Бомбардировщик - Дейтон Лен - Страница 10

Он посторонился, чтобы дать Ламберту возможность усесться на узкое сиденье летчика, и бросил взгляд через окно, дабы убедиться, что его механики занимаются правым внутренним двигателем. Потом они оба посмотрели на самолет сержанта Томми Картера.

— А правда, интересно, шеф, — обратился Ламберт к Уортингтону, — что на фюзеляже обозначают число вылетов самолета? Ни на одном из них число нарисованных бомб не совпадает с числом вылетов, совершенных экипажем. Как будто самолет летит бомбить Германию по своему собственному бандитскому побуждению, а нас берет с собой просто так, для прогулки.

Уортингтон решил, что такие рассуждения Ламберта — проявление нервозности.

— Старые самолеты — это счастливые машины, Сэм, — сказал он.

— Иногда мне приходит в голову, что люди здесь ни при чем. Просто немецкие машины сражаются с английскими машинами.

Уортингтон пристально посмотрел на темные круги под глазами Ламберта.

— Ты, случайно, не перепил ли, сынок? — спросил 6н тихо. Ламберт отрицательно замотал головой. А спал хорошо?

— Часто просыпался, — сознался Ламберт. Мне приснился смешной сон. Будто я на дне рождения малыша. В торте шесть свечей. А когда он подошел к торту, чтобы задуть свечи, его голова вдруг растаяла, как восковая. Смешной сон, правда? Тем более смешной, что у меня ведь нет детей.

— Ну что ж, по-моему, раз ты теперь рассказал о нем, больше тебе такой сон не приснится.

— Это все от проклятой пищи в столовой, — проговорил Ламберт, смеясь, и тут же задался вопросом: а откуда Уортингтон знает, что он до него никому о своем сне не рассказывал?..

Глава пятая

Альтгартен был небольшим провинциальным городком с населением около пяти тысяч человек. Пятьсот из них переселились в этот город после того, как в марте началась регулярная бомбардировка расположенного поблизости района Рура — так называемая битва за Рур.

В средние века здесь на перекрестке дорог находилось много мужских монастырей, но Альтгартен всегда оставался местом, где путники меняли лошадей и поспешно выпивали кружку пива, чтобы до наступления темноты доехать до голландской границы или Кельна. Монастыри превратились в руины, а их фруктовые сады вошли теперь в черту города. В конечном счете от средневековых построек осталась лишь церковь Либефрау. В пригороде на равнине повсюду появились фруктовые и овощные фермы, а яркие солнечные лучи переливались в многочисленных стеклах расположенных рядами теплиц. В городе были также шелкоткацкие фабрики, а теперь почти двести его жителей, большей частью женщины, занимались производством парашютов.

Центр города — вымощенный булыжником треугольный участок вокруг церкви Либефрау — был застроен домиками семнадцатого века. Военным автоколоннам приходилось поворачивать у города и следовать мимо железнодорожной станции, ибо большие грузовые машины никак не смогли бы проехать по узким мощеным улочкам старинного города.

Война, разумеется, многое изменила в Альтгартене. Больница расширилась до небывалых размеров, поскольку воздушные налеты на Рур становились все более частыми и мощными. Рядом с больницей появились пристройка и учебный центр Красного Креста для подготовки сестер милосердия по ускоренному трехнедельному курсу. К этим. зданиям примыкал огромный лагерь, где находились выздоравливающие раненые с Восточного фронта, у которых были ампутированы конечности; здесь они учились пользоваться различными протезами. Там, где некогда возделывались огромные поля и цвели фруктовые сады, теперь расположились специальные инженерные и технические части, готовые выслать крупные спасательные и ремонтные автоколонны в разрушенные бомбардировкой города Рура. Эти учреждения и организации заполонили весь город. В послеобеденное время на главной улице города появлялось так много медицинского персонала и выздоравливающих раненых, что местные жители чувствовали себя здесь как бы посторонними.

Герр Френзель, владелец лучшего ресторана в Альтгартене, никогда не жаловался на недостаток посетителей. В баре на первом этаже всегда было полно инженеров, и иногда там бывало даже слишком шумно, но в самом ресторане, наверху, царили спокойствие и порядок. Из окон ресторана открывался вид на площадь Либефрау: отсюда были хорошо видны как сама церковь, так и старинные дома позади нее. Это было самое сердце Альтгартена, а расположенные здесь здания составляли гордость коренных альтгартенцев.

Церковь Либефрау поражала своей величественностью. Ее ажурные окна были очень большими, чтобы сквозь них проникало как можно больше скудного северного света, а крыша церкви была очень крутой, чтобы на ней не задерживался зимний снег. Линии тонких контрфорсов спускались сверху вниз, будто туго натянутые приливом якорные цепи, а белые дома позади напоминали меловые скалы, возле которых церковь, казалось, стояла на якоре.

Ко времени второго завтрака холодный фронт воздуха с характерной для него плотной, низкой и темной облачностью прошел над Альтгартеном на восток, не разразившись, однако, дождем. Дождя в городе не было вот уже три недели подряд. Преимущественно деревянные постройки в центре старинного Альтгартена от длительного воздействия солнечных лучей буквально рассыхались.

Сейчас над Альтгартеном медленно ползли белые облака, сквозь разрывы в которых на площадь Либефрау то и дело пробивались золотистые солнечные лучи. На площади перед церковью толпился народ. Здесь проводился широко разрекламированный сбор средств. Всякий, кто вносил две марки в фонд «зимней помощи», получал право забить гвоздь в деревянную карту Англии. С того момента, как бургомистр забил утром первый гвоздь, здесь побывали и вбили по гвоздю многие влиятельные люди Альтгартена. Карта Англии была усеяна шляпками гвоздей — преимущественно вокруг Лондона, так как только очень высокие ростом могли забить свой гвоздь в районе Шотландии. Играл духовой оркестр гитлерюгенда, и звуки бравурной мелодии были хорошо слышны в ресторане Френзеля, несмотря на звон посуды и гул человеческих голосов.

Вальтер Рейсман, бургомистр, сидел за столиком у окна с Френзелем и оживленно обсуждал детали праздничного обеда в честь своего пятидесятитрехлетия.

Бургомистр, в прошлом кавалерийский офицер, был высокий светловолосый мужчина с большим шрамом на лбу. Это был след ранения. Он вступил в нацистскую партию в 1928 году, когда в ней было еще очень мало представителей высших слоев общества, то есть людей, обладающих чувством собственного достоинства. Будучи страстным нацистом, бургомистр вместе с тем оставался приверженцем старой немецкой школы. Для этого спокойного горделивого человека быть честным означало говорить правду, сражаться до смерти и безжалостно отвергать все неарийское.

Бургомистр недавно одержал крупную победу, принесшую ему огромную популярность. Пять. месяцев назад он в результате умелого использования своих связей, оживленной переписки и заключения разумных сделок спас церковные колокола Либефрау от переплавки их на вооружение. Реакция со всех сторон поистине поразила его. За какой-нибудь месяц он сумел завоевать расположение католиков, приверженцев традиций, историков и сослуживцев.

— Это не какой-нибудь там большой прием, — объяснял бургомистр Френзелю. — Восемнадцать персон, причем большая часть — из моей семьи.

— Понимаю, понимаю, — сказал Френзель. — Я буду лично наблюдать, герр бургомистр, за приготовлением блюд и за обслуживанием.

— Вино бургундское. Такое же, как в прошлом году.

— Я записал это, — сказал Френзель.

— А кто это сидит там с герром Бахом?

— Его домработница, — ответил Френзель.

— А сколько прошло с тех пор, как погибла его жена? — спросил бургомистр.

— Тринадцать месяцев, — ответил Френзель.

— Очень красивая девушка, — заметил бургомистр.

— Да, очень красивая, — согласился Френзель. — Ее отец из Бреслау: высокопоставленный чиновник в министерстве пропаганды.

— Да что вы! — удивился бургомистр и потрогал пальцами значок нацистской партии на лацкане своего пиджака.