Блудный брат - Дембский Еугениуш (Евгений) - Страница 39

— Неплохо, хотя как-то раз я был в пивоварне… — Будда слегка прищурил глаза, медленно потянулся к своей кружке и не спеша поднес ее ко рту. — У них там… — На столик упала чья-то тень, я обернулся, но мне пришлось поднять голову, чтобы увидеть вежливую улыбку спортивного вида мужчины лет пятидесяти, явного завсегдатая подобных заведений. Рубашка в клетку, узкие джинсы, широкий ремень с пряжкой, под которой можно было бы спрятать Библию, шляпа, видимо, висела где-то на оленьих рогах. — Привет, — сказал я знакомому мне по фотографиям человеку, которого мы назвали инструктором.

— Прошу прощения, может, я лезу не в свое дело, но.,.

— Именно так, но извинения принимаются. — Я вернулся к прерванному рассказу. — Не поверишь — там были бочки с пивом, которые никому не позволялось выносить из подвала, так как якобы любое сотрясение могло его убить, они даже так и говорили, «убить». Они относились к пиву с почтением… — Я посмотрел на инструктора — загорелое лицо стало еще более загорелым, зубы уже не были ослепительно белыми, но это меня не удивляло — только в фильмах мексиканцы могут сжимать зубы и одновременно демонстрировать их, не выглядя при этом как некто страдающий запором в катастрофических масштабах. — Послушай, — раздраженно сказал я. — Тебе что-нибудь нужно? За пиво я заплатил, за дорожку заплатил…

— Именно о том и речь, автомат ошибся. Собственно, даже не автомат — девушка забыла перенастроить его на день, зарезервированный для…

— Слушай, ты… — Я встал и выпрямился. — Может быть, тебе, папаша, кажется, что ты все еще играешь в рекламном ролике «уинстона», но если ты немедленно не скроешься с моих глаз, то появишься в рекламе каких-нибудь протезов под слоганом «Это невероятно!». Сечешь?

— Объясняю. — Подбородок у него затрясся от злости, и из-за этого он начал говорить неразборчиво. — Свободных дорожек сегодня нет. Четверг — день для владельцев абонементов, вы не можете….

Одной рукой я подтянул его к себе, другой выдернул из кармана рубашки абонемент и сунул ему под нос:

— Видишь это? Видишь? Ну вот и проваливай, приятель! — Я толкнул инструктора, он пошатнулся, но удержал равновесие, прежде чем налететь на соседний столик, откуда с большим интересом прислушивались к нашей беседе. — И не подходи сюда больше, а то дам кружкой по башке!

Кто-то за спиной громко рассмеялся. Девушка — впрочем, какая «девушка», ей было лет сорок пять, может быть, сорок восемь — наградила меня аплодисментами. Ее подруга что-то пропищала и, подмигнув мне, подняла большой палец. Эта, в свою очередь, напоминала Венеру Милосскую — ей многого не доставало, чтобы выглядеть по-человечески. Несмотря на это, я улыбнулся обеим женщинам и сел, повернувшись спиной, чтобы, упаси Боже, они не приперлись, преисполнившись надежд на дармовое пиво и петтинг в салоне «шевроле-комби». Успокоив взглядом Будду, я глотнул пива и ударил своей кружкой о его:

— Твое здоровье!

— Не перебарщиваешь? — спросил он, поднося кружку ко рту.

— Нет, из моих бумаг следует, что я жутко нервный. Но будь осторожен, может быть, этому типчику захочется стукнуть меня стулом по макушке. Кстати, тебе не обязательно выражаться как портье из «Уолдорфа» у тебя тоже в бумагах отмечено отсутствие образования верно?

— Я думал, мы здесь в роли просителей, — тихо сказал он.

— Именно так, но у нас есть деньги. Кроме того, есть мы сами. Не самый худший товар, во всяком случае, что касается меня.

— О, я смотрю, ты уже заводишься! — Он рассмеялся и толкнул мою кружку. — Допивай, принесу еще, здесь, похоже, не принято сидеть с пустой посудой.

— Верно. — Я допил пиво, Будда покончил со своим чуть раньше и направился за новой порцией. Я огляделся. Мой неудачливый вышибала куда-то исчез, я не заметил ни Красински, ни Ласкацио, впрочем, ничего странного — оба не появлялись в кегельбане уже несколько недель. «Если ни одного из них уже нет по эту сторону, то для нас все кончено, — подумал я. — Хотя какие-то представители оттуда должны действовать и теперь?» Будда прервал мои мысли, со стуком поставив кружку рядом с пустой. Я поблагодарил. — Когда начнем играть?

Он посмотрел на часы.

— Через пятнадцать минут. Ты серьезно никогда не держал в руках шары?

— Нет, только яйца. Лучше скажи — для какой разновидности кеглей служит наша дорожка?

— Для американской. — У него была физиономия человека, застигнутого врасплох абсурдным вопросом.

— Ну конечно, какой же я дурак. Какая еще разновидность чего бы то ни было может быть лучшей в мире? Американская, естественно.

— Гм, а что в этом плохого?

— То, что мы взяли от всего мира все, что можно было взять, переделали на свой лад и бросили обратно миру — смотрите, самое лучшее, американское! Футбол, кино, музыку, шахматы, колу и так далее…

— Ну и что?

— Меня удивляет твое невежество. Что произошло несколько десятилетий назад? Мир сперва позволил нам себя захлестнуть, а потом отшвырнул нас. И знаешь, что говорят о нас, о нашем искусстве, о нашей науке? Правду — отсталость, провинциализм, технологическая ограниченность. Все правильно, разве нет? — Я приложился к кружке, но жестом не дал Будде возразить. — Оставим в покое общегосударственные рассуждения, хорошо? Мы здесь совсем для другого… — Из-за головы Будды, в дверях служебного входа, появился инструктор, пробежался глазами по залу, не глядя на нас, и снова исчез. — Пошли играть, надеюсь, что здесь как в покере — новичкам везет.

Вставив два пальца в отверстия, я осторожно попробовал пустить шар по дорожке. Шар повис на среднем пальце, а когда я мяукнул и дернул руку назад, шар послушно вернулся, затормозив о левое колено. Гуаяковое дерево — одна из твердых пород, именно этим и руководствовались, выбирая этот сорт для изготовления кегельных шаров. Будда поправлял шнурки, делая вид, что не замечает моих неудач. Я примерился для второго броска. Уже лучше — шар оторвался от пальцев почти безболезненно, но его начальная скорость оказалась не выше скорости страдающей ревматизмом улитки. Американские дорожки не имеют углублений, которые помогают шару катиться в нужном направлении.

— Усовершенствовали, называется! — проворчал я. — Я к тебе обращаюсь! — рявкнул я в сторону Будды.

Третий шар отправился следом за вторым, догнав его в желобе, и оба с глухим щелчком скрылись из виду.

— Теперь ты, — предложил я. — А я посмотрю.

Он не глядя вложил два пальца в отверстия — уже в этом он оказался успешнее меня, — затем прицелился, замахнулся назад, пробежал несколько шагов и пустил шар, выбросив руку вперед. Собственно, он сделал то, что я множество раз видел по телевидению и не считал ни особо увлекательным, ни слишком сложным. Шесть кеглей, не слишком выдающийся результат, и я дал Будде это прочувствовать. Он улыбнулся и бросил второй шар. Видимо, моя физиономия его раздражала, поскольку он сбил только четыре. Мрачно сосредоточившись, он бросил третий шар. Восемь.

— До ста?

Я принял предложение. Не потому, что мне очень хотелось повыламывать себе пальчики тяжелыми шарами, но что-то ведь надо было делать. Я уступил Будде право первого броска. Пока он небрежно колдовал с шарами, прицеливаясь, разбегаясь и бросая, я незаметно наблюдал за происходящим вокруг, одновременно тренируясь во вставлении пальцев в отверстия и особенно — в быстром вынимании их оттуда. Тренировка дала кое-какие результаты, наблюдение же — никаких. При счете 67:14 в пользу Будды я перестал смотреть по сторонам. Мои шары, в среднем каждый третий, достигали цели, но либо пролетали сквозь кегли подобно буре, сметая одну или две, или, если я пытался синхронизировать скорость с меткостью, скатывались в боковые желоба. Я сбросил жилетку и подвернул рукава, что позволило мне достичь тридцати очков. Как раз тогда Будда набрал сотню.

— Реванш, естественно. Я читал в правилах, что самое важное в кеглях — реванш.

— Может быть. Я не знаток, но вижу, как наш Ковбой поглядывает на часы. Вряд ли он позволит тебе оставаться на дорожке хоть секундой дольше.