Меньшой потешный
(Историческая повесть из молодости Петра Великого) - Авенариус Василий Петрович - Страница 15

— Что такое, Данилыч? Что — стрельцы?

— Елизарьев Ларион, пятисотенный Стремянного Циклерова полка, прислал к тебе сейчас гонцов: товарища своего Мельнова и денщика Шакловитовскаго Ладогина…

— Ну, ну?

— Оба они тоже преданы тебе. Шакловитый, мол, именем будто бы царевны, замыслил нонешнею ночью со своими стрельцами пожаловать к нам сюда, в Преображенское, и выкрасть разом все «гнездо» твое: князя Бориса Алексеевича (Голицына), Нарышкиных всех до единого, Лопухиных, Апраксиных…

Оторопь Меншикова заразила и его царственного господина.

— Так надо упредить их, скликнуть сейчас наших потешных, — заговорил он.

— Где уж, государь! Забыл ты, видно, что вечор опять в Немецкой Слободе пировали. Ты-то сам спозаранку выбрался, а те все с Зотовым загулялись далеко заполночь, и теперь, я чай, их и пушками не добудишься. Да и где их соберешь поодиночке по угодьям. А стрельцы, того гляди, нагрянут. Изготовься-ка бежать…

— Убегом бежать? — Ни за что! Лучше запрусь в фортеции нашей, в Пресбурге…

— Да удержимся ли мы там с тобой одни, без потешных?

Тут в царскую опочивальню ворвался один из гонцов, Мельнов.

— Прости, государь, но мешкать тебе, ей-же-ей, нельзя. Утекай отселе.

— Но зазор…

— Э, батюшка! Где волком нельзя быть, — там зайцем прикинешься, либо лисою: волка зубы кормят, зайца ноги носят, лису хвост бережет. Садись на коня моего и скачи без оглядки: он еще свеж и стоит тут у крыльца.

— Но куда я поскачу?

— Куда глаза глядят.

— Нет, государь: прямо в лавру к Сергию, — вмешался Меншиков. — Святые отцы там тебя, слава Богу, давно знают и схоронят от злодеев.

— Да как же мне оставить здесь матушку, молодую жену…

— Их, женщин, не тронут, — убежденно сказал Мельнов. — Но князя Бориса Алексеевича мы во всяком разе упредим: доставил бы их тоже завтрашний день в лавру.

— Вот это так. Ну, с Богом!

Наскоро приодевшись, Петр вышел на крыльцо.

— Я с тобой, государь, — сказал Меншиков, — благо есть тут и другой конь.

Второй гонец, Ладогин, не посмел прекословить и уступил своего аргамака товарищу царскому. Так-то среди глухой ночи, без всякого конвоя, два юноши, распустив удила, помчались из Преображенского за семьдесят верст — в Троицко-Сергиевскую лавру.

Два юноши помчались в Троицко-Сергиевскую Лавру.

Каково было изумление, каков переполох монастырской братии, когда, в 6 часов утра, в ворота лавры на измученных, взмыленных конях влетели молодой царь и его единственный провожатый, меньшой потешный.

— Где отец-игумен? — спросил Петр, когда его, донельзя избитого бешеной скачкой, дюжий отец-вратарь с молодым послушником приняли с седла и провели в келарню, а здесь обступили их старцы-монахи в камилавках и кафтырях, протирая глаза: не сонное ли то видение!

С трудом опираясь на свой старческий посох, ведомый под руки двумя послушниками, появился тут старец-игумен, благословил беглецов и с безмолвным ужасом выслушал повесть об опасности, грозившей юному помазаннику царского престола.

— Премудры Твои дела, о, Господи! — вздохнул он из глубины груди и вновь осенил Петра крестным знамением. — Как ты один-то, государь, бежать решился?

— Не один: вдвоем вон с Данилычем, — ответил Петр, дружески оглядываясь на Меншикова, — да и кони попались добрые.

— Здесь, за каменной стеной, что за каменной горой: нас и пальцем не тронут! — подхватил Меншиков.

— Коли Господь не попустит, так помазанника Его не тронут, — внушительно заметил игумен. — Ты не взыщи, государь: не изготовились мы принять тебя, как подобало б.

Того же числа, к немалому успокоению молодого царя, в Троицу прибыл форсированным маршем единственный преданный ему стрелецкий Сухарев полк; а вечером Петр имел радость обнять матушку-царицу и молодую жену, которых со всем придворным штатом сопровождали в лавру оба потешные полка: Преображенский и Семеновский.

XVIII

Под охраной святыни монастырской и трех верных ему полков, Петр мог считать себя до времени в безопасности. Но прибывшие ввечеру принесли с собой весть из Москвы, что назавтра, 9-е августа, в Кремль созваны для чего-то все стрельцы. Очевидно, там опять что-то готовилось.

Капрал Преображенскаго полка, Лука Хабаров, был тотчас отряжен обратно в Преображенское за пушками, мортирами и порохом; а один из царедворцев — в Москву к царевне-правительнице, с запросом о причине созыва стрельцов. Последний вернулся с не совсем правдоподобным ответом, что царевна-де собирается на богомолье в Донской монастырь и стрельцы идут с нею. Но, вместе с тем, посланец донес, что народ в Москве сильно встревожен удалением царя в лавру, и что назначенный в Кремле тогда же торжественный прием малороссийского гетмана Мазепы не мог состояться за недомоганьем правительницы: зело, мол, разогорчена тем, что брат, крадучись, ушел.

И было отчего серчать царевне: среди стрельцов ее началось брожение, пошел явный раскол. Особенно полагалась Софья на стрелецкого полковника Циклера, — и вот он был вызван в лавру с 50-ю стрельцами, да так и застрял там. Что день после того, — стрелецкие начальники не досчитывались в своих полках нескольких человек.

Приходилось царевне сделать шаг навстречу непокорливому брату: отрядила она к нему посредником князя Троекурова, затем князя Прозоровского и духовника царского, наконец патриарха Московского Иоакима. Первые трое вернулись ни с чем; последний же так и остался в лавре. Между тем, к стрельцам приходили от молодого царя указы за указами — явиться «без всякого мотчанья» в лавру «по царскому делу», и, несмотря на все угрозы Шакловитого, число перебежчиков к прямому царю со дня на день возрастало.

Скрепя сердце, Софья решилась сама двинуться к упрямцу в Троицу. Но за 10 верст оттуда, в селе Воздвиженском, поезд ее был внезапно остановлен комнатным стольником молодого царя, стариком Бутурлиным.

— Я к тебе, государыня, с наказом… — начал он.

— От брата Петра? — холодно и резко оборвала его царевна Софья.

— От пресветлейшего государя нашего Петра Алексеевича.

— А сам чего навстречу к нам не пожаловал?

— Не удосужился он, государыня… Заместо себя, меня да вон Меншикова Александра Данилыча, меньшого и… набольшего потешного своего, к тебе выслал.

Правительница теперь только, казалось, заметила вошедшего вместе с Бутурлиным бывшего пирожника. Что царственный брат вместо себя выслал, между прочим, этого безбородого юношу, чуть не мальчишку, неведомого рода и племени, — за кровную обиду ей показалось. Скользнув лишь молниеносным взглядом по отрочески стройной фигуре Меншикова, она царственным движением руки указала на выход:

— Поди!

Меншиков не тронулся с места, а вопросительно оглянулся на своего старшего спутника.

— Вон, говорю я! — повторила повелительно царевна.

— Осмелюсь доложить тебе, великая государыня, — почтительно, но твердо заговорил Бутурлин, — государю нашему угодно было в товарищи мне назначить своего первого любимца, и ты, я так чаю, соблаговолишь выслушать нас обоих.

В Софье, видимо, происходила глубокая внутренняя борьба. Но она совладала с собою и, по-прежнему, не удостаивая Меншикова взгляда, довольно сдержанно отвечала:

— Тебя, боярин, я готова слушать; а этого… — она подбирала выражение и, не отыскав, только пренебрежительным жестом повела в сторону меньшого потешного: — этого я тотчас вышлю вон, ежели он при мне хоть рот раскроет!

— Я буду молчать, пожалуй… — произнес Меншиков слегка дрогнувшим голосом.

Царевна подняла руку, как бы с тем, чтобы зажать ему рот. Наступило минутное молчание. Софья остановила свои неумолимо-строгие глаза на царском стольнике.

— Ну?

— Скорбно мне говорить-то… — переводя дух, начал Бутурлин. — Но я, прости, чиню лишь волю цареву…