Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 44

- Что? Такое лживое?

- Больное.

Что он вкладывает в это «больное»? То, о чём я хочу, но боюсь думать?

- Чем оно болеет?

- Ты знаешь.

Мягкость – вот что я вижу в его глазах.

- Ладно, - сдаюсь, - я регулярно пила из твоей чашки. Когда ты не видел.

- Правда?

- Угу. Я думала, что таким образом вредничаю. Но на самом деле…

Мне не хватает мужества признаться.

- На самом деле, ты хотела касаться своими губами того места, где до этого были мои? – шепчет.

- Каждый раз эта идиотская игра в бутылочку доводила меня до исступления. Ты твердил, что скорее удавишься, чем поцелуешь меня!

- И ты верила?

- Верила.

- Зря.

Его глаза не смотрят в мои, нет, они проникают. Если взгляд – энергия, то наши сейчас слились в сложном узоре, похожем на ДНК. Дамиен поднимает руку и касается моего лица, ласкает щёку, медленно обводит губы, и я закрываю глаза от удовольствия. Как только мои веки опускаются, его шёпот сообщает мне:

- Знаешь, что говорят о самых ярых гомофобах?

- Что?

- Что они скрывают собственную нетрадиционную ориентацию не только от окружающих, но и от самих себя – поэтому в них столько агрессии.

- Больше на глупость похоже, - смеюсь. – Хотя нечто подобное я видела в «Красоте по-американски».

- Я этот фильм не смотрел, но много о нём слышал. Знаешь, что я хочу сказать?

- Что?

- Что тот, кто громче всех орёт, что не хочет с тобой целоваться, возможно, сходит с ума от желания сделать это?

- Не верю. Это сейчас, в тридцать, тебе хочется из старого и уродливого вылепить что-нибудь красивое. Возраст научил нас манипулировать чувствами, меняя оттенки и порядок событий, покрывать их глазурью намёков.

- Ева… - тянет.

- Да?

- Я видел твои губы утром, днём и вечером. Они ели, пили, целовались с твоим языком, а во мне в мои двенадцать уже вовсю бушевали гормоны. Я был ранним, из тех фруктов, которые вызревают самыми первыми. А ты была просто девочкой. Наивной и глупой, потому что легко принимала на веру ничего не стоящие слова.

Дамиен снова трогает мои губы. Его касания приятны, но взгляд… то, как он смотрит на них, заставляет моё сердце не просто биться, а творить своим ритмом музыку. Я чувствую влечение: впервые за долгое время меня сексуально тянет к мужчине, хочется прижаться к нему и ощутить напряжение в паху, жар, исходящий от его тела.

Но это неправильно, так ведь? Он - мой брат и женат на самой сексуальной женщине в мире. Она женщина, а я – нет. Я не имею права хотеть, да и не должна.

А ощущение мягкости и нежности на моих губах, влажного дыхания, ласк, так сильно похожих на поцелуй мужчины - это просто иллюзии, мираж, не так ли?

Некоторые галлюцинации бывают очень реальными. Настолько, что мне сложно дышать. Настолько, что я чувствую две тёплые и мощные ладони по обеим сторонам своего лица, они сжимают, сдавливают, не больно, но достаточно сильно, чтобы я осознавала – это не иллюзия.

Мы целуемся. Жарко, жадно, искренне. Растягивая рты до боли в челюстях, стараясь захватить как можно больше, сталкиваясь языками.

Я чувствую знакомое давление внизу живота. Разве должна я его чувствовать? Я же не женщина, не женщина…

Дамиен нависает надо мной, и тяжесть его тела не просто желанная, она сладкая. Каждый кубический миллиметр его, каждый миллиграмм.

Боже, это вынести невозможно. Боюсь, моё бесполое существо вот-вот разорвёт от необходимости содрать с нас обоих одежду и впиться своими бёдрами в его. Забрать его в себя полностью. Вжаться так, чтобы до боли.

А больно будет точно. Не может не быть. Но мне плевать, потому что ноющая в теле потребность гораздо больнее. Вопрос только в том, готова ли я признать, что речь в большей мере не о теле вовсе, а о душе́. И что будет с ней, когда всё закончится?

Но он отрывается, ставит точку в этом неожиданном и странном забеге:

- Вот, что я всегда хотел с тобой сделать! – сообщает, задыхаясь. – Забавно, да? Как здорово у меня получалось это скрывать!

Мне сложно прийти в себя, нелегко вынырнуть из того моря, в котором мы плавали секунду назад, но я нахожу в себе силы казаться невозмутимой:

- Они ржали надо мной!

- Да. Но если тебе будет от этого легче: я смеялся громче всех внутри себя и над самим собой. Тяжело осознавать себя поражённым, особенно, когда соперник даже не подозревает об этом.

- Это неправда… - тихонько возражаю.

- Правда. Самая настоящая, горькая правда. И знаешь, что хуже всего?

Я знаю. Знаю! Но пусть он сам об этом скажет.

- Если бы мы были в курсе, кем приходимся друг другу, я не думаю… вернее, теперь уверен, что ничего бы не изменилось. Всё было бы точно так же, и рано или поздно мы столкнулись бы в каком-нибудь чулане и… этому вулкану суждено было взорваться. Мы не первые, Ева. И не последние. Байрон, Калигула… Кто знает, сколько их ещё было? Таких же «неправильных» как мы?

Он не сказал «извращенцев». Не сказал.

- Извращенцев? – говорю за него.

Дамиен молчит. Я тоже боюсь издать хоть звук.

- Это неверное слово, - произносит, наконец, ровным и немного жёстким тоном. - Я не считаю нас извращенцами. Извращение – это то, что люди делают в погоне за остротой ощущений. А мы просто не можем иначе, не способны выжить. Кто-то умеет принять меньшее, согласиться на пустоту в душе в обмен на вывеску «порядочности», а кто-то, как мы, расшибает лбы прежде, чем понять: нет иного пути, кроме как «наперекор» порядку. Просто наши личности не способны на компромиссы. Поэтому мы так не ладили в детстве, поэтому не можем выжить друг без друга во взрослой жизни. Можно научиться уступать и прощать, но нельзя научиться любить или не любить. Любить сестру и спать с ней по этой причине, а не потому, что запретный плод сладок, и просто секс с сестрой – это разные вещи. Второе – извращение. Первое – любовь. А любовь не бывает от дьявола, она всегда от Бога. Если ты ещё веришь в него, конечно.

Откуда он знает? Откуда он, чёрт возьми, всегда и всё обо мне знает?

- Я сомневаюсь, верю ли вообще во что-либо… - признаюсь.

- Я хочу, чтобы ты верила в меня. Хотя именно я предал тебя даже в большей степени, чем Он. Как думаешь, возможно это?

Что на такое ответить?

- Нельзя верить тому, кто однажды уже предал, Дамиен.

- Можно. Если это единственный способ выжить.

После звёзд и ночной свежести всегда безумствует аппетит. Мы на кухне: Дамиен в своей коляске, а я у него на руках.

- Мне очень хорошо с тобой! Так хорошо! – честно признаюсь ему.

И он отвечает так, как считает нужным: поцелуи. Мягкие, нежные, невесомые. Они не берут, они отдают, причём всё, что могут. Я чувствую это не только кожей, но и всем своим существом.

- Поверить не могу, что это тот самый Дамиен, который швырял в меня мячом! – заставляю себя рассмеяться, чтобы не заплакать.

- Я думал, мы всё уже выяснили о мячах! – вздыхает.

- Выяснили, - соглашаюсь, едва дыша.

Я не хочу думать о том, что было, и что прошло. Мячи из детства – лёгкая пыль в сравнении с той грязью, что принесла нам жизнь взрослая. Сейчас он здесь, в одной со мной комнате, в одном со мной доме, моя рука в его руке, и нас никто и никогда не сможет прервать просто потому, что больше некому.

Мы слушаем музыку, прильнув друг к другу. Дамиен обнимает мою талию, я его плечи, и наши неуклюжие движения рождают неловкие улыбки. Он поднимает руку и ладонью прижимает мою голову к своему плечу. Я чувствую расслабляющие движения его пальцев в своих волосах, будто одного касания им мало, нужны ещё, и замечаю на зеркальной поверхности кухонных шкафов отражение наших фигур. Глаза Дамиена закрыты, закрываю и я свои, прислушиваясь к тому, как он с чувством втягивает носом запах моего бальзама для волос. Я старалась. Хотела нравиться. Мечтала привлечь его снова, и вот, кажется, получилось. Моё ухо прижато к его груди не просто так: он хотел, чтобы я услышала его сердце. И я слышу – быстрый, громкий, рваный ритм – как всё в этом мире неспокойно! И это полнейшее отсутствие покоя вызывает улыбку на моём лице.