Укротить ловеласа (СИ) - Сойфер Дарья - Страница 11

Платон, впрочем, не позвонил. Ни через полчаса, ни позже. И Надя поймала себя на мысли, что вместо того, чтобы любоваться архитектурными красотами Вены, то и дело заглядывает в телефон, проверяя, нет ли пропущенных вызовов, положительный ли баланс и не пропал ли сигнал сети. Все было в норме, Платон молчал, а вот Надя вдруг почувствовала себя никому не нужной.

Быть может, она преувеличивала собственную незаменимость? Или сама была виновата в эгоцентризме Платона? Она все делала за него, как мамаша-наседка, просто приняла эстафетную палочку у Риммы Ильиничны. Так не в этом ли крылась главная Надина ошибка? И стоило раньше предоставить Платону свободу, чтобы он мог и себе, и людям продемонстрировать полную автономность?

Чем дольше Надя гуляла по городу, тем сильнее терзали ее сомнения. Она уже начала думать, что зря затеяла поход к руководству, и Платон, возможно, не так плох, как она привыкла о нем думать. Ведь осталось в нем что-то человеческое! Не бросил же он ее тонуть в ванне, не усвистал навстречу приключениям, а остался, как настоящий друг.

Ноги сами вывели Надю на Карлсплатц, к красному зданию Музикферайн. До концерта оставалась еще уйма времени, но отчего-то ни достопримечательности не радовали, ни музеи не манили к своим сокровищницам. Так всегда бывает: как только решишь перестать думать о ком-то, как все мысли только вокруг него и вертятся.

Осознав, что сопротивление бесполезно, Надя вызвала такси, и за полчаса до начала концерта уже стояла в вечернем платье у входа в филармонию. Она ждала настоящего ажиотажа: все концерты с участием Платона в России проходили в битком набитых залах. И потому Наде казалось, что и сегодня вся светская публика ломанется слушать нового русского гения.

Однако очереди к Музикферайн отчего-то не выстроились. Надя сверилась с часами, внимательно перечитала афишу: время и дата концерта были указаны правильно. Понадеявшись на то, что в Австрии принято приходить заранее, и все зрители уже на местах, в предвкушении изучают программки, Надя направилась внутрь. И что же ее ожидало внутри? Полупустые гардеробы и несколько нарядных старушек в фойе.

Надя никогда не любила раздувать из мухи слона, но здесь уже давно не пахло насекомыми, а над залом витал призрак с большими ушами и хоботом. Потому что насчитать Наде удалось от силы человек сто в партере и чуть меньше — на балконах.

Призвав себя не паниковать, Надя отыскала Шульца.

— Надия! — по обыкновению просиял он. — Вы чудесно выглядите!

— Томас, где все? — в светских реверансах уже не было нужды. — Сколько билетов продано?

Обычно рекламой концертов занимается принимающая сторона. И таких эпичных провалов за всю карьеру Нади не было ни разу. С тем же успехом она могла привезти в Вену ансамбль художественной самодеятельности из дома железнодорожника. И то они, будучи для Австрии экзотикой, собрали бы больше публики.

— О, не волнуйтесь! — Шульц замахал на Таню руками. — Люди еще подойдут. Пойдемте, я посажу вас в первом ряду.

Надя сидела, как на иголках, и беспрестанно вертелась. Слушатели и правда стекались в зал, но уж больно медленно. А если Платон увидит, как мало пришло народу? Запаникует, расстроится, впадет в кризис или творческую депрессию? С людьми искусства это случается сплошь и рядом.

Лишь выход музыкантов на сцену отвлек Надю от судорожного пересчета голов. Платон должен был играть третьим и четвертым номером, до него выступали польская скрипачка и струнное трио. Надя вцепилась в сумочку похолодевшими пальцами, вытянулась, подавшись вперед, и ждала. Как в тумане мелькали перед глазами чужие смычки и локти. Каждый раз перед выступлением Платона Надю охватывало смятение, словно это ей предстояло играть перед сотнями пар глаз. И пусть сама она давно рассталась со скрипкой, страх сцены забыть так и не смогла. До сих пор у нее от голоса конферансье потели ладони, во рту пересыхало, а пульс зашкаливал.

конферансье потели ладони, во рту пересыхало, а пульс зашкаливал.

И вот, наконец, появился Платон. Из зала он казался совершенно другим, не таким, как в жизни. Величественным, что ли. Он как никто другой органично смотрелся в окружающей роскоши: золотой лепнине и фресках Венской филармонии. Надя не могла оторвать от него глаз: он по-свойски задорно улыбался публике, держался легко и непринужденно. И не знай Надя, как он всегда собирается с духом в гримерке, она бы решила, что он ни капли не волнуется.

Играли третью ре-мажорную сюиту Баха, которую часто ошибочно называют «Воздух». Зал утонул в густом сочном звуке. Улыбка сошла с лица Платона, вздулась на высоком лбу вена, ходуном ходил локоть, сильные пальцы ласково мяли гриф. Наде казалось, что она проваливается в портал между реальностями, что ее уносит куда-то, и хотелось отдаться этим ощущениям с головой.

Глава 4 (3)

Когда слушатели зааплодировали, а музыканты поднялись на поклон, Надя вдруг отчетливо поняла одну вещь. Она всегда будет прощать Платона. Что бы он ей ни сделал. И Бог с ним даже, с Сашей, рассорь ее Платон с родной матерью, Надя бы и тогда не смогла долго злиться. Потому что едва он брался за инструмент, для нее все переставало иметь значение. Весь мир превращался в горку несущественных пустяков по сравнению с этим звуком, что пробирался через барабанные перепонки в самую душу.

Это открытие было и простым, и страшным одновременно. Надя поняла, что Платон стал ее личным наркотиком. И пусть сегодня с утра вел себя, как ее лучший друг, — впервые за много лет, — кто знает, что он вытворит завтра? Чего лишит ее, когда забудет о дружбе, а на горизонте появится еще одна девушка, готовая отдаться за пару сюит?

Надя не знала точно, влюблена ли она в Платона. Но пришло время взглянуть на себя со стороны: если бы он прямо сейчас спрыгнул со сцены и потащил ее в номер, она бы не смогла отказать. Да, порой ей казалось, что она его ненавидит, — не далее, как вчера она прокручивала в голове разные варианты казни с участием его длинного смычка, — но Платон подмигивал ей со сцены, и внутри все тянулось к нему, будто она когда-то умудрилась проглотить невидимый рыболовный крючок с его удочки. Зависимость. Болезнь, — вот как это называлось.

Эмоциональные качели расшатали Надю основательно. Ночью она пыталась забыться в объятиях шампанского, а что дальше? Повышение градуса, смена веществ? И так до тех пор, пока она не проснется однажды на улице, на замызганной картонке в незнакомом городе, и лишь какой-нибудь добряк швырнет ей монетку на сухари?

С этим надо было заканчивать. И выходя из зала, чтобы проверить, готовы ли столики для автограф-сессии, Надя утвердилась в своем решении пойти к начальству и отказаться от Платона. Сказать ему об этом в лицо, когда он так радовался удачному выступлению? Нет только не сейчас. Слишком уж счастливым он выглядел, сиял, как отполированный, даже походка пружинила.

— Ну как? — он уселся за столик и посмотрел на Надю, как верный пес, который только что выполнил все команды хозяина.

Странный вопрос. Знал же сам, что гениально, как и всегда. Выложился на полную: волосы были еще влажными, словно Платон попал под дождь, а глаза лихорадочно горели.

— Отлично, — Надя не сдержала улыбку.

— Прекрасно! Ве-ли-ко-леп-но! — как чертик из табакерки, не пойми откуда, выскочил Шульц, вихрем налетел на Платона и принялся трясти его руку. — Прорыв! Катарсис! Мы так благодарны, что вы согласились выступить у нас!

Надя не стала переводить Платону: от Шульца прямо-таки разило восторгом, и только слепоглухонемой не понял бы смысла его восклицаний.

— Спасибо, — по-английски ответил Платон. Уж это-то слово он сумел запомнить.

Надя оставила его наедине с благодарной публикой, а Шульца отвела в сторонку. Не хотела, чтобы Платон усомнился в своем успехе.

— А что с публикой? — понизив голос и стерев с лица улыбку, осведомилась она.

— А что с публикой? — вернул ей вопрос Шульц с искренним недоумением.