Казань (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 27

– Детям оставь, – на мгновенье оторвавшись от своего занятия, бросил Федот, видя, как жена потянулась к молоку – Взвар брусничный закончился? Эх, жаль. Ладно, воды теплой подай.

– Все, пора собираться! – тихо охнув, подскочила ненадолго задремавшая супруга – Вот обед. Хлеб с маслом. Масло последнее. Взвар тоже еще в среду весь вышел, ну да из колодца напьешься. Так что деньги получишь, сразу домой иди. Зиновьевым еще двадцать копеек за крупу должны. А Михеевым пятнадцать за хлеб. Никуда не заходи. Лося не слушай, он тебя хорошему не научит. В кабак ни с кем не ходи, – застегивая тулуп, спешно давала последние наставления жена.

– Ладно, будет тебе учить! – взяв женщину за плечи и немного отстранив, глядя в красные от недосыпа (или слез?) глаза, сказал Федот. Затем быстро обнял и вышел на улицу. Посмотрел на лунный серп, пробормотал – Не, жить можно.

Отпевание Харловой проходило в Евдокиевской церкви. Я запретил охране беспокоить прихожан и зашел в небольшой, красивый храм с черного хода. Встал в стороне, поставил свечку у иконы Божьей Матери. Отпевал старенький, седой священник в потертой рясе. В толпе заметил заплаканную Максимову, Каменева, Ваню Почиталина и еще несколько знакомых казаков.

Кое-кто меня узнал, начали оглядываться. Голос священника задрожал, сбился. Спас полный дьякон. Он трубным голосом подхватил: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, рабе Твоей Татьяне и сотвори ему вечную память». Хор трижды пропел «Вечная память» и диакон начал заключительное каждение.

После окончания службы, священник собрал свечи, положил в гроб. Засыпал закрытое шелковым платком лицо Харловой землей. Женщины в храме заплакали, у меня тоже навернулись на глазах слезы. Я тяжело вздохнул и перекрестился. Какие-то мужики в армяках начали заколачивать крышкой гроб.

– Полагается попрощаться с усопшей – я не заметил, как ко мне подошел священник, взял меня участливо под локоть – Но Боже ты мой! Какие же изверги ее ударили в лицо саблей?! Я повелел сразу закрыть платком.

– Правильно сделали – я кивнул, еще раз перекрестился – Как вас зовут, батюшка?

– Отец Михаил – старичок тяжело вздохнул.

– Я на кладбище не пойду, негоже прихожанам видеть как царь плачет – я порылся в карманах, достал несколько золотых рублей – Помолитесь за рабу Божью и за ее нерожденного ребеночка. И вот – я вложил деньги в морщинистую руку священника – Поставьте надгробный камень ей потом.

– А ты поплачь тишком! – батюшка поколебался, но деньги взял – А за нерожденного ребеночка не волнуйся, сразу в рай к Господу нашему попадет. Грехов то нет.

– И вот еще что – я поколебался, но все-таки решился – Повелите на камен выбить стих.

– Не по-православному сие – насупился отец Михаил.

– Знаю. Но прошу! Таня очень любила вирши.

– Ладно, под крестом сделаем. Какую эпитафию хочешь выбить?

Я достал бумажку, на которой выписал стих:

– Красиво – священник подозвал дьякона, что-то прошептал ему. Мужики заторопились, взяли гроб, понесли к выходу – Молись за нее.

– Буду – я лишь кивнул и вышел прочь из церкви.

На выходе мы столкнулись с Каменевым. Бургомистр был тих и печален, соболиную шубу нес в руках. В Казани к вечеру потеплело, пошел мягкий, пушистый снег.

– Спаси Бог – тихонько произнес Петр Григорьевич – Какое несчастье…

Перекрестился, посмотрел в небо. Оно было в тучах. Каменев достал трубку, начал набивать ее.

– Народец то волнуется Многие из присягнувших боятся-с…

– Чего так?

Градоначальник помялся, затянулся трубкой – Ежели что с вами, Петр Федорович случится, Екатерина то не помилует.

– Надо отвлечь горожан от дурных мыслей то – я посмотрел вдоль улицы, перекрытой казаками. За конвоем в сугробе мальчишки, смеясь лепили снежную бабу.

– Как?

– Прикажите залить каток.

– Как в Европах?

– Почему как в Европах? В Питере також в обычае нынче кататься на коньках.

– Да где ж коньки то горожане возьмут?

– Неужто трудно сделать – удивился я – Пущай кузнецы откуют да заточат с полусотни полосок железных. Поставить их на деревянные дощечки полозьями, да привязать к валенкам…

– Так можно-с сделать – кивнул Каменев – Распоряжусь.

– И мой вам приказ. Хочу, чтобы катки и вечером работали. Ставьте рядом железные бочки, да жаровни, разжигайте костры. Это и свет, и обогрев.

– Дров то потратим… – сморщился бургомистр.

– Казна оплатит.

– Ну раз так… – Каменев подошел к Победителю, похлопал коня по шее, тот всхрапнул, глянул черным глазом – Хорош! Откуда таков?

– Военный трофей – я проверил подпругу. И седло и потник не сбились, можно было ехать.

– Петр Федорович – бургомистр перехватил узду у казака – Не убивайтесь вы так. Лица на вас нет. Бог дал – Бог взял. Все в руце его.

– Это я уже слышал от священника – я вдел ногу в стремя, вскочил в седло. Победитель еще раз всхрпанул, пошел боком – А еще в Библии сказано, око за око и зуб за зуб.

Я посмотрел на Каменева и тот увидел в моих глазах обещание отомстить за Харлову.

Глава 8

В конце января, узнав, что к Тюмени приближаются казаки и башкирцы, воевода Тихомиров, человек трусливый, но заносчивый, вместе со всем начальством ночью, скрытно, бежал в сторону Тобола. В управление брошенным городом вступил магистрат, ведавший купечеством, и при помощи купцов начал готовиться к обороне. Под руководством двух торговых людей, братьев Хлебниковых, тюменцы приступили к устройству батарей и к расстановке на них пушек, а жителям внушено было действовать «без всякой робости и трусости».

Подступившая к городу полки казаков и башкирцев под началом Лысова и Батыркая была дважды разбиты и отступили в окрестные деревни. И все-таки, несмотря на видимый успех, тюменцы считали себя беззащитными: вражеская сила была значительна и постоянно росла, а порох подходил к концу. И совершенно неожиданно, как в засуху благодатный дождь, явился в Тюмень секунд-майор Попов с отрядом в триста человек вооруженных новобранцев.

Энергичный и умный боевой офицер, он взял оборону города в свои руки.

Ободренные его разумными мерами, тюменцы усердно помогали ему. Из позорного бегства явился, наконец, «градодержатель» воевода Тихомиров со всеми чиновниками.

Попов разбил город на участки, в каждом участке возглавлять воинские отряды поставил офицеров и расторопных, вроде братьев Хлебниковых, молодых купцов, настоял прекратить по кабакам продажу вина и пива, усилил дозоры и пикеты. С наступлением темноты и до утра командиры должны находиться на своих местах и ночевать с солдатами. «А на все труды и опасности я усердно всего себя полагаю».

23 января, в полдень, восставшие подошли к Тюмени по главному тракту.

– Зачем вы себя мучите? – кричала у стен партия наездников-казаков – Сдавайтесь.

Башкиры пускали стрелы с “прелестными письмами”, защитники ругались, выбрасывали письма в ров.

– Мы в мире хотим жить с вами. Только выдайте нам воеводу да начальников, а город сдайте. Мы не тронем вас.

С городского вала загрохотали пушки. Мятежники подались назад, но не разбежались.

Тогда Попов с небольшим отрядом при одной пушке произвел вылазку и бесстрашно атаковал неприятеля. Враг отступил. Испробовав свою силу и довольно слабые боевые качества врага, Попов решил дать сражение пугачевцам в поле. 27 января он выступил из города. Пройдя три версты, он встретил пятисотенную толпу башкирцев под начальством Батыркая и вступил с ними в бой. После перестрелки, понеся большие потери, башкирцы бежали за двадцать верст, в селение Успенка. Но и Попов понес ощутимые потери.