Время говорит - пора - Погодин Радий Петрович - Страница 2

Володька молчал. Он уже понимал, что новыми бывают только мачехи.

- Молчишь, - шипел на него отец. - А мне каково?.. - Но, видно, и сам он боялся такого шага. Боялся новых забот и волнений.

Однажды в квартиру пришли рабочие с завода. Володька был уже в третьем классе. Рабочие принесли ему деньги, еду и сказали, что отец в больнице - сжёг себе левую руку.

- Пенсию не дадут, - хмуро толковали соседи на кухне, - пьяный был... Вот горе-то сам себе накликал.

Соседи кормили Володьку, чинили ему одежду. Особенно Марья Ильинична. Её муж помогал Володьке делать уроки и даже ходил на родительское собрание.

Почти каждый день бегал Володька в больницу. Он пробирался в дырку под забором, увёртывался от нянь в больничном саду и от дежурных врачей в коридорах.

Отец всегда молчал. Он словно тяготился присутствием сына. Лишь один раз, перед выпиской, он погладил Володьку по голове и зажмурился. А когда пришёл домой, то весь вечер просидел, перебирая грамоты, полученные на заводе за хорошую работу. Он покачивал изуродованной рукой, морщился и вздыхал.

Володька подошёл к нему, сказал:

- Ладно, отец, перебьёмся. Ты только держись крепче...

Но слабые люди самолюбивы: отец оттолкнул его и ушёл.

Несколько раз навещали отца рабочие с завода. Глухов принимал их хмуро, молчал и торопился выпроводить. А когда они уходили, ворчал раздражённо:

- Пожалеть пришли. Как же. А, чихал я на ваш завод! Я и без вас проживу!

Глухов устроился работать банщиком. Теперь он пил, глядя прямо на портрет жены, и кричал:

- Ну и пью! Ну и гляди! Вот он я, Иван Глухов! Смотришь? А мне наплевать...

Он тыкал в портрет изуродованной рукой. Руки у отца были теперь белыми, вялыми, как сонные, задохшиеся рыбины.

Время словно остановилось в их комнате. Будильник не тарахтел по утрам. Володька старался как можно дольше задерживаться в школе. В школьной библиотеке он читал и готовил уроки. Смеялся Володька лишь в школе, да ещё на улице. В своей парадной он уже умолкал, а в квартиру входил молчаливый и собранный, в постоянной готовности встретить беду.

Иногда отец подзывал его и просил:

- Сын, покажи руки.

Володька показывал.

- Вот они, мои... золотые, - бормотал Глухов. - Ты их, Володька, береги... Заступись за отца.

Чаще бывало другое.

- Шляешься целыми днями, обувь треплешь! - кричал на Володьку отец, вырывал из Володькиных рук книжки, тыкал его головой в тетрадку. Учишься?.. Умный!.. А где я денег возьму, тритон ты хладнокровный? Никакого заработка на тебя не хватает. Поди сдай бутылки. Я тебе что сказал?.. Купи батьке "маленькую"!

Володька шёл сдавать бутылки. Но вместо "маленькой" приносил картошки и хлеба. Отец пихал ему в лицо кулак.

- Умный!.. Н-на!..

Володька смотрел упрямо и не размыкал рта. Тогда отец расходился. Начинал ругать покойную жену за сынка. Проклинал свою доброту и человеческую чёрствость. Он захлёбывался криком. А Володька стоял в углу и, выждав паузу, просил:

- Не шуми так громко - соседей стыдно.

- А что мне соседи! Я сам себе хозяин и над тобой отец!

Глухов выходил на кухню, садился на табурет посередине и грозно сверкал глазами.

- Всыпал я сейчас своему тритону. Слышали?

- Сам ты хуже тритона, - стыдила его Марья Ильинична. - Глаза у тебя водкой завешены. И что, прости господи, Володьке такой червяк в отцы достался!

- Ну ты и гусь, - гудел отец Брыся, - переехать тебя не жалко.

Глеб сжимал пудовые кулачищи.

- Слушай, - сказал он как-то Глухову, прижав его к стене в коридоре. - Если не прекратишь Володьку уродовать, я тебя по частям разберу. Никакая больница чинить не примет. Ясно?

- Ишь прокурор выискался, - напыжился Глухов. - Давно ли я тебе портки дарил. Володька мой сын, как хочу, так и верчу.

После этого случая Глухов стал бить сына реже.

* * *

Всё чаще стал пропадать Глухов из дома. Он тяжело дышал по утрам и кашлял затяжно, с хрипами, глотая натощак папиросный дым. Он стал заговариваться. Остановится, бубнит что-то, глаза его стекленеют тогда и на висках вздуваются жилы.

Володька часами разыскивал отца по окрестным "забегаловкам" и буфетам.

Марья Ильинична предлагала оформить опекунство. Володька отказался:

- У меня ведь отец есть.

Учился Володька хорошо. Занимался фотографией, радиотехникой, баскетболом и рисованием. У него даже была труба валторна. Трубу Володьке выдали в оркестре комбината "Лёнсукно", куда пристроила его Марья Ильинична. И был у Володьки друг в квартире - маленький Борька Брысь.

Володька рассказывал Борьке сказки в тёмном закутке в коридоре, где висели тазы и вёдра. Потом Володька приспособил там электрическую лампочку и частенько просиживал с Борькой, собирая немудрёную радиосхему. Он давал Борьке книжки, которые брал в библиотеках, и терпеливо объяснял про моря, про звёзды и атомную энергию. Когда Володька забивался в свой закуток, чтобы переждать, пока утихнет буйство отца, рядом с ним молчаливым комочком усаживался Борька.

Борька думал о странной несправедливости, выпавшей на Володькину долю. Он не понимал, за что сердится на Володьку отец, за что бьёт его.

"Когда наказывают меня - это понятно, - рассуждал он. - Я разбил вазу. Я вымазал вареньем кошку из соседней квартиры. Кошкина хозяйка учинила скандал на всю лестницу. Я постриг мамины меховые манжеты, чтобы проверить жидкость для ращения волос. Мех на манжетах не вырос. Всё ясно... Я проковырял дырки в ботинках, чтобы из них вытекала вода, - и тогда можно будет ходить по лужам. Мама эти ботинки выбросила. А что сделал Володька? За что ему попадает?"

Борька ненавидел Володькиного отца, а Володьку любил неистово. Трубил на валторне, напрягаясь до синевы, овладел фотоаппаратом "Смена". Тренировался в баскетбол, подвесив в коридоре проволочное кольцо. Брысь был единственным человеком, который знал иногда, что у Володьки творится на душе.

С Женькой Крупицыным Володька не ладил. Они жили врозь, словно в разных квартирах. Женька считал Володьку чудаком и разговаривал с ним покровительственно.

- Картофельная диета, - говорил он, - конечно, располагает к сосредоточенности и самообразованию. Но всё-таки зачем питаться картошкой, когда есть сотня возможностей кушать котлеты?

Такие возможности сам Женька пытался находить.

Когда Глеб ещё не учился в вечернем институте, а работал механиком на судах дальнего плавания, Женька брал безвозмездные кредиты из кармана его пальто, висевшего в коридоре. Конечно, на мелкие нужды.

Это привело к короткому, но очень энергичному конфликту между подрастающим поколением соседей.

Как-то раз, когда Женька выуживал мелочь, в коридоре внезапно появился Брысь.

Женька подмигнул ему, встряхнув монеты на ладони.

- Небольшая таможенная пошлина.

Женька небрежно сунул деньги в карман, открыл входную дверь. На площадке стоял Володька Глухов с продуктовой кошёлкой в руках.

Женька заглянул в кошёлку.

- Опять картофель, - снисходительно улыбнулся он и прошёл мимо.

Но не успел он выйти на улицу, как его догнали Володька и Борька.

- Деньги давай, - коротко сказал Володька.

Женька опять улыбнулся, на этот раз щедро и великодушно.

- Могу дать только по зубам.

Сильный удар в подбородок опрокинул его на плитняковый пол в парадной. Женька долго хлебал ртом воздух.

- Сколько взял?

- Ерунду, - заикаясь, признался Женька и вывернул карман. По жёлтому плитняку звонко поскакали монеты.

Борька подобрал их и положил Глебу в карман.

Этой весной Володька перешёл в девятый класс. Он хотел было устроиться на лето подсобником на завод, чтобы заработать и купить себе пальто, но обстоятельства распорядились иначе.

Последнее время отец начал водить к себе собутыльников. Они сидели вокруг заваленного окурками стола, небритые, замшелые, словно изъеденные ржавчиной, беседовали о жизни. Володьке было стыдно их слушать, как стыдно смотреть на человека, испачкавшего лестницу в метрополитене. Его разбирала досада и злость на них.