Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 8

Марго захотелось схватить брата за плечи и потрясти.

— А бумага? — с нажимом спросила она. — Слишком дорогая для нас!

— Взял на кафедре.

— Неправда! В твоих тетрадях листы шероховатые и желтые!

— Эти я стащил у профессора, — голос Родиона упал до едва различимого шепота, лица теперь не разглядеть — лишь взмокшую черную макушку.

— Ты врешь! — закричала Марго, и мальчишка отпрянул, округлил глаза. — Признайся, что врешь!

Из испуганных глаза Родиона сделались колючими и злыми.

— Кого ты покрываешь?

Молчание.

— Кого?!

Марго наотмашь ударила по решетке, а хотелось — по этому бледному и молчаливому лицу. Глухой звон заложил уши, отдаваясь в теле легкой вибрацией. Родион вскинул голову и резко ответил:

— Какая разница, кто писал! Бумаги нашли у меня!

— Призывы к свержению власти?!

— И пусть! — теперь Родион тоже кричал, отступая обратно к топчану, к решетчатой тени, уже лизнувшей его ботинки. — Авьену нужны перемены! И все это знают!

— Дурак! Ты представляешь, что тебя ждет?

— Все равно! Дай мне возможность ответить за свои поступки!

Марго ударила по решетке снова. И снова! Только чтобы заглушить эти безумные слова, которыми глупый мальчишка собственноручно подписывал себе приговор!

Ее обняли за плечи.

— Идемте, Маргарита! Прошу вас!

— Он врет! — кричала она на славийском, не думая, понимает ли ее Вебер и выворачиваясь из стального кольца рук. — Разве вы не видите, Отто?! Он покрывает кого-то!

Ее тащили прочь, под тусклыми шариками газовых рожков. Марго стонала, гнев и горе сжигали ее изнутри. У двери она обмякла и покорилась судьбе, позволив усадить себя на скамейку.

Мимо проходили проститутки, покачивая нагими бедрами. Господа трезвели на глазах, забирали документы и, стыдливо нахлобучив котелки, рысью неслись к выходу.

— Я ведь говорила оберлейтенанту, что лицензия в порядке, — слышала Марго прокуренный женский голос. — Мои девочки не работают без разрешения и постоянно наблюдаются у медика. Мы исправно платим налоги!

— Конечно, фрау Хаузер, — цедил мужской баритон. — Но мы обязаны были проверить…

Слова, не задерживаясь, текли через голову. Марго смотрела в толпу — и не видела лиц, только хаотичные световые пятна. Легкие горели, будто в них снова вползал удушливый дым, дыхание вырывалось со свистом.

Что делать… что делать? Обвинение серьезное. Но если внести залог… Снять немного денег со счета барона. Или для начала обналичить чек мануфактурщика. Где же он? Был тут.

Марго вытащила кошелек, дрожащими пальцами отщелкнула застежку.

— … и, настоятельно попрошу, — чеканно звучал уравновешенный мужской голос, — в последующий раз тщательнее выбирайте объект для облавы. Салон фрау Хаузер — приличное место отдыха для приличных господ.

— Не извольте беспокоиться! — отвечал другой, почему-то испуганный и даже заискивающий. — Ошибочка вышла, хе-хе… Однако же, поймали опасного преступника, подрывающего устои монархии! Благословите?..

Марго стряхнула оцепенение и сфокусировала взгляд: военный в чине лейтенанта угодливо расталкивал толпу локтями, прокладывая дорогу собеседнику — высокому молодому господину с гладко причесанными волосами. Его строгий профиль с породистым носом и слегка выступающим подбородком отчего-то казался до странного знакомым.

— Преступников ловите, — сурово произнес господин. — А приличных людей не беспокойте.

— Так точно, ваше высочество! — отрапортовал полицейский и подхватил того под локоть. — Сюда, пожалуйста. Я велел вызвать экипаж…

— А вот этого делать не стоило, — сухо ответил молодой господин, резко убирая руку и нечаянно толкая Марго в плечо.

Кошелек подпрыгнул, под ноги звонко выкатился серебряный кругляш.

— Простите, фрау, — вежливая улыбка блеснула белизной, но молодой господин тотчас отвернулся, а вскоре и вовсе смешался с толпой.

Марго нагнулась, машинально поднимая серебряную сотню — задаток герра Шустера. Может, хватит в качестве аванса?

Она застыла, так и не опустив монету в кошелек. Жар схлынул, оставив после себя щемящий озноб. Марго вспомнила, где видела молодого господина с породистым лицом: на этой самой сотне! Юбилейной, выпущенной к грядущему двадцатипятилетию Спасителя. С его чеканным профилем на обороте.

Глава 1.2. Играя с огнем

Ротбург, зимняя резиденция кайзера.

Рассвет занимался болезненно-быстро, нахально вторгаясь в полумрак просторных покоев и оголяя вычурную мебель светлого дерева, низкие кресла с бархатными подушками, гобелены в тяжелых рамах, самого Генриха — взмокшего и безуспешно пытающегося застегнуть рубашку.

— В остальном распорядок не изменился, — продолжал Томаш, ставя на поднос заново наполненный графин и обтирая его полотенцем. — В десять прием посетителей. После обеда вас ожидает портретист…

— Его величество не передал, зачем хочет меня видеть? — перебил Генрих. Ему стоило усилий, чтобы разлепить губы, в горле — выжженная пустошь.

Мог бы и не спрашивать. Конечно, не передал: донос о вчерашнем аресте едва ли заставил себя ждать.

Мальчишка привел на хвосте полицию, полицией руководил барон Штреймайр, а им — ведь это очевидно! — всезнающий и вездесущий епископ Дьюла. Должно быть, сидит теперь в массивном кресле, положив на острые колени бордовую папку, на папку — руки с длинными, унизанными перстнями, пальцами, и говорит, говорит… прилежно и без эмоций: в котором часу кронпринц появился в салоне на Шмерценгассе, сколько времени провел наедине со шлюхой и как долго беседовал со студентом, у которого впоследствии нашли скандальные статейки для очередного издания «Эт-Уйшаг».

«Вы слишком долго терпели, ваше величество, — как наяву слышал Генрих пришептывающий турульский акцент, — но любое терпение не безгранично…»

Пуговица в очередной раз выскользнула из пальцев — Генрих не почувствовал ее, как не чувствовал ничего, что попадало в его руки.

— Позвольте, ваше высочество.

Томаш опустился на одно колено и потянул рубашку на себя.

Подумать только, как быстро можно привыкнуть к собственной беспомощности, к тому, что с десятилетнего возраста тебя одевают и умывают по утрам — особенно в первые годы после появления стигматов, когда одежда вспыхивала от любого, даже мимолетного касания, а вода в ладонях вскипала, оставляя на коже мелкие волдыри. К тому, что большая часть мебели промаслена и обработана воском. К изматывающим головным болям. К теням за спиной. К страху, отчуждению, перчаткам, лекарствам…

Прикрыв глаза, Генрих шумно хлебал воду, и край стакана выбивал на зубах дробь.

Паршиво! Надо собраться, унять унизительную дрожь. Мысли должны быть ясными, а слова — отточено острыми, как пики стрелок, что неумолимо двигались к восьми.

— Так лучше, ваше высочество. Теперь, пожалуйста, китель.

Камердинер поднялся, хрустнув суставами. Ему шестьдесят, а все движения, пусть и неспешны, но выверены, и руки никогда не дают осечки, не важно, разливает он вино, чистит мундир или бреет своего господина.

— Благодарю, Томаш, — Генрих поднялся, мысленно поздравив себя с тем, что даже не покачнулся. — Я сегодня неловок.

— Вы мало отдыхаете, ваше высочество.

В голосе камердинера — сдержанное сожаление, глаза печальны. Его любовь — послушная и кроткая, как любовь домашней собаки.

Расправив серо-голубой китель, Томаш терпеливо ждал, пока Генрих справится с рукавами. Нет разницы, пять лет его высочеству или двадцать пять, для старого слуги кронпринц — вечный ребенок, даже если от него несет перегаром и дешевыми женскими духами.

— Я отдохну позже, — Генрих одернул обшлага и поморщился, когда острое жало надвигающейся мигрени пронзило затылок. — Если в мое отсутствие прибудет доктор Ланге, пусть ожидает.

— Да, ваше высочество, — Томаш склонил голую макушку с тщательно приглаженными седыми прядками. Пуговицы кителя под его пальцами — одна за другой, — латунно подмигивали. Жесткий воротник сдавил шею, и Генрих на миг перестал дышать.