Танец страсти - Поплавская Полина - Страница 50

Пятно света скользило по стенам и потолку нижней палубы, открывая взгляду мрачную картину. Это низкое помещение, поделенное шпангоутами на неравные по величине отсеки, наводило ужас… Может быть, так поработало время, не желавшее открывать своих тайн непрошеным посетителям? Дубовые доски и бревна, бывшие когда-то олицетворением прочности, теперь распадались на торчащие во все стороны серые отвратительные волокна. Малин оглянулась на лица своих спутников. Кажется, состояние, в котором находился корабль, удивило и их. Особенно разволновался Симон:

— Все их технологии — сплошное мошенничество! — возмущенно прошептал он, и его громкий шепот жутким эхом отозвался от старого дерева. — Йен, ты помнишь, как выглядел корабль, когда его подняли? Они угробили “Васу”! Это преступление!

Йен подошел к хранителю и стал что-то тихо говорить ему, но слов Малин не расслышала. Бивший ее озноб неожиданно сменился нестерпимым жаром, от которого девушка вновь покрылась противной испариной. Как будто из ледяной преисподней она, спустившись, попала в огненную. На лбу у стоявшего рядом с нею Юхана тоже выступили капельки пота, а все его лицо заполыхало странным, видимым даже в отсвете фонарика румянцем.

Она поводила лучом по палубе. Эти безжизненно свисавшие волокна дерева, острые щепки, ворохи трухи под ногами что-то мучительно напоминали ей… И чем дольше она вглядывалась, тем страшнее ей становилось — стены как будто оживали. Каждая ворсинка и щепочка, каждый элемент царящего вокруг распада шевелился, шелестом и поскребыванием отзываясь на шуршание соседних. Ощущение вибрации, что не покидало ее с того момента, как они с Йеном вышли из кабинета Кольссена, связалось у нее с этой загадочной жизнью распадающегося дерева. С “Васой” происходило какое-то страшное перерождение — и от того корабль стонал и вибрировал.

Последний спуск — и они оказались в трюме. Здесь следы распада и превращения были еще ужаснее. Бревна днища дыбились, рассеченные узкими поперечными трещинами на прилегавшие друг к другу острые лопасти, которые были похожи на крупную чешую гигантской высохшей рыбы. Словно поставленные в ряд ножи, подумала девушка, не решаясь посмотреть вверх.

Юхан, шедший теперь впереди, неловко шагнул и споткнулся о шпангоут.

— Кажется, этот второй, — сказал он, потирая ушибленное место.

Они остановились. К тряске и протяжному гулкому скрипу, что не переставал звучать в голове у Малин, теперь добавился ритмичный перестук — словно пришла в движение какая-то старая машина. Девушке вспомнилось, как в Скансене Йен работал на старом печатном станке, тогда был слышен похожий стук. Некстати она подумала, что он так и не показал ей то, что напечатал.

Теперь нужно искать тайник, если, конечно, когда-либо он существовал на самом деле. Но он ведь мог и не сохраниться… Среди чешуи иссохшегося дерева в той части трюма, где они стояли, местами почти вертикально торчали заусенцы, кривые, как турецкие сабли. И они тоже двигались, порой цепляясь друг за друга, передавая движение все дальше и вверх — туда, где выпуклая балка шпангоута уходила на следующий ярус.

Юхан, шедший впереди, наклонился, рассматривая и ощупывая что-то внизу.

Малин посмотрела на него и, поведя лучом фонарика вверх, в ужасе замерла: прямо над его головой висел плоский желтый щит, похожий на нож гильотины. Девушке показалось, что он подрагивает, словно в нетерпеливом ожидании момента, когда шевеление, передаваемое чешуей и заусенцами, дойдет, наконец, до него. Но видел ли это Юхан?.. И в ту секунду, когда она собралась предупредить его, Малин вспомнила, на что все это похоже — движение отмерших частиц в комочке мусора, которое она под увеличительным стеклом рассматривала во время уборки квартиры! Неужели они оказались в брюхе Нагльфара, корабля, построенного из ногтей мертвецов и чешуи чудовищ?! И теперь со всех сторон к ним тянутся когти и клювы, панцири и шипы… Но почему остальные не видят, не понимают этого?!

— Вы позволите? — вывел ее из оцепенения голос Симона. Хранитель музея протянул руку за дощечкой, которую держала девушка.

Малин развернула бумагу и осветила дощечку фонариком. Но то, что она увидела, уже не было гладкой доской с выведенными на ней знаками — это какой-то шелушащийся кусок панциря, будто снятый с гигантского рака. Не веря глазам, Малин поднесла его к лицу — и чуть не выронила, моментально отшатнувшись. Пляшущие знаки предсказания чудовищно преобразились: между разваливающихся слюдяных пластин, из которых состояла теперь таблица, прямо в лицо девушке были направлены острия наточенных маленьких стрел. Как на игольчатом экране[14], стрелы вдвигались и выдвигались из слюды, образуя быстро сменявшие друг друга картинки. И Малин увидела — это нельзя было не увидеть — что картинки изображают трюм “Васы”, в котором они сейчас находились!

На игольчатом экране трюм выглядел как механизм, уродливые детали которого приходили в движение по цепочке, одна за другой. И в быстрой смене картинок девушка вдруг увидела, как желтый щит-гильотина опускается на шею Юхана, отсекая ему голову… И тут же звериные лики по бортам корабля открыли пасти, и девушка расслышала в их шипении слова: “Жертва принесена”.

…Не в силах отвести взгляд от экрана из быстро перемещавшихся вверх-вниз стрел, Малин наблюдала беспомощное метание трех человеческих фигурок, а пространство трюма уже заполнялось нежитью — чудовища вырастали из обшивки корабля, восставали из иссушенных когтей, клювов, шипов — изо всей трухи, в которую они когда-то превратились. Люди заживо погребены в чреве многоликого монстра, готовившегося теперь к победному шествию по земле…

Вскрикнув, Малин разжала руки — то, что раньше было дощечкой с предсказанием, ударилось обо что-то твердое и раскололось на множество мелких частиц…

Малин поняла, что и сама она уже распадается на мириады частиц, которые, преображаясь, смешиваются с другими. Наступал хаос, и она быстро погружалась в него, не имея возможности за что-то ухватиться.

Остатками ускользающего сознания она успела заметить, как кинулся к ней, оседающей вниз, Юхан, и на него своим острым краем с грохотом обрушился желтый щит.

ГЛАВА 15

После бури, два дня бушевавшей над Стокгольмом, снег растаял, а лежавшие на земле листья утратили яркую окраску. Воздух был полон веселой игольчатой свежестью — вот и еще один сезон сменился, осень окончательно перешла в зиму.

Малин сидела в гостиной фру Йенсен и, глядя в окно на деревья, почерневшие от влаги нависшего над берегом тумана, вспоминала, что в то утро, когда снежный ураган стих, взяв недолгую передышку, и они с Йеном смогли выйти из музея — даже тогда из-под мокрых сугробов еще кое-где выглядывали лимонно-желтые листки тополей и пурпурные лапки кленов. А теперь земля покрыта бурой кашицей, хлюпающей под ногами, когда подходишь к дому старой преподавательницы.

— Чай готов, — оторвал ее от размышлений голос фру Йенсен, — твой друг, по-моему, в библиотеке, зови его.

Полки с книгами перегораживают маленькую комнату в три ряда. Малин всегда боялась сделать здесь резкое движение: один толчок, и книги посыплются, как выстроенные в ряд пластинки домино. Остановившись у порога, она не сразу увидела Йена. Но он, услышав, что в библиотеку кто-то вошел, появился из-за стеллажа с какой-то старинной книгой в руке.

— Я иду, — сказал он, бережно возвращая книгу на полку.

Малин наблюдала за его движениями и думала, что ей даже не понадобилось звать его — он понял ее без слов. Теперь такое случалось часто — когда он встречал ее после репетиций, и когда они ехали навестить в клинике Юхана, и когда сидели, отогреваясь у камина после прогулки по набережной. Йен словно научился угадывать ее мысли, и это делало его своим в ее внутреннем мире. Вернее, теперь у них появился общий мир — мир для двоих, а это значит: что бы ни случилось потом, даже если они и не останутся вместе, все равно — они сумеют услышать и понять друг друга.