Дикие - Пауэр Рори - Страница 18

Внутрь я не спешу. Я жду, присев на подоконнике, и смотрю, как под дверью зажигается и гаснет полоска света от свечи директрисы. Слышу шаги на лестнице: она спускается на второй этаж. А потом наступает тишина.

Я ныряю в комнату головой вперед и выпрямляюсь. На третьем этаже шесть палат, по три с каждой стороны. Я нахожусь в ближайшей к лестнице. Нужно проверить еще пять, пока меня не поймали.

Я пересекаю комнату, дергаю дверь. Она не заперта. У этих дверей снаружи установлены засовы — пережиток первых дней существования школы, о котором вспомнили, когда мы начали заболевать, но, поскольку сейчас здесь никого нет, директриса не считает нужным запирать дверь. Я тяну ее на себя обеими руками.

В узком коридоре я снова останавливаюсь и прислушиваюсь. В здании никогда не бывает абсолютной тишины — оно слишком старо для этого, не говоря уж о том, как все изменилось после токс, — но ни директрисы, ни Уэлч я не слышу. Байетт я не слышу тоже, но говорю себе, что она, наверное, спит.

Я пробую дверь напротив. Она тоже не заперта, и внутри никого нет.

Ничего. Впереди еще четыре палаты. Четыре комнаты, куда ее могли поместить.

Но в третьей комнате пусто, и в четвертой тоже пусто, и к тому моменту, когда я подхожу к пятой, у меня сбивается дыхание. Сердце стучит в висках — ее здесь нет, нет, нет.

Шестая дверь. Распахивается без труда. Пустая кровать, наполовину съехавший и покрытый пятнами матрас в лунном свете. А на исцарапанном выщербленном полу лежат иголка с ниткой. Ее иголка с ниткой. Те, что она всегда носила в кармане, чтобы зашивать мне глаз.

Ее нет.

По телу разливается ужас, но я запрещаю себе впадать в панику. Что-то случилось, но я знаю, что она справилась, как справлялась всегда. Она где-то в другом месте, и она жива. Нужно проверить комнаты на втором этаже и каждый кабинет, а еще большую кладовую на всякий…

Звук на лестнице. Кто-то поднимается.

На секунду я застываю на месте, потом хватаю иголку с ниткой и бегу назад, к первой комнате. Открытое окно ждет меня, впуская внутрь холодный воздух. Времени нет, я не смогу вылезти бесшумно, а свет свечи все ближе, ближе — здесь. Она останавливается перед дверью.

Не двигаться. Не дышать. Если директриса войдет, если она меня поймает, я не знаю, что она сделает.

И вдруг я слышу звук, которого не слышала полтора года, с тех пор как ушел мистер Харкер. Потрескивание, помехи и шипение — а потом голос. Мужской голос. Вены словно наполняются ледяной водой, а по спине начинают бегать мурашки.

— Ракстер, на связь, прием.

Писк, помехи прерываются.

— Ракстер на связи, прием.

Я вздрагиваю от неожиданности и едва не прикладываюсь головой об оконную раму. Это не директриса, это Уэлч. Но Уэлч редко поднимается в лазарет — я сомневаюсь, что она вообще хоть раз здесь бывала.

— Доложите обстановку, — говорит мужчина, — прием.

Должно быть, это кто-то с базы на побережье — кто-то из флота или ЦКЗ. Только они во всем мире знают, что здесь творится. Даже наши родители не знают всей правды. Думаю, им сказали, что у нас эпидемия гриппа. Интересно, понимают ли они, что это ложь.

— Все хорошо, — говорит Уэлч. — Замена получена? Прием.

Пауза, а потом:

— Подтверждаю получение. Прием.

Получение? Замена чего? Ничто не покидает остров, даже наши тела. Когда кто-то из нас умирает, мы сжигаем тело на заднем дворе, подальше от школы и забора. Целый участок земли превращен в пепелище, где стоит невыносимая вонь, а под пирамидами из камней захоронены кости.

— Еще кое-что, — произносит Уэлч так, словно до конца не уверена, что ей стоит это говорить. — Нам нужно сделать возврат. Прием.

Первая мысль — речь идет о припасах. Но с припасами мы уже разобрались. Значит, она имеет в виду что-то другое.

Повисает долгая пауза. Уэлч начинает мерить шагами коридор, и я слежу за ее движением по полоске света под дверью. Она сюда не зайдет, говорю я себе. Я в безопасности, я в безопасности, я в безопасности. Наконец рация трещит и оживает.

— Завтра, в это же время, — говорит мужчина. — Доставьте ее к дому Харкеров. Прием.

Ее. Не тело, а ее, то есть Байетт. И, судя по всему, она все еще человек. Сердце наполняется облегчением. Но если она не здесь, то где Уэлч собирается держать ее до завтра? И для чего?

Уэлч останавливается.

— Подтверждаю. Прием.

— Конец связи.

Повисает тишина. Еще секунда — и свет под дверью тускнеет, а шаги Уэлч начинают удаляться. Я ослабляю упор на окне и закрываю его. Встаю на четвереньки и медленно, дюйм за дюймом, ползу по крыше. Ружейная смена все так же не сводит глаз с деревьев и не видит, как я повисаю на краю и, качнувшись, запрыгиваю в окно на втором этаже.

Я крадусь по коридору, пересекаю полуэтаж. Проверяю положение луны, делаю мысленную отметку — завтра, в это же время, сказал он — и возвращаюсь в свою комнату, к родной кровати. К Риз, которая сидит в постели и ждет меня, потому что, разумеется, знает, что я выходила.

— Что-то случилось, — говорю я. — Ее нет в лазарете.

Риз хмурится, и я вижу, как в ней нарастает недоверие.

— Что ты имеешь в виду?

— И еще мужчина, по рации. — Я запинаюсь и забываю дышать, спеша вывалить на нее всю информацию разом.

— Помедленнее. Начни с самого начала.

Я рассказываю ей про все: про пустые палаты, про иголку с ниткой. Про Уэлч, рацию и мужской голос на другом конце, про то, что они хотят отправить Байетт к дому Харкеров.

— Я не знаю, где Уэлч ее держит, — заканчиваю я, облокотившись на прикроватную лестницу. Кажется, меня начинает трясти. — Она ведь должна где-то держать ее до завтра.

Классные комнаты на первом этаже отпадают — слишком рискованно, а из хозяйственных построек у нас осталась только конюшня. Был еще сарай для инструментов, но мы разобрали его на дрова.

— Что думаешь? — спрашиваю я, глядя на Риз.

Сперва она молчит, и в сиянии ее волос я вижу ее широко распахнутые глаза. И тут она судорожно вздыхает.

— Мой дом, — говорит она. На ее лице странная борьба, словно она старается не рассмеяться — или не расплакаться. — Он точно говорил про мой дом?

Разумеется, это то, что она услышала в первую очередь. В общем-то, я могу ее понять.

— Точно, — говорю я. — Я серьезно, Риз, мы должны найти Байетт. Она где-то рядом.

— Я в этом не сомневаюсь, — говорит Риз. Она произносит эти слова быстро и непринужденно, с нарочито бесстрастным лицом, а это означает одно: она что-то недоговаривает.

— Но?.. — спрашиваю я. — Байетт где-то рядом, но — что?

Этого следовало ожидать, но слова Риз все равно застают меня врасплох:

— Живая или мертвая?

Жаркая волна злости, яркой и разрушительной, захлестывает меня, потому что с самого лазарета я гнала от себя эту мысль. Неужели обязательно было говорить это вслух?

— Что это за вопрос такой?

— Важный. Ты же не дура, Гетти. Ты прекрасно знаешь, что обычно бывает с такими, как мы.

— Сейчас происходит что-то другое. — Я делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки. Гони, гони эту мысль. Она жива, жива, жива. — Обычно никто не пропадает. Это должно что-то означать.

— Угу. Думаю, это означает, что она уже мертва.

Я отталкиваюсь от лестницы, подавляя нарастающую панику. Риз ошибается, с Байетт все хорошо.

— Тогда почему мы ее не сожгли? Она жива. Я должна ее найти. Должна!

— И что потом? Мы не можем ей помочь.

Конечно, она права. Но это не имеет значения.

— Мы будем рядом, — говорю я. — Это единственное, что нам остается. И я не собираюсь сдаваться. Может, я и не знаю, где она сейчас, но я знаю, где она будет завтра ночью. И я пойду за ней.

— Нет. — Риз говорит тихо и резко, подавшись вперед. — Ты сама знаешь, что нельзя. Это нарушение карантина.

— И что? Я из лодочной смены. Лодочной смене разрешено выходить за забор.

Она закатывает глаза.

— Насколько я знаю, это касается походов за припасами, а не тайных вылазок на поиски подруги.