За мгновения до... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 20

+20 к Ласковости.

Остановись мгновение! Боже, как приятно тепло этой человеческой ладони! Как оно нужно мне сейчас, как ничто другое на свете!

Наши взгляды встречаются совсем ненадолго, но я успеваю заметить в его глазах… сожаление? Участие? Желание помочь? Ему жаль меня - это совершенно очевидно, но удивляет другое: раньше эта жалость разозлила бы меня, но теперь… согревает! Согревает не физическим теплом, а каким-то совершенно иным, душевным, сердечным. Живым теплом!

Дамиен стаскивает с меня куртку, но обнаружив промокшую, а оттого прилипшую к груди футболку, резко отворачивается:

- Сними всё мокрое и надень мою куртку!

Я опускаю глаза на собственное тело: белая ткань словно стала частью моей кожи, видна каждая родинка и, конечно, бельё. И то, что за ним тоже! Чёрт…

Дамиен пристёгивается ремнём безопасности, снимает рычаг с паркинга и, закусив добела нижнюю губу, выруливает на дорогу.

В его куртке тепло и так спокойно. Словно в коконе, будто в отдельном, совершенно безопасном и приветливом мире, у которого есть собственный потрясающе приятный запах: морской бриз и мужская кожа. Так пах мой отец…  Или похоже…

Пока едем, злополучная серость рассеивается, показывая слабые, словно уставшие за лето, октябрьские лучи. Тусклое, угасающее золото заливает городские пейзажи, делая их сюрреалистичными, словно обработанными в компьютерной программе. Я отогреваюсь и любуюсь, и в эту секунду моя душа абсолютно, стопроцентно счастлива.

Cheprox delight

 Мы мчимся по широкому  скоростному шоссе на чёрном Мустанге, сверкающем новой краской и брутальными титановыми дисками. Закатное зарево погрузило Ванкувер в розовый релакс, отодвинув глупости в моей голове на  скучный, никому уже не интересный  десятый план.

Мои глаза непослушны и скользят по тёмному профилю водителя, нарисованному в этом мгновении моей жизни против тусклого света заката. Мне уже тяжело скрывать от самой себя то, в буквальном смысле, удовольствие, которое получаю от того, что вижу. Слова, на годы застывшие в сердце, внезапно решают сорваться с моего языка:

- Дамиен…

- Да?! – он поворачивает голову, чтобы быстро взглянуть в мои глаза, и тут же возвращает свой ответственный взор на тёмное после дождя шоссе.

- Извини меня… за тот случай!

Прощения нужно просить за любые проступки, любые неправильные действия, и не важно, в каком возрасте они были совершены. Прощая, мы отпускаем боль и обиду, но когда просим прощения – освобождаем себя от съедающего тяжести вины.

Я вижу, как его тёмные брови поднимаются в недоумении.

 - За то, что столкнула тебя с лестницы и… за твою голову, - уточняю.

Дамиен кивает в согласии:

- Извинения приняты.

Не проходит и пяти секунд, как он решает добавить свои великодушные соображения по поводу нашего давнего детского затяжного конфликта:

- Но, объективно, моей вины было не меньше. Пожалуй, у меня там тоже накопился список длиной… с километр! – улыбается. – Список поступков и слов, требующих прощения.

Я не хочу сейчас улыбаться, но по какой-то неясной причине делаю именно это.

- Честно говоря, я плохо помню подробности, - признаюсь. – В памяти остались только… основные события.

- И у меня, - отвечает с улыбкой. – Голова болела долго – это хорошо помню, а остальное…

То была среда - с тех пор среды я ненавижу - лето, каникулы, мы дома одни, потому что мама в отъезде, а Дэвид, разумеется, в офисе. В то утро мы усерднее обычного выбирали оскорбления друг для друга, пока хлебали традиционный собственного приготовления суп из молока, хлопьев и кленового сиропа, и именно в тот день ненавистный сводный брат предъявил мне клок рыжих волос моей Ариель – коллекционной куклы, купленной отцом в дьюти-фри японского аэропорта. Моим настоящим отцом! Моим любимым человеком, самым родным и близким существом на Земле! Папа подарил мне первую коллекционную куклу на седьмой  День Рождения, а спустя  два месяца мы узнали, что у него рак. В восемь я не получила подарок от него лично, потому что отец уже почти не приходил в сознание, это сделала мама, но Ариель была куплена им заранее, как и остальные десять кукол вплоть до моего восемнадцатилетия. Ариель коснулась моих рук, когда отец ещё дышал, Ариель хранила последние воспоминания о настоящей семье, где у меня были и мать, и отец. А после моя семья и моя жизнь стали походить на ошмётки разодранной собаками ветоши. 

Клок рыжих волос, зажатый в смуглом кулаке Дамиена, говорил  о многом.

Я просила его отдать куклу. Я умоляла, я унижалась. Осознав свою внезапную силу, Дамиен потребовал встать на колени, и попросить прощения за вымазанные собачьим дерьмом коллекционные металлические автомобили, но это уже был перебор – я отказалась.

Хорошо помню его ухмылку и фразу «ты сама напросилась!», потом мерзкий запах гари, наполняющий комнату сквозь раскрытые настежь французские двери балкона, мои медленные мысли  о том, что этот костёр неспроста, пустой ящик, в котором до этого хранились все мои шесть кукол, включая редчайшую Одри Хэпбёрн, не такую редкую, но потрясающе одетую Наоми Кэмпбелл и просто красивую Мэрилин Монро…

Из пылающего ненавистью, жестокостью и безжалостностью костра  торчали пластиковые худые ноги ежегодных воспоминаний об отце. Это были самые ценные для меня вещи, это был мой личный, спрятанный от всех кусочек мира из прошлого.

Дамиен не ожидал столкнуться со мной на площадке лестницы, на самом её верху. Дамиен не знал, что я прождала его больше четырёх часов. Дамиен не представлял, что к моменту его появления я изнывала от голода и жажды, у меня затекли ноги, и моя злоба достигла своего апогея.

Весь ужас содеянного дошёл до меня не сразу. Не сразу мой ослеплённый злобой взор осознал лужу крови на дубовом лакированном полу холла, не сразу пришло понимание, что не отвечающий на оклики и тормошения Дамиен, очевидно, потерял сознание. Не сразу был сделан звонок в 911.

Но звонок Дэвиду последовал почти мгновенно. Я сказала ему:

- Дэвид! Я, кажется, убила твоего сына!

В тот день Дэвид приехал домой после больницы уставшим и полуседым. Он не сказал мне ни слова. Спустя неделю мать вывезла меня из США в Австралию, объявив, что мне светит тюрьма. Я была напугана  и подавлена, и только два года спустя узнала, что никакая тюрьма мне в принципе не могла угрожать по причине малолетства. Кроме того, как оказалось, очнувшись, мой сводный брат заявил социальному работнику, что упал с лестницы сам.

Дамиена выписали из госпиталя, когда меня уже не было – черепно-мозговая травма, сотрясение и сломанная рука потребовали длительного лечения.

Распаковывая свои чемоданы, собранные накануне мамой, я обнаружила все шесть кукол целыми  и невредимыми.

- Где ты их нашла? – был мой ошалевший вопрос.

- В твоей прикроватной тумбочке. Хотела спросить, но забыла, зачем ты их так небрежно туда закинула? Разве тебе не дорога память об отце?

Вот в этом был, есть и будет весь Дамиен.

Просыпаюсь в собственной постели. Одета всё в ту же куртку и уже почти сухие джинсы – похоже, они высохли на мне, пока мы ехали, и пока я, неизвестно сколько, спала. Как очутилась в постели – не помню. В доме ни души - Дамиен, очевидно, укатил за своей девицей, а родители так и не вернулись. Долго не могу найти свой мобильник, в итоге, звоню матери с домашнего, но гудки теряются в бесконечности радиоволн, отвечая тишиной.

Снова падаю в объятия своей уютной постели.

Открываю глаза уже поздно вечером – за окном темно. Спускаюсь на кухню, жадно пью воду, ем остатки утренней яичницы. Дом как никогда одинок: от тишины звенит в ушах. Хоть бы дождь за окном шёл, но в этот вечер нет даже его.

Включаю прилепленный к стене телевизор, однако ни одной из программ не удаётся поймать моё внимание. Раскрываю свой ноутбук и пытаюсь выполнить задания по математике, но цифры и буквы уравнений не желают оживать, оставаясь загадочными иероглифами.

В три часа ночи укладываюсь спать, так и не дождавшись Дамиена. Да, чтобы не мнило о себе моё достоинство, но в тот вечер я ждала его, считая минуты.