Блудный брат - Дембский Еугениуш (Евгений) - Страница 6

— Да. Я и сейчас не бедствую. Это случайность, что пришлось воспользоваться чужой машиной, я спешил,. а заодно намеревался слегка очистить район от товара этого подонка.

Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:

— Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: «Я, X, использую только мазь для онани…»

— Хорошо, Оуэн, я поняла, — прервала меня жена. — Продолжай.

— И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. — Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. — Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? — Будда кивнул. — Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: «Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски».

Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.

— В самом деле? — спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. — Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!

— Да, это было весьма и весьма недурно.

— Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.

— А потом? — спросила Пима. Глаза ее заблестели.

— О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… — перечислял он, покачивая указательным пальцем, — … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…

— Кому? — заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.

— Хэнку Бодрову и Майклу Коу. — Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.

Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.

— Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: «Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?», когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… — Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.

— О, мне это знакомо, — небрежно сказала Пима. — Вы… — Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому — мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на «вы». Как будто я его еще не признал. Бедняжка.

Я бросился ей на помощь.

— Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…

Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом — во что я ни секунды не верил, — то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно — не знаю, как это у нее получилось, — продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:

— И какое у тебя ко мне дело?

— Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… — Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. — Короче говоря — я хочу отомстить.

— Никогда не играл роль палача.

— Ну и хорошо, это грязная работа.

— А причины?

— Это пусть остается при мне.

— Ладно, не буду настаивать. — Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.

Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:

— У тебя есть сын…

Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.

— Я жил вполне неплохо, — произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. — Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного — врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга. — Он говорил спокойно, руки у него не дрожали, он лениво выпускал дым и затягивался, словно курил чисто для удовольствия, но каждый раз, когда он прикладывал фильтр к губам, столбик пепла увеличивался на несколько миллиметров. — И тогда она ворвалась в мою палату, прыгнула на койку… — Он тихо кашлянул, вставившись взглядом своих голубых глаз в стену над баром. — Прижалась ко мне и сказала: «Я не хочу, чтобы ты умер, папа. Ты никогда не умрешь, правда? Обещай…» — Медленно и тяжело он перевел взгляд на меня и спросил: — Ты не считаешь, что лишь ради таких мгновений стоит жить? — Я кивнул. — Так вот, в таком случае жить мне уже незачем…

Из кухни донеслось тихое гудение посудомоечной машины и немногим более громкое насвистывание Пимы, однако, если не принимать этого во внимание, можно было сказать, что весь дом захлестнула волна холодной и неприятной тишины. «Спокойно, Оуэн, — подумал я. — Тебе выложили слезливую историю, даже не всю, лишь ее тень, а ты уже готов кинуться на помощь. Спокойно, ты же совершенно не знаешь этого человека и понятия не имеешь, не пробует ли он подобрать ключик к твоему мягкому сердцу, придурок!»

— И тем не менее не вижу, чем мог бы помочь…

— Я располагаю неопровержимыми доказательствами, — произнес он все тем же ровным спокойным голосом. — Но я должен найти этого человека…

— Хорошо, я могу помочь тебе его поймать, он предстанет перед судом…

— Да-да. И получит «вышку».

— Так ведь это тебе и нужно?

— Нет. Мне не нужна смертная казнь. Мне нужно отомстить.

Пима помахала мне, проходя между кухней и лестницей.

— Спокойной ночи, — сказала она, обращаясь к Будде.

Он вскочил и молча поклонился. Затем подождал, пока она скроется за углом, и снова сел. Я сидел, погруженный в размышления, но прежде чем успел прийти к каким-либо определенным выводам, Будда встал и провел ладонью по макушке.

— Я позвоню… — Мне показалось, что ему тоже что-то мешает обращаться ко мне на «ты», и именно поэтому он не закончил фразу.

— Предлагаю переночевать здесь, — решительно сказал я, удивляясь самому себе. — Взятка так просто в покое не оставит, могут быть проблемы, — подстроился я под его безличную манеру речи.

— Хорошо, — просто сказал он.

Я показал ему на лестницу и пошел первым. Наверху я остановился у первой с края двери и сообщил:

— Ванная. — Через два шага я добавил: — Наша спальня. — Я показал на дверь по другую сторону: — Гардероб и рядом с ним комната Фила, откуда нам грозит самая большая опасность. — Сделав еще шаг, я показал на последнюю дверь. — Точнее говоря, отсюда, а здесь… — я толкнул дверь и продемонстрировал внутренность помещения, — моя комната, рабочая.