Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 22

— Сколько можно тереть? Стол уже блестит. Лучше бы повесил какие-нибудь… не знаю, фонарики. Рождество же.

Тот пропускает его замечание мимо ушей, переходя к шкафу. Они его не занимали — для собственной одежды хватило комода сверху. Он все равно прилаживает дверцу, на которой вместо ножки стоял второй шкаф, чинит ту самую ножку и только тогда успокаивается. И переходит к следующему углу.

— Мы вообще будем праздновать, ага? — интересуется Бык. — Пунш, пряники, елка?

— Не знаю.

Уголки его рта оскорбленно опускаются.

— Эй. Это Рождество.

— Я слышал.

— Главный праздник.

— А в Шотландии больше празднуют Новый Год.

— Не чеши. Нет, серьезно? Это странно.

Забавно, но в семье Максвелла тоже так считали. Он не помнит ни одного Рождества, утром которого бы они с семьей не отправились в местную церковь на проповедь. Мать строго следила за тем, чтобы соблюдались традиции, начиная с обязательных угощений до проведения праздника в кругу семьи. Даже когда Тео, его старший брат, начал жить у своей подруги, ему приходилось приезжать домой, чтобы не навлечь на себя гнев матери.

Максвелла это особенно не пугало. Едва он смог вырваться из родительского гнезда, он вырвался. Неудивительно, что Рождество не вызывало у него такого трепета.

— Ты долго намереваешься прибираться? — нетерпеливо спрашивает Бык, вырывая его из витков воспоминаний.

Максвелл пожимает плечами.

— Знаешь, что отличает нас от животных? — Он говорит медленно, надеясь выручить побольше времени.

— Мы держим письку в руках, когда ссым.

— Эээ… это твой лучший вариант?

— Ага. Но ты, конечно, будешь загонять великие теории. Давай, порази меня.

Покачав головой, Бык забирается на стул и объясняет, что имеет в виду.

— Мы преобразуем пространство вокруг себя. Адаптируем под свои нужды. А животные, наоборот, адаптируются под него. Не привыкаем. Меняем. Ты понимаешь, о чем я?

— Ты сейчас тонко намекаешь на то, что непыльный карниз это твоя главная нужда?

— Среди них, да.

— Скучный. Ты очень скучный, когда одетый.

Максвелл перестает вытирать грязь и оборачивается к нему, все так же стоя одной ногой на стуле.

Обиженно отложив ракету в сторону, Бык скрестил руки и сидит надувшись.

Максвелл вздыхает.

— Слушай, прежде чем украшать дом, нужно чтобы было минимально чисто.

— Украшать.

— Да. К Рождеству. Ну.

Бык счастливо улыбается и добирается до его стула в мгновение ока. Обняв Максвелла за бедра, он кладет подбородок ему на грудь и преданно заглядывает в глаза.

— Забираю свои слова обратно. Про скучного.

— То-то же.

— Так и когда мы пойдем за елочкой?

— Не раньше, чем я закончу.

— Опфф.

Максвелл шлепает его по макушке рукой в мокрой холодной перчатке и поджимает губы, мол «ничего не могу поделать».

— Но это точно, да? — кажется, чтобы убедить его, он просовывает пальцы под ремень, поглаживая его поясницу.

— Бык, иди отсюда.

***

Бык устает ждать через час или два. Он успевает пожарить рыбу и сварить рис на обед, починить шуршащее радио, урегулировать температуру котла, устроив из кухни парилку и безуспешно попытаться еще два раза состыковать свою ракету с планетой Максвелл. Он даже смазывает маслом петли входной двери, хотя ее скрип его даже не бесит. А под вечер заниматься рождественскими приготовлениями не так уж и хочется.

***

На третий день Бык просто ставит его перед фактом. Максвелл просыпается от того, что в него тычут колючей веткой.

— Что за хуй, — ворчит он, пытаясь обратно закопаться в одеяло.

— Подъем. Будет тебе и хуй.

Максвелл не прекращает стонать, даже добравшись до ванной. Стонет и пока пропускает ледяную воду, ожидая, когда она нагреется. С освоением колонки появились свои плюсы.

Бык сидит у него на голове весь завтрак, не уставая подгонять. Он не успевает прожевать и кусочек яичницы — а вроде бы чего там жевать, — как слышит новое: давай, давай, давай. Тот похож на собаку, которая прыгает под дверью с поводком, ожидая прогулки. Максвелл совсем перестает есть, представляя его с хвостом и длинными ушами.

Он плохо понимает, в чем его роль в этом украшении.

Когда он входит в гостиную, ель уже установлена — ее основание торчит из железного ведра, которое явно было найдено за домом. Ящик с какими-то игрушками тоже стоит рядом — прямо поверх коробки с макулатурой.

— На чердаке было только какое-то старье, но я успел съездить в центр, — оповещает Бык. — Смотри, какие бумажные гирлянды у них продавались.

Он берет ту, которая лежит на софе и раскрывает, как гармошку. Она фиолетовая с оранжевыми звездочками.

— Милота, а?

— Эээ.

Максвелл только чешет затылок.

В комнате сильно пахнет хвоей. Он бы даже сказал, что воняет. У него нет аллергии, но ее слишком много.

Терпкий запах молниеносно проникает в ноздри, раздражая слизистую.

— Смешно чихаешь, — усмехается Бык.

Максвелл обиженно трет нос.

— А ты несмешно чихаешь, — отрезает он. — Собаки на соседней улице выть начинали, когда ты чихал.

— Это да, мой чих суров. — Бык стучит его по макушке костяшками правой руки. — Неженка. А теперь за дело.

Ближе к середине происходящего Максвелл наконец догадывается, зачем его завели. По сути, все обязанности по украшению были взвалены на его мужественные плечи, в то время как не менее мужественные чужие плечи порхали мимо. Пока он вешает полную коробку шариков, Бык добрые полчаса обходит ель и прикидывает, куда бы лучше приткнуть одну-единственную ракету. Следующие двадцать минут он ходит с шишкой, а Максвеллу достается вся черная работа — проверить новые лампочки, развесить их с расчетом на то, чтобы вилка на коротком проводе дотянулась до розетки. Не очень интересно.

Бык замечает, что неплохо было бы включить музыку для увеселений. Увеселения — понятие очень относительное. Он внимательно смотрит в лицо Максвелла, крутя колесико на радио в поисках нужной радиостанции. Когда оно доходит до максимальной степени отвращения от проигрываемой музыки, Бык завершает изыскания.

Напевая что-то майкловское, Бык разворачивает посреди комнаты танцы. Одновременно пытаясь не умереть со смеху и зажать уши, игнорируя навязчивую песню, которую наверняка будет напевать следующую неделю, Максвелл наконец убеждается, что все лампочки работают и можно заняться верхом ели.

Он забирается на стул — потому что некоторые более высокие господа в этой комнате топчатся внизу, навешивая звонкие колокольчики, — и берет шарики.

Быку нравится смотреть на него снизу-вверх. Более счастлив бы он был, если бы Максвелл носил килт.

— Рождество для тебя особый праздник, — осторожно заговаривает Максвелл, вдруг осознавая, что никогда об этом не спрашивал. — Ты веришь в бога?

Бык смеется с какой-то неловкостью и поджимает губы.

— Это сложно, Максвелл, — серьезно отвечает он и шуршит мишурой, занимая себя. — А ты?

— Ну, — тот задумывается, как будто это действительно вопрос, — скорее да. Я иногда молюсь. Кому-то.

— О, я знаю.

Максвелл смотрит на него с удивлением. Он не помнит, чтобы делал этого вслух.

— Знаешь?

— Конечно. — Бык обходит ель. — О, да, господи, господи, сильнее… Да! Да! Вот там!

— Ну ты и скотина.

— Я сейчас, боже, боже, сейчас, сейчас…

Максвелл краснеет — он хочет пнуть его, но тот защищается ветками, откуда и хихикает. Максвелл пристально щурится и расчленяет его взглядом.

— Посмеялся надо мной, говнюк?

— Ага. — Бык хмыкает и обхватывает его, прижимаясь к животу. — Помолишься сегодня?

— Ни звука больше не издам.

Бык трется подбородком о его грудь и притягивает ближе, от чего стул под ним качается. Тот вздыхает и обнимает его за плечи.

— И за что только я тебя… — Максвелл закашливается и переводит глаза на ель.

Бык молчит и больше не издевается над ним.

И заговорить о чем-то внезапно так важно, важнее, чем остальное в этой комнате.