Квартеронка - Рид Томас Майн - Страница 38

«Аврора меня любит!»

К этому заключению я пришёл значительно позже того дня, когда покинул плантацию и переселился в Бринджерс. А с того времени прошёл уже целый месяц.

Жизнь моя за этот месяц вряд ли интересна для моего читателя, хотя каждый её час, полный надежды и тревоги, до сих пор живёт в моей памяти. Когда сердце полно любви, каждый пустяк, связанный с этой любовью, представляется важным и значительным, и память хранит мысли и события, которые в другое время скоро бы забылись. Я мог бы написать целый том о моей жизни за этот месяц, и каждая его строка была бы интересна для меня, но не для вас. Поэтому я и не написал его и даже не привожу здесь моего дневника за это время.

Я по-прежнему жил в гостинице в Бринджерсе и быстро набирался сил. Чаще всего я гулял по полям или по дороге вдоль реки, катался на лодке и удил рыбу в тихих заводях или охотился в зарослях камыша и кипарисовых лесах; иногда я проводил время, играя в бильярд, который вы найдёте в каждой луизианской деревне.

Я подружился с доктором Рейгартом и, когда он не был занят практикой, проводил время с ним.

Его книги тоже стали моими друзьями, и по ним я впервые познакомился с ботаникой. Я стал изучать растительность окружающих лесов и вскоре научился с первого взгляда определять породу каждого дерева: исполинские кипарисы, символ печали, с высокими пирамидальными стволами и широко раскинувшимися мрачными тёмно-зелёными кронами; ниссы, эти водяные нимфы, с длинными нежными листьями и плодами вроде олив; персимон, или американский лотос, с ярко-зелёной листвой и красными, похожими на сливы плодами; величавая магнолия и её сородич — высокое тюльпанное дерево; рожковое дерево и из того же семейства белая акация с тройными шипами и лёгкими перистыми листьями, почти не дающими тени; платаны с гладкими стволами и широко раскинутыми серебристыми ветвями; стираксовое дерево, по которому стекают золотистые капли; ароматный и целебный сассафрас и красный лавр с запахом корицы; различные породы дубов, во главе которых стоит величественный вечнозелёный виргинский дуб, растущий в южных лесах; красный бук с висячими кистями; тенистая крушина с широкими сердцевидными листьями и чёрными ягодами и, наконец, последнее, но не менее интересное дерево — любящий воду тополь. Таковы леса, покрывающие наносную почву луизианской равнины.

Область, изобилующая этими лесами, простирается выше тех мест, где растут пальмы, однако и здесь встречаются некоторые их разновидности — например, латании и саговые пальмы разных пород, так называемые пальметто; местами они образуют густой подлесок и придают всему лесу тропический характер.

Я изучал и паразитов этого растительного царства: огромные чёрные узловатые лианы толщиной с древесный ствол; стелющийся камыш с красивыми, похожими на звёздочки цветами; мускатный виноград с тёмно-красными гроздьями; бигнонии с трубчатыми цветами; густые бамбуковые заросли; душистую сарсапариль и многие другие.

Меня интересовали и разные виды культурных растений — источник богатства этой страны, — такие, как сахарный тростник, рис, кукуруза, табак, хлопок и индиго. Все они были мне незнакомы, и я с интересом изучал их особенности и способы разведения.

Можно подумать, что весь этот месяц я бездельничал, но в действительности он был самым плодотворным за всю мою жизнь. За этот короткий месяц я получил больше полезных знаний, чем за многие годы обучения в колледже. Но, главное, я узнал то, что было для меня дороже всего на свете: я узнал, что Аврора меня любит!

Я узнал это не из её уст — она ни слова не сказала мне, и всё же я был уверен, что это так, уверен, как в том, что я живу. Никакие знания на свете не могли дать мне такой радости, как одна эта мысль!

— Аврора меня любит! — так воскликнул я однажды утром, отправляясь из Бринджерса на плантацию.

Я бывал там раза три в неделю, а случалось, и чаще. Иногда я встречал у них гостей, друзей мадемуазель Эжени, иногда заставал её одну или вдвоём с Авророй. Но ни разу мне не удалось остаться с Авророй наедине. Ах, как я жаждал такого случая!

Официально я, конечно, приходил в гости к мадемуазель Эжени. Я не смел искать свидания с её невольницей.

Эжени была по-прежнему грустна; теперь мне уж никогда не случалось видеть её такой оживлённой, как раньше. Она бывала подчас очень печальна и никогда не смеялась. Я не был поверенным её тревог и потому мог только догадываться об их причинах. Однако я не сомневался, что виной всему Гайар.

Последнее время я мало слышал о нём. В общественных местах он явно избегал встреч со мной, а я никогда не заходил в его владения. Я заметил, что мало кто из соседей уважал его, кроме тех, кто преклонялся перед его богатством. Удалось ли ему добиться успеха в своих ухаживаниях за Эжени, я не знал. В обществе их союз считали вполне возможным, хотя никто его не одобрял. Я очень сочувствовал молодой креолке, но и только. Конечно, не будь я так влюблён в Аврору, судьба её хозяйки волновала бы меня гораздо больше.

«Да, Аврора меня любит!» — повторял я про себя, выезжая на береговую дорогу.

Я ехал верхом. Великодушный Рейгарт отдал в моё распоряжение прекрасную верховую лошадь, и она горячилась подо мной, словно ей передавалось моё страстное нетерпение.

Мой хорошо выезженный конь и сам знал дорогу, так что я бросил поводья, предоставив ему бежать как вздумается, а сам отдался своим мыслям.

Я любил квартеронку, любил горячо и преданно. И она тоже любила меня. Она не высказывала своей любви словами, но я сумел её разгадать. Мимолётный взгляд, движение, вздох — вот что убедило меня.

Любовь научила меня своему особому языку. Мне не надо было никаких посредников, никаких слов, чтобы понять, что я любим.

Эти мысли бесконечно радовали меня и наполняли моё сердце восторгом, но вскоре их сменили другие, гораздо менее приятные.

Кого я люблю? Невольницу! Правда, прекрасную невольницу, но всё же рабыню. Весь мир поднимет меня на смех. Вся Луизиана будет смеяться надо мной — нет, не смеяться, а презирать и преследовать меня. Одно желание сделать её моей женой вызовет насмешки и оскорбления: «Как! Жениться на невольнице! Этого не потерпят законы нашей страны!» Жениться на квартеронке, даже будь она свободна, — значило навлечь на себя гонения. Меня, вероятно, изгнали бы из страны, а может быть, засадили бы в тюрьму.