Муравейник Russia. Книга вторая. Река (СИ) - Шапко Владимир Макарович - Страница 83

     – Ну, вот и здорово, Виталька! Вот и пришёл я к тебе через сорок лет! Долго шёл – и пришёл. – Он являлся сейчас продолжателем дела Левиных. Их правопреемником.

     Однако «Виталька» явно не хотел признавать в нём ходока. Тем более, чьего-то правопреемника:

     – Я не понимаю вас. Кто вы такой? В чём дело? Откуда вы?

     – Не признал! А? Смотрите – не признал! – оборачивался, искал свидетелей в кабинете Кропин. И заорал. Прямо «Витальке» в лицо: – А Кочергу, у которого ты на побегушках был, помнишь?! А Быстренку, Качкина, Зельгина?! А Воскобойникова, учителя своего – помнишь?!!

     От внезапно побагровевших пятен лицо Калюжного стало походить на курицу. На большую курицу-пеструшку! Ручонкой он пытался прикрыть, защитить его от Кропина…

     – Вы… вы провокатор! Я позову… Я вызову сейчас милицию!.. Вы…

     – Что, что ты сказал?! – Кропин начал выдёргивать из кармана плаща свёрток. Чуть не ломая ногти, развязывал бечёвку на нём. Бил фотокопиями об стол, как картами: – На! На! На! Мало? – И всё об стол, об стол лупил: – На! На! Узнаёшь свою работу, мерзавец? Узнаёшь?!

     – Я… я ничего не знаю… – пытался встать Калюжный. – Я вас не знаю… я… – Лицо его было ужасно. Куриные пятна казались теперь ранами. Кропин думал, что Калюжный сейчас умрёт. Просто упадёт на стол! Грохнется! Но старикашка начал кричать. Кричать тонко, зажмурившись, мотая свинцовым хохолком:

     – Я всё забы-ы-ы-ыл! Я всё забы-ы-ы-ыл! Отста-авьте меня-а! Я всё забы-ы-ы-ыл!..

<p>

 </p>

     В распахнутом плаще, со шляпой, сдвинутой лихо на затылок, с бутылкой шампанского у бедра, сияя, как именинник, явился вечером Кропин к Кочерге. Показывая на бутылку, не без торжественности сказал:

     – Ну, Яша, есть повод открыть эту дуру сегодня. Прямо сейчас. – Поставил бутылку на стол.

     Раздевшись в прихожей, ринулся на кухню спроворить что-нибудь к столу. Помпезная бутылка осталась один на один с Кочергой, который торопливо приводил себя хоть в какой-то порядок, дёргая к себе одежду с тахты…

<p>

 </p>

     Шампанское Яков Иванович не столько пил, сколько смотрел на него. Смотрел на гибнущие в бокале пузырьки. На их неизбежный исход…

     Зато Кропин разошёлся. Постоянно тыкал бокалом в неподвижный бокал Кочерги, рискуя его опрокинуть, хорошо отцеживал шипучки, хорошо закусывал и говорил, говорил без умолку:

     – …И веришь, Яша, когда он закричал это свое «я все забыл», – я испугался. Честное слово! Думаю – всё, конец ему. Сейчас умрёт. Вбежали какие-то люди: вроде дочь, зять, ещё кто-то. Суют ему таблетки, капают в рюмку. Я сам, как дурак, воду наливаю, графин уронил. Стакан протягиваю. А у него это – истерика. Натуральная бабья истерика. Представляешь? Колотится в кресле, как припадочный, хлебает все эти валерьянки, слёзы ручьём, челюсти молотятся, и всё бормочет «я забыл, я всё забыл». А ему манжетку скорей наворачивают, ему накачивают грушкой. «Ну-ну, папочка, «забыл, забыл»! Успокойся!» И на меня зыркают: дескать, у-у, бяка! Нехороший! Расстроил папочку!.. Рассмеялся я с большим облегчением. Веришь, вся злость разом ушла. Живи, говорю, гнида, если сможешь! Они всем гамузом взревели: негодяй! Да мы милицию сейчас! Да мы тебя! Но-но, граждане, отвечаю, если я сейчас приведу сюда кого надо… валерьянка ему уже не понадобится!.. Бросил все подметные эти копии снова ему на стол, хлобызнул дверью и ушёл!..

     По-сиротски Кочерга всё сидел возле бокала… Заговорил, наконец:

     – Ну что ж. Хорошо, что всё этим кончилось, Митя. Бог с ним, пусть живёт. Я давно призывал тебя бросить это, не ворошить… Да разве тебя остановишь?.. А теперь вот всё и закончилось… А то ведь тоже стучать бы пришлось…

     – Как «стучать»?! – подавился Кропин. Прокашлялся. – Ты хочешь сказать, что мы – как он?! Так я тебя понял?..

     – Ну пошли бы мы, ну требовали бы возмездия. Ну били бы себя в грудь… И – что? Да ничего бы и не случилось… Не тронули бы его… Там много таких. Ещё с прежних времен. Из золотого, так сказать, их фонда… Бесполезно было всё, Митя… С самого начала… Ворон ворону глаз не выклюет. Никогда не выклюет… Он вон академиком стал, а ты?.. Так что сам понимаешь… Забыть надо всё, Митя. Просто не помнить…

     Кропин пытался спорить, доказывать. Злился на Кочергу. С его упрямой непрошибаемой лысиной. С его мгновенной безоговорочной отстранённостью, перенаправленной уже на идиотский свой бокал с издыхающими пузырями. Ведь он, как надо понимать, «закрыл вопрос». Раз и навсегда. Другие пусть стараются, а он – закрыл. И – баста!

     Кропин не чувствовал хлещущего в мойку кипятка. Зло шоркал тарелки щёткой. Опять он влез не туда. Опять не в ту дверь. Опять в дураках остался!

<p>

 </p>

     Как дерево, от света редких машин начинал пылать в окне висящий тюль. Сгорая свечой, улетал в черноту.

     Кочерга шевельнулся на тахте, тихо заговорил: «Я ведь знал, Митя, что это – он… Ещё до ареста знал…» – «Как знал?! – вскинулся на локоть Кропин. Вспугнул всех «птиц» раскладушки. – Да что же ты молчал?! Почему не сказал? Мне?! Всем?!»

     Кочерга помедлил, точно колеблясь: говорить или не говорить другу Всю Правду… «Мы были обречены, Митя. И умри он тогда внезапно, переедь его трамвай, ещё чего-нибудь случись… убей мы его в конце концов – ничего бы не изменилось. Мы были уже под колпаком. Мы Слушали Степана Михайловича. Мы думали так же, как он. И этого было достаточно. Мы же часто собирались у него на даче. Мы были с ним заодно. Мы были заговорщиками, так сказать. Организацией. Подарком для Калюжного. Мы сами всё облегчили ему. А то, что ты остался… то просто ты был нужен. Нужен для счёта. Чтобы Левину прикрыть. Он, Калюжный, и ещё два честных коммуниста. Левина и Кропин. Минус остальные – враги».

     «Но почему именно я?! – всё торчал над раскладушкой Кропин. – Почему не Быстренко, не Качкин, не Зеля?! Почему я попал в этот «счёт»?!

     «Потому, что те ершисты были. Талантливы, своеобычны. Он их не обломал бы. А ты, Митя, уж извини меня, человек мягкий. Уступчивый, стеснительный. Совестливый. Ты у него проходил по рангу неудачника, бездарности. Ты был самым подходящим для него. И хорошо, что ты ушёл из института. Он год, полтора дал бы тебе. Не больше. И отправился бы ты за нами… Ну а потом, видимо, как-то забылось: война, ты на фронте, его карьера распухала, не до тебя… Но даже когда ты ушёл из института – он тут же воспользовался этим. Сразу пустил слушок: он! Кропин! Потому и ушёл!.. Он был гроссмейстером, Митя, по части интриг, доносов. А мы оказались слабаками. И это – правда… Вот в чём наша беда была тогда… А сейчас… Перегорело всё. Бессонный шлак один в голове остался… Поздно…»