Первый глоток пива... - Делерм Филипп - Страница 4

«ТУР ДЕ ФРАНС»

«Тур де Франс» — значит, лето. Лето задолго до конца, жаркий южный июль. В домах закрывают ставни, жизнь замедляется, пылинки пляшут в солнечных полосках. Казалось бы, дико сидеть взаперти в такой ясный день. Еще глупее торчать перед телевизором, когда рядом стоит густой лес, заманчиво блестит прохладная речка! Но эта дикость становится позволительной, когда показывают «Тур». Смотреть велогонку «Тур де Франс» — занятие респектабельное, освященное традицией и не имеет ничего общего с постыдной праздностью или растительным балдением. Впрочем, смотрят не просто велогонку, а много гонок в одной. Потому что сквозь каждую несущуюся по дорогам Оверни и Бигорра группу гонщиков, подобно водяным знакам, проступают все гонщики прошлых лет. За яркими фосфоресцирующими — сегодняшними — майками мерещатся старые шерстяные: желтая майка Анкетиля, расшитая вензелями «Эльет»; сине-бело-красная с короткими рукавами — Роже Ривьера; желто-фиолетовая — Реймона Пулидора («Мерсье» — «БП» — «Хатчинсон»). За современными чечевицеобразными колесами — шины со скрещенными лучами спиц на спине Лапеби или Рене Вьетто. За асфальтовой лентой Альп-д'Юэ с толпами зрителей по обочинам маячит допотопная безлюдная щебенка Ла-Форкла.

Кто-нибудь непременно скажет:

— За что люблю «Тур де Франс», так это за красивые виды!

И правда, перед зрителями сменяются картинки празднично-разгоряченной Франции, чье население выстроилось цепью по всем долинам, городам и перевалам. Пейзаж пророс людьми в веселом братстве, и только выходки уж слишком буйных болельщиков порой перехлестывают через край. Впрочем, на фоне скалистого перевала Галибье или заснеженно-туманного Турмале щепотка патриотического шутовства лишь удачно оттеняет национальную эпопею и ее героев.

Равнинные этапы не такие напряженные, но следить за ними не менее интересно. Тут-то и чувствуешь особенно явно и остро, что смотришь «Тур», тут оправдывает себя бесконечная вереница рекламных щитов. Не так важно, кто вырвался вперед, кто отстал. Главное — сам факт, ты на миг приобщился ко всей Франции, ее солнцу, ее золотым полям. На экране телевизора одно лето похоже на другое, и особо удачные прорывы запиваешь водой с мятным сиропом.

БАНАНА-СПЛИТ

Вот уж чего никогда обычно в рот не берешь. Чудовищно сладко, приторно до безвкусности. И вдруг разобрало! В последнее время в десертах стали слишком увлекаться ювелирными оттенками, палитрой пикантной горечи. «Плавучий остров», комочек взбитых сливок в озере крема, — апофеоз воздушной невесомости и неосязаемости, а ассорти «четыре ягоды», клубника, малина, ежевика и красная смородина, — квинтэссенция летнего изобилия. Потому-то на этот раз останавливаешься глазами на строчке меню, на которую обычно и не глядел: «банана-сплит».

— Что вам принести?

— Банана-сплит!

Заказывать эту гору примитивного удовольствия стыдновато. Официант записывает с почтительным бесстрастием, но все равно чувствуешь себя неловко. Есть что-то детское в этом неукротимом желании, совершенно диком с точки зрения диететики и эстетики. Банана-сплит — это вопиющее, ребяческое чревоугодие, вульгарное обжорство. Когда заказанное блюдо приносят, соседи насмешливо разглядывают твою тарелку. Банана-сплит подают на тарелке или в такой же откровенно широкой корзиночке. На других столиках изящные бокалы с соломинками, субтильные блюдечки с темно-шоколадными палочками пирожных. А банана-сплит любит раскинуться пошире, это лакомство самое приземленное. Как ни громоздятся банановые ломтики на шариках ванильного и шоколадного мороженого, их сплющивает изрядная порция допотопного крема «шантильи». На земле тысячи людей умирают от голода. Это можно, хоть и с натяжкой, представить себе, глядя на плитку горького шоколада. Но банана-сплит прогонит и намек на подобные мысли. Увидишь такую роскошь — и есть уже не хочется. Выручает нечистая совесть. Только острое чувство того, что ты делаешь что-то недозволенное, позволяет глотать эту сладкую истому. Пошатнувшемуся аппетиту приходит на помощь здоровая испорченность. Как когда-то в детстве мы воровали варенье из шкафа, так теперь предаемся запретному, порицаемому во взрослом мире удовольствию и с каждой ложкой вкушаем сладость греха.

В ГОСТИ НЕНАРОКОМ

Ты никуда не собирался. До завтра надо было еще переделать кучу дел. Просто зашел к друзьям что-то спросить и слышишь:

— Поужинаешь с нами? Попросту, чем Бог послал.

Ты угадал, что тебя пригласят, за несколько секунд, и это предвкушение — приятнее всего. Греет мысль не только продлить удовольствие, но и нарушить расписание. День прошел точно так, как предполагалось, на вечер тоже были четкие планы. И вдруг: раз-два, и можно лихо, по-мальчишески, все перекроить. Разумеется, ты не прочь.

В таких случаях особых церемоний не жди. Тебя не усадят в гостиной в мягкое кресло и не предложат ритуального аперитива. Нет, разговоры пойдут на кухне, между делом — не поможешь мне почистить картошку? За чисткой картошки душевней и непринужденнее беседа. Нет-нет да и сгрызешь редиску. Тебя пригласили просто так, значит, ты свой, почти член семьи. Можешь залезать куда угодно, шарить по углам, открывать дверцы. Где у тебя горчица? Будто из детства, из тех времен, когда ты делал уроки на кухонном столе, запахнет луком и петрушкой.

Разговор мало-помалу иссякает. К чему этот неуемный словесный поток? Гораздо лучше уютные полосы молчания между фразами. Никакой неловкости. Возьмешь книжку с полки и листаешь себе. «По-моему, все готово!» — тебя зовут и предлагают выпить рюмочку аперитива, теперь уж не для проформы, — спасибо, нет. Вот все уселись за стол, пристроили ноги на высоких перекладинах плетеных стульев. Так хорошо быть гостем запросто — свободно, по-свойски. Домашний черный кот улегся у тебя на коленях — тебя признали. Жизнь замерла — свернула в гости ненароком.

НА ПЛЯЖЕ С КНИЖКОЙ

На пляже не очень-то почитаешь. Лежа на спине это почти невозможно. Солнце слепит глаза, приходится держать книгу прямо над собой на вытянутой руке. Несколько минут терпишь, потом переворачиваешься. Читать на боку, опершись на локоть, когда одной рукой подпираешь висок, а другой держишь раскрытую книгу и перелистываешь страницы, тоже неудобно. В конце концов укладываешься на живот, согнув руки перед собой. У самой земли всегда поддувает. В корешок забиваются крошечные слюдяные чешуйки. На тонкой газетной бумаге карманных книжонок налетевшие песчинки скапливаются и сливаются с сероватым фоном, так что их не замечаешь и, только когда за несколько страниц наберется ощутимая масса, небрежно стряхиваешь их. А на плотной, зернистой белой бумаге приличных изданий они вклиниваются в текст. Цепляются за матовые шероховатости и поблескивают. Получаются новые знаки препинания, открываются новые пространства.

Важно еще, о чем читать. Приятно играть на контрастах. Взять, например, «Дневник» Леото, то место, где он с отвращением описывает месиво человеческих тел на бретонских пляжах. Или «Под сенью девушек в цвету» — очутиться в курортном обществе: мужчины в канотье, дамы с омбрельками, учтивые старинные приветствия. Или, полеживая на солнышке, окунуться в дождливый мир злополучного Оливера Твиста. Или, разомлев от ленивой июльской жары, скакать верхом, как д'Артаньян.

Но неплохо и подбирать чтение «в масть». Например, полеживая на безлюдном берегу, растягивать «Пустыню» Ле Клезио, чтобы застрявшие песчинки вбирали в себя тайны туарегов, неспешные синие тени.

От долгого лежания в такой позе затекают руки, клюет подбородок, в рот набивается песок, тогда приподнимаешься, скрещиваешь руки под грудью и одну выпрастываешь время от времени, чтобы перевернуть или загнуть страницу. Поза подростка, ну что же! Она добавит в чтение для полноты букета щемящую тоску. Это и есть чтение на пляже: меняешь позы, пристраиваешься, то устаешь, то наслаждаешься урывками. Как будто читаешь всем телом.