Дикие - Пауэр Рори - Страница 49

— Она лжет, — говорю я. — Она не знает Байетт, она не понимает.

— Я знаю, — говорит Риз мне на ухо. — Ты права, но у нас нет времени. Ты сама сказала, забыла? Надо уходить.

— Да. — Я тяжело сглатываю, заставляя себя успокоиться. — Только еще кое-что. Вылей воду. Оставь одну бутылку.

— Нет! — вырывается у директрисы. — Нет, нет, подождите.

Риз отпускает меня, и я за шею прижимаю директрису к стене.

— Все кончено, — говорю я. Риз опустошает бутылки. Пол становится темным и скользким, и директриса начинает плакать.

Байетт не умерла. Я в это не верю. Директриса лгала раньше и может лгать сейчас. Я найду Байетт, как и обещала, и тогда расскажу ей, что сделала это ради нее.

Я отпускаю директрису, отвожу здоровую руку назад, и Риз передает мне последнюю бутылку. Ради Байетт, ради мистера Харкера, ради нас.

— Мы должны были это выпить? — спрашиваю я и подношу бутылку к губам.

Она кивает.

— Так будет лучше. Зачем вам вся эта боль? Клянусь, вы даже не поймете, что случилось.

— Да. — Я смотрю на воду и облизываю губы. Когда я поднимаю взгляд на директрису, она тепло смотрит на меня и кладет руку мне на плечо.

— Больно не будет, — мягко говорит она.

Я наклоняюсь к ней.

— Докажите.

Она ахает, и я заталкиваю ей в рот горлышко бутылки, наваливаясь на нее всем весом и удерживая челюсть, не позволяя стиснуть зубы.

Сдавленный крик, всхлип, и она начинает биться, пытаясь вырваться. Вода льется по моей руке, обливая ей рубашку. Она старается не глотать, но скоро ей придется это сделать. Я чувствую ладонью ее мокрые губы, но только надавливаю сильнее, прижимаясь лбом к ее лбу. Она сделала это с нами. Теперь наша очередь.

У нее текут сопли, она начинает давиться, ее тело сотрясают спазмы. Я смотрю на ее горло и жду, жду, жду, пока наконец она со стоном не начинает глотать.

Я стою рядом с ней, нога к ноге, до тех пор, пока она не оседает так, что я больше не могу ее удержать. Я отхожу, и она падает на пол, на четвереньки, хватая воздух ртом. Она такая маленькая… Я вижу ее иссушенные запястья, желтушную бледную кожу. Я сминаю бутылку и бросаю рядом с ней.

— Оставь ее, — говорит Риз, — пошли. Там становится жарко.

Я оглядываюсь, не понимая, о чем она, и она кивает в сторону коридора. Двери в вестибюль сотрясаются. Если не выдержали парадные двери, у этих нет ни единого шанса. Я слышу, как Джулия кричит на остальных, поторапливая с баррикадой. Вот только это их не спасет.

— Да, — говорю я.

Я забрасываю за спину рюкзак, слегка пошатываясь от тяжести, и мы выходим из кабинета. Мы не оглядываемся до самой кухни — только тогда я проверяю, не идет ли кто за нами.

Пустой коридор и крики. Нужно спешить.

Риз подбегает к пожарному выходу; потрескавшийся знак не горит. Я догоняю ее, и она, приоткрыв дверь на пару дюймов, выглядывает наружу.

— Вроде бы чисто.

У меня вырывается смешок.

— Как будто у нас есть выбор.

Она протягивает мне серебряную руку, и я берусь за нее.

— Держись рядом со мной, — говорит она, — а я буду держаться рядом с тобой.

Я закрываю глаз. Позади Ракстер, а впереди — кто знает?

ГЛАВА 24

Дверь выплевывает нас на южную часть территории. Утро вступило в свои права, и через облака пробивается солнце. Лужайка перед нами пуста — между нами и океаном всего несколько прибрежных сосен. Справа от нас забор, отделенный сотней ярдов припыленной инеем травы, и ворота.

— Если придется разделиться, — говорит Риз, — ищи мой дом. Встретимся там.

— И что потом?

— Отцовская лодка, — поясняет она. — Она должна быть где-то у берега.

Изнутри раздается треск — возможно, одна из дверей рухнула, — и я слышу, как школа взрывается криками. Я сдавливаю руку Риз. Самолеты уже близко, мысленно оправдываюсь я, и мне самой от себя противно.

— На счет три, — говорит Риз, — бежим к воротам.

Я киваю, и мы вместе шепчем:

— Раз. Два. Три.

Мы срываемся с места и несемся так быстро, что я мигом сбиваюсь с дыхания и, хватая воздух ртом, сосредоточиваю все силы в ногах. Первые снежные хлопья покалывают щеки. Лямки рюкзака слишком длинные, так что он болтается у меня за спиной, и я спотыкаюсь, но Риз не дает мне упасть.

— Еще немного! — кричит она.

Забор уже близко, но я не могу остановиться. Я устала, я так устала, и ноги не слушаются, а сами несут меня вперед. Но вот наконец и ворота.

Мы останавливаемся. По руке разливается тупая боль, а Риз оставляет на снегу кровавые следы, но во рту горький вкус адреналина, а мороз помогает прийти в чувство. Я жива. Я здесь, и я жива.

Я укорачиваю лямки, пока Риз вытаскивает из-за пояса пистолет. Ворота открыты, и она, прикусив губу, чтобы не вскрикнуть от боли, вскидывает пистолет, поменяв позу так, как я ее учила, и целится в тень, укутывающую деревья за воротами.

— На всякий случай, — говорит она.

Я едва не смеюсь.

На этот раз мы идем к ее дому другой дорогой. Мы держимся подальше от чащи, стараясь не сходить с извилистых звериных троп, которые рассекают лес: лучше уж знакомая опасность, чем незнакомая.

В лесу удивительно тихо, даже для Ракстера. Снег идет гуще, чем обычно в это время года. Мы высматриваем следы, но всякий раз, когда находим, они ведут в направлении школы. Если мы и в безопасности, то только за счет тех, кто остался там.

Наконец впереди показываются развалины дома Харкеров. Я смаргиваю снежинки с ресниц и ускоряю шаг, окрыленная возможностью перевести дух.

Риз — она идет первой — рассеянно вытирает ноги на пороге дома, и у меня сжимается сердце. А потом она судорожно вздыхает и всхлипывает. Ну конечно, я совсем забыла. Мистер Харкер. Тело.

Я кладу здоровую руку ей на плечо и встаю рядом, готовясь сказать что-нибудь утешительное. Но мои слова ничего не изменят, потому что вокруг того, что осталось от мистера Харкера, сгрудились три серых лисы, которые остервенело вгрызаются в труп, истекая черной слюной.

— Пошли прочь! — кричит она, поднимает пистолет и стреляет не целясь. — Прочь!

Одна лиса кидается в пролом в стене и исчезает в камышах, но оставшиеся две поднимают головы и смотрят на нас. Риз все равно. Нетвердым шагом она приближается к телу, отбрасывая в сторону мою руку, когда я пытаюсь ее остановить. Она падает на четвереньки у ног отца — один ботинок у него расшнурован, из второго выглядывает полосатый носок.

Лисы равнодушно смотрят на нее, словно принимают за свою, но, когда я подхожу ближе, они с высоким визгом бросаются врассыпную и исчезают в проломе.

— Риз? — зову я.

Она садится на колени, и я, опережая ее, стираю с ее щеки слезу.

— Ты не против убраться отсюда подальше? — спрашивает она.

Мы идем на запад вдоль береговой линии; идти по берегу было бы проще, но Риз держится деревьев, не выходя на открытое пространство.

В этом месте край суши переменчивый, почти что пористый. Чуть дальше он перетекает в массив зазубренных скал, по другую сторону которых переходит в топь. Когда мы вышли за ворота, я спросила Риз, куда мы идем, но она только покачала головой и потянула меня за собой. Неделю назад я бы назвала это упрямством, но на самом деле Риз смущена, потому что я спросила, куда мы идем, а она и сама толком не знает.

Перед нами скалы. Риз хмурится, поглядывая на берег, и на несколько шагов отступает от деревьев.

— Почти пришли, — говорит она, и я киваю. Главное — не давить на нее. Она найдет то, что ищет.

Мы продолжаем путь. Мышцы напряжены, рюкзак с каждым шагом становится все тяжелее. Вокруг тихо, как будто все на острове попряталось от того, что случилось в школе. Когда медведь покончит с тем, что осталось от нас, он переключится на других животных. Мы должны покинуть остров, пока здесь не началась резня.

Внезапно Риз останавливается и указывает куда-то вперед.

— Вон там.

Между двух высоких каменных глыб протоптана тропа, и я могу различить полосу берега, которая покрыта водорослями, выброшенными волнами. А на песке лежит облепленная морскими желудями и поросшая мхом белая лодка.