Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 6

Бык вытягивает ногу, и Максвелл трется о штанину его джинсов. Она шершавая и совсем не такая приятная на ощупь, как на вид, но он не может остановиться. Не пока Бык сверху тихо мычит и сглатывает стоны, гладит и жмурится от удовольствия.

Он думает, что было бы неплохо прерваться, а продолжить уже вдвоем, но… прерваться? Нет, это слишком.

У Быка напрягаются колени. Он вцепляется в голову между своих ног обеими руками, и уже ничего не нужно делать, только расслабить горло, закрыть глаза, глотать.

Кончив, он говорит: «уфффф» — и выдыхает.

Максвелл кладет щеку ему на бедро и облизывает губы, смотря в его лицо.

— Офигенчик, ничего не скажешь, — бормочет Бык, вернув себе дар речи. — Я как сраное желе.

Он откидывается назад и ложится на постель.

— У тебя не рот, а сказка.

— Со счастливым концом?

— С моим концом.

Максвелл залезает на кровать и устраивается рядом. У него чуть дрожат ноги, а в теле приятная слабость.

— Надо все-таки сходить в душ, — задумчиво говорит Бык спустя несколько минут, вытягивая руку и играя с волосами Максвелла. — Хочешь потереть мне спинку?

— Соблазнительно.

— Не особенно. Ладно, я в темпе.

Максвелл сворачивается на покрывале. Холодно. От окна дует еще.

Он щурится, всматриваясь в темную стену. Вроде форточка закрыта. Просто Бык ушел.

За дверью шумит вода. Наверное, Бык уже разделся и залез под душ. Ммм. Разделся.

Максвелл закрывает глаза, чтобы не видеть того эгоистичного беспутства, на которое подвигает его рука, бесхозно лежащая рядом с бедром.

Он представляет чужие пальцы на себе. И губы. Как они будут ласкать его, прислушиваться к его откликам, вытягивать из него стоны. Ему иногда хочется, чтобы весь контроль перехватил кто-нибудь другой. Делал бы что-нибудь с ним. Все что угодно. Управлял бы ситуацией в целом и каждой деталью конкретно. Говорил бы с ним. А потом трахнул бы так, что на нем живого места не осталось.

— Балуешься?

Бык опирается на дверь, и на нем ничего нет. Совсем ничего. Даже того же полотенца. Только повязка на глазу, но она не из тех предметов одежды, которые мешают насладиться видом тела.

Масвелл с восторгом оглядывает его фигуру, мощный торс и накачанные бедра. И татуировки на плечах, которые он почему-то раньше не видел. Было бы странно, если бы у такого персонажа не было татуировок. Они широкие, черные, похожи на символы и узор. Но что они значат… одни вопросы.

— Эй-эй, не останавливайся. Продолжай.

И Максвелл продолжает.

Бык садится на постель напротив него и смотрит. Он даже не комментирует, как ожидалось бы, а просто молчит. Его глаз неотрывно следит за рукой Максвелла, а губы чуть размыкаются, не удерживая возбужденное дыхание.

Он осторожно, словно чтобы не спугнуть, подбирается ближе, и между ног Максвелла уже две руки. Он не против.

Кожа от руля мозолистая, но горячая. Когда пальцы смыкаются, становится совсем хорошо. Он делает это чуть медленнее, чем он привык, но сжимает жестче. Это… другое.

Бык берет его за бедра и подтаскивает чуть ближе к себе. Максвеллу приходится упереться в его плечи ступнями, чтобы держать их так, как он хочет.

— Так нравится?

Максвелл только кивает и моргает. Он немного отвык от ощущений там, сзади, но удовольствие быстро напоминает о себе. Остается только ждать, пока там окажется что-то больше пальцев.

Они скользят по слюне, растягивая его, пробираясь глубже. Бык не торопится, насколько вообще можно не торопиться; иногда хочется задергать ногами и сказать: я не стеклянный, давай уже, давай уже все, что там у тебя есть.

— Лежи, не двигайся.

Максвелл терпеливо ждет, пока Бык, ворча что-то вроде «где же эта хуйня», громко топает в ванную.

Он возвращается со своими джинсами и долго копается во всех карманах. Наконец в заднем он находит, что искал.

— Хочешь сам надеть? — спрашивает он, устраиваясь на место.

На ярко-малиновой фольге презерватива нарисована звездочка. А как же эти пошлые клубники и бананы?

Максвелл пытается об этом не думать, складывая ноги и садясь. Он почти не дышит, разрывая упаковку и натягивая на него резинку. Раскатывая ее по теплому телу, не удерживается и сжимает его рукой. Инициатива наказуема.

Максвелл выдыхает, когда оказывается грубо протащен по простыням. Его коленки прижаты к груди, и из-за них он ничего не видит. Но того, что он чувствует, вполне достаточно.

Он купился на рекламу, сообщающую, что после крема руки больше не будут страдать от сухости.

Он надеется, его действие распространяется и на другие части тела.

— Ох, блядь, хорошо. — Бык жмурится, оказываясь внутри. — Очень хорошо.

Максвелл бы поддержал его, но он едва может дышать, что говорить о беседах. Это… не беспокоит. Он достаточно возбужден, чтобы наслаждаться каждым мгновением процесса, и эту возможность он не упускает.

Не выходя, Бык раздвигает его ноги и устраивается сверху. Кажется, он пробирается еще глубже. Этого почти слишком много — Максвелл хватается руками за его бедра, чтобы хоть как-то сдержать, но тот целует его губы и шею, и он закатывает глаза от восторга.

Подмятый и распростертый, он чувствует себя беспомощным. Раскатанным, как асфальт под палящими лучами. Нет, это определенно великолепно.

— Давай ты сверху.

Максвелл думает секунды, но не упускает шанса действовать самому. Быть в чьих-то руках это, конечно, прекрасно, но он же самостоятельный мальчик, в конце концов.

Он шумно втягивает воздух, оказываясь у руля. Обхватывая Быка ногами, он двигается на нем и впивается пальцами во все, что под них попадается. А иногда останавливается. Ему просто нравится ощущение его внутри. Заполняющее и восхищающее. Странное и великолепное, как смесь чего-нибудь несовместимого. Горького и сладкого. Темного, но солнечного.

Бык садится и обхватывает его левой рукой за талию. Он трется носом о его ключицы и, упираясь второй рукой в матрац, подается ему навстречу.

Максвелл тихо стонет и обнимает его за шею. Ему так хочется что-нибудь сказать, но он не находит слов, чтобы описать свое состояние. Он даже не уверен, что он все еще на земле. Определенно нет. Не когда чужая рука вновь возвращается к его члену и усугубляет его думательный процесс. Не когда язык скользит по его шее к уголку челюсти. Неееет.

Он кладет ладонь на пальцы Быка, прося ускориться, и сам двигается быстрее. Сквозь ресницы Бык выглядит совсем не таким уверенным, как раньше. Он сжимает зубы и морщится… и эта морщинка между его бровей… она, черт побери, прекрасна.

Он замечает, что за ним наблюдают, и, наверное, ему это не очень нравится. Максвелл протестующе мычит, вновь оказываясь уложенным на лопатки. На него падает целая хренова гора, а он с ума съезжает. Быка так много везде, в его глазах, ушах, внутри. Он подминает под себя и трогает всюду, мнет, как пластилин, и трахает так, что дыхание забывается.

Максвелл замирает и дрожит от захватывающих его ощущений. В ушах звенит, а кончики пальцев чуть покалывают.

И волна накатывает так быстро, что он не в силах ее остановить. Как маленький человек, он, распахнув руки, встречает прилив.

— Твою мать, твою мать… — Максвелл закусывает ладонь и всхлипывает, чуть более жалобно, чем ему бы хотелось.

Руки Быка гладят его все еще подергивающиеся конечности, а он сам, завороженно рассматривающий Максвелла под собой, не выдерживает долго и заканчивает через несколько толчков.

Приходит в себя Максвелл уже на подушках. Его тело мокрое и разгоряченное настолько, что кажется, от него валит пар. Ноги не сдвигаются, поясница чуть ноет.

Скатившись с него, Бык стягивает с себя презерватив и отбрасывает куда-то на подставку для карандашей, которая ему так не понравилась.

— Ну как? — спрашивает он, ложась рядом.

Максвелл смотрит в потолок и болтает головой.

— Ммм? Ну же. Замечательно? Великолепно? Здорово? Я такой, я знаю.

— Охуительно.

— О. Круто. Но, по-моему, с твоего ракурса это было нахуительно.