Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ) - Гарянин Дмитрий - Страница 42

Наташа улыбнулась. У нее были потрясающие белые зубы. Конечно уже давно не свои, но все равно потрясающие.

— Извини, мне придется задержаться. Ретрит продлили еще на неделю. Шри Махайог Баба Джи приезжает. Ты же понимаешь, я не могу такое пропустить. Пришлось перебронировать билет.

— Понимаю.

Она внимательно взглянула, посерьезнела.

— Грустишь?

— Нет, — Игнатьев честно покачал головой. — Мы как раз с Элли и Пиратом любуемся садом. Погода замечательная. А как там у вас, в предгорьях Ганга?

— Ты же знаешь, здесь нет плохой погоды. Да я вообще не замечаю ни солнца, ни дождя. Просто погода есть, а какая неважно.

— Да, я помню, — вздохнул Леонид Дмитриевич.

— Я же вижу, у тебя опять приступ меланхолии. Ты плохо спишь?

— Я сплю хорошо. Просто ко мне не приезжает Шри Махайог Баба Джи.

— Мне почему-то кажется, что он скоро до тебя доберется, — Наташа старательно изобразила шутливую сопричастность. — Как там дети?

— Дети хорошо. У Кеши новый проект — весь в делах. А Элли…

— Она все еще со своим скульптором?

— Нет, мама, — Элли постаралась попасть под обзор камеры. — Уже не с ним.

— Я рада, — в тон дочери ответила Наташа, — Он — совсем не он. Привет, Элли. А Ян с Альбиной не звонили?

— Вчера отчитались. В Лондоне туман и бездуховность. Как всегда.

Наташа хотела что-то сказать, но лишь приоткрыла губы. На мгновение безмятежность слетала с ее глаз. Но только на мгновение.

— Ладно, не буду вас отвлекать от созерцания прекрасного сада. Еще позвоню. Пока!

— Пока, — синхронно произнесли отец с дочерью.

Экран погас. Элли подошла, обняла, поцеловала в макушку.

— Папка, я люблю тебя.

Она пахла цветами, здоровьем и немножко свежей сдобой. Игнатьев с удовольствием зажмурился и погладил ее по плечу.

— Я знаю, доча.

— Может тебе музыку поставить? — Она потерлась щекой о его бороду.

— Да, пожалуй.

— Даже не буду спрашивать, какую, — фыркнула Элли и спрыгнула с подлокотника кресла. — Слушай и наслаждайся, а я в душ.

42

Она повозилась, включая аудио систему, наконец справилась, набрала нужную строчку в меню, и потом ее легкие шаги отозвались на лестнице. Веранду заполнили чистые, как звон хрустальных колокольчиков, женские голоса. Звучало вступление Super Trouper его любимой АББЫ. Леонид Дмитриевич расслабился и стал смотреть как невидимый ветер под музыку торопит высокие облака.

Он вспомнил Агнету Фэльтског, с которой они нежно дружили уже много лет. Вспомнил, как в свой последний визит, они вальяжно гуляли по набережной Стокгольма, и она без конца удивлялась его безупречному шведскому. Она всегда удивлялась.

— Какой же ты русский, Ленни?! Ты настоящий швед. Ты говоришь на шведском лучше, чем я.

А он слушал ее голос и понимал, что тот ничуть не изменился с той поры, когда она с ума сводила весь мир. И вместе с миром — и его. И Игнатьев говорил ей об этом, а Агнета улыбалась. Только немножко грустно.

И тут он снова вспомнил Светлану, и где-то внутри привычно защемило. Хотя уже столько лет прошло. Жизнь прошла. В тот самый год она уехала поступать в Москву и поступила. Ее радостная телеграмма до сих пор лежит в старых бумагах. Уже на третьем курсе отличница Сорокина попалась на глаза подающему надежды режиссеру, и посыпались роли. И в сельском клубе стали показывать фильмы, где она. И гордый Иван Денисович, набравшись своей фирменной настойки, порывался уехать в столицу навсегда, потому что новая квартира на пятнадцатом этаже, и дочь артистка, и все узнают. А Глафира Петровна почему-то резко сдала. А Игнатьев уже с ними не жил: из армии вернулся Васька, устроился водителем на автобазу и стал крепко пить. Его из автобазы выгнали, и пришлось идти в пастухи.

Вначале Света приезжала на каникулы. Но даже в тот самый первый раз, когда она с радостным криком спрыгнула с подножки поезда и бросилась навстречу, раскрыв руки, Леня все понял… Они бесконечно целовались, и он, соскучившись, рвал ее московские пуговицы… И понимал. Любить — это вот так… Быть рядом, но уже не вместе. А потом уже даже не рядом. Она стала ссылаться на занятость, съемки, премьеры… И письма приходили все реже. А слова в них были все суше.

В школе его очень ценили. Марья Андреевна постоянно хлопотала в области насчет премий, посылала на какие-то слеты, симпозиумы. И в отделе образования соглашались, что Игнатьев — педагог уникальный, и ему бы расти. А он не хотел. Дети его обожали, и каждый год информировали о поступлении в престижные вузы… Многие выпускники работали на космос, в зашифрованных институтах, делали открытия, писали диссертации.

В конце концов, товарищем Игнатьевым даже заинтересовались соответствующие органы. Один ответственный и проницательный дядечка принял его в просторном кабинете с портретами Ленина и Дзержинского, пожал руку, напоил чаем. Говорили о проблемах школьного образования «А что бы вы поменяли в программе?», о значении точных наук «А может мы увеличим часы математики и физики за счет русского и литературы», «А откуда вы, Леонид Дмитриевич… Ведь в университете не блистали. Откуда в вас все это?» Игнатьев понял, что погоны у дядечки с большими звездами, и дядечка после беседы смотрел как-то странно, а потом протянул визитную карточку с фамилией и телефоном и сказал: «Если будут трудности, непременно звоните. В любое время. Слышите, в любое…»

И ферму по его проекту все же построили. Назвали экспериментальной, новаторской. И отбою не было от журналистов, от делегатов с других хозяйств. Восторгались, цокали языками, перенимали опыт. Удои на порядок выросли. Модель фермы на ВДНХ представили. И опять премия и даже медаль.

Теперь он часто ездил в Москву. И однажды преисполнился решимости, купил дорогущий букет и ждал ее у дверей театра. Спектакль, наверное, удался: все долго рукоплескали, и она кланялась, сияя улыбкой, под эти овации. Но Леня никакого действа не помнил. Он просто смотрел на нее и вспоминал ту самую сладкую темноту, и то как горячо она ему что-то шептала, и ее палец, скользящий к низу живота, и тиканье часов… Поэтому он ждал ее у дверей театра с непонятной срывающейся надеждой.

И дождался. Света вышла под ручку с импозантным франтом. Франт показался смутно знакомым, наверняка коллега по цеху. И Леня, прикрываясь букетом, как щитом, шагнул вперед. Светлана ахнула, отпустила руку франта, и Леня тут же припечатал цветы к ее груди, и она машинально их подхватила. Конечно, можно было что-то сказать, выяснить, но Игнатьев не стал. Просто побрел к ближайшему метро. Не оглядываясь.

С Наташей все случилось как-то естественно. Однажды они вышли из школы вместе, и он украдкой смотрел на ее профиль и понимал, что это силуэт на аверсе редкой монеты. И пригласил ее к себе. И она согласилась. А через месяц они поженились. Гулять всей деревней по обыкновению, не стали — посидели тесной компанией. А потом их наградили путевкой в Крым.

А Света в 90-ых погибла. Какая-то странная мутная история. Ходили упорные слухи, что это самоубийство, и что какие-то наркотики… Чушь! Светланка не могла. Скорее всего несчастный случай. Ночь, скользкая дорога, слепящие фары… К тому времени, Глафиры Петровны уже не было. А Иван Денисович после известия за месяц буквально сгорел. И Леня ничего, ничего не смог сделать.

У нее был какой-то муж и памятник на дорогом кладбище. Но этого всего Игнатьев видеть не хотел. Помнится, он бежал тогда, очень долго бежал. Ночью, не разбирая дороги. И молодой месяц прыгал вместе с сердцем. И в этой темноте он бежал к ее распахнутым рукам, к ее шепоту, к ее глазам-созвездиям. А на утро его подобрал грузовик. В ста километрах от дома.

Наташа не сказала ни слова.

Заиграла «The Winner Takes It All». И звенящий, наполненный скрытой болью голос Агнеты, пронизал веранду, и сад, и даже небо. Потому что ветер стих, и облака остановились. Ах, Агнета, что ж ты делаешь со мной…

43

Девяностые… И великие, и ужасные. Леонид Дмитриевич поморщился, словно пробуя на вкус перебродившее время. С его гипертимезией это было не трудно. Он помнил каждую минуту этих лет. Впрочем, он вообще все помнил.