. А вы к тому времени получите либо паспорт, либо выездную визу. Ну что, покатили?

Она оседлала мотоцикл, нажала на стартер и несколько раз прогазовала.

– Забирайтесь. – Достала из кармана эластичную ленту и связала длинные волосы, чтобы не лезли в глаза.

Я сел на заднее седло, которое показалось мне слишком маленьким, и схватился за гнутую ручку. Сьюзан резко взяла с места, пронеслась по боковой дорожке и свернула на улицу Лслой. Я едва успел поставить ноги на подножки, когда она накренила мотоцикл для разворота.

Пять пугающих минут, и мы оказались у собора Нотр-Дам – чужеродного в этом городе готического здания, возведенного, правда, не из камня, а из кирпича. Перед входом была небольшая, покрытая травой площадка. Мы слезли с мотоцикла, и Сьюзан приковала его цепью к велосипедной стойке. Я помнил это место с 1972 года. Здесь почти ничего не изменилось – даже скульптура Девы Марии пережила войну и уцелела при коммунистическом правлении. И я спросил у Сьюзан:

– Как коммунисты относятся к религии?

– Зависит от программы момента, – ответила она. – К буддистам сейчас лояльно. А от католиков не в восторге – считают их провокаторами.

Мы подошли к собору.

– И поэтому вы посещаете храм? – усмехнулся я.

Она не ответила, а продолжала прежнюю тему:

– Протестантов вообще затравили. Миссионерам не давали житья, а потом вышвырнули из страны, а их школы и церкви закрыли. В Сайгоне нет протестантских храмов. Если молятся, только дома. – Мы уже были на ступенях, когда она спросила: – Вы ходили сюда во время войны?

– Был два раза, когда попадал в Сайгон по субботам.

– В таком случае вы добрый католик.

– В окопах не бывает плохих католиков.

Пока мы поднимались по лестнице, Сьюзан поздоровалась с несколькими американцами и, судя по произношению, австралийцами. Я с удивлением заметил много вьетнамцев и сказал ей об этом.

– Отец Туан ведет службу сначала на английском, потом на французском, затем на вьетнамском.

– И мы останемся на все? – ужаснулся я.

Сьюзан не обратила на мои слова внимания. В притворе она опять перебросилась несколькими словами со знакомыми и представила меня. Какая-то женщина покосилась в мою сторону и спросила, как здоровье Билла. Такие всегда и везде найдутся.

Мы вошли под своды готического монстра. Если бы его не украсили цветущими ветвями и кумкватовыми деревьями к празднику Тет, можно было подумать, что мы во Франции. Я смутно припоминал, что вьетнамский Новый год справляют здесь даже католики. И так долго разглядывал сводчатый потолок, что Сьюзан спросила:

– Боитесь, что он на вас рухнет?

– Я же говорил, что мне нужен шлем.

Мы прошли в центральный неф. В прохладном полупустом храме царил полумрак. Мы сели на скамью ближе к алтарю.

– Не исключено, что объявится Билл, – предупредила Сьюзан. – Вчера вечером я с ним разговаривала.

– Вряд ли он был доволен, что вы явились домой после полуночи.

– Билл не из ревнивых. Да и причин для ревности нет, – возразила она. – А если покажется недружелюбным, так это его обычная манера.

– В таком случае почему бы мне не отправиться в гостиницу сразу после службы?

– Тсс... начинается.

Расстроенно скрипнул орган, и в приделе появилась процессия: священник и алтарные служки, все были вьетнамцами, и только человек с крестом – еврей. Забавно, если вдуматься.

Служба началась. Английский преподобного отца Туана оказался еще тем, и я решил, что французский понял бы лучше. Гимны исполнялись по-английски, и я обнаружил, что у Сьюзан красивый голос. Сам я безбожно фальшивил, хотя, подвыпив, неплохо вытягиваю "Розу Трали[35]".

Проповедь была посвящена грехам плоти и соблазнам большого города. Потом говорилось о нищих девушках, которые продают свое тело. И так далее в том же роде. Священник подчеркнул, что без грешников не существовало бы и греха: ни опиума, ни проституции, ни азартных игр, ни порнографии, ни массажных салонов.

Мне казалось, что он все время смотрит на меня. И возникло чувство, будто я герой из романа Грэма Грина[36]: потею в Богом забытой тропической стране от католического сознания вины по поводу любовного проступка, который на поверку оказался полной ерундой.

Служба продолжалась час пять минут, хотя я и не засекал по часам.

Снова скрипнул орган, и процессия направилась обратным путем. Я вышел в центральный проход и где-то потерял Сьюзан. И пока ждал ее у мотоцикла, ощутил, что рад, побывав в храме.

Оказывается, она задержалась у лестницы и болтала с прихожанами, среди которых был и отец Туан.

Видимо, было нечто в этом бегстве с родины. Я имею в виду не в Лондон, не в Париж и не в Рим – это чепуха. А в такое затраханное место, где ты на шесть дюймов выше всех остальных и на десять оттенков светлее – торчишь, словно нарывающий большой палец. И еще лучше, если этот нарывающий палец попадется на глаза властям. Здесь все бледнолицые и не раскосые – твои друзья. Вы собираетесь на коктейли и костерите страну. А дома тебя считают крутым и втайне завидуют. Ты справляешь американские праздники, которые на родине всего лишь три выходных и распродажа в ближайшем супермаркете. Ты даже ходишь голосовать по спискам живущих за рубежом.

Конечно, были и другие типы экспатриантов – люди, ненавидящие свои страны или бежавшие от кого-то или чего-то. Или убегающие от самих себя.

Сьюзан, по собственному признанию, принадлежала к тем, кто считает: жить хорошо там, где американец выделяется из остальных, в то время как родным и близким дома приходится судить о ее успехе по совершенно иным, доселе неизвестным меркам.

Впрочем, во мне не так много цинизма и склонности к анализу, чтобы судить Сьюзан, тем более что она казалась вполне разумной, чтобы понимать, что делала.