Берлинские похороны - Дейтон Лен - Страница 18

— Двухнедельную? — переспросил еще раз Хэллам, словно надеясь на отсрочку приговора.

— Да, сэр, — подтвердила миссис Мейнард, решительно кивнув. Он осторожно порылся в монетах, дал миссис Мейнард две полукроны и великодушно разрешил ей оставить сдачу себе.

— С вас еще один шиллинг, — сказала миссис Мейнард, — вы забыли о трех пачках печенья.

Хэллам отдал ей деньги, она ушла, а он еще долго смотрел на дверь почти в полной уверенности, что заплатил ей на прошлой неделе.

— Ради Бога, Хэллам, давайте займемся делом. Зачем мы так суетимся ради специалиста по инсектицидам?

— Не торопитесь, пожалуйста, — сказал Хэллам. — Правда ведь, удобное кресло? — Из кофейника дрезденского фарфора он разлил кофе по чашкам, которые не купишь по дешевке на Портобелло-роуд[23].

— Не настолько, чтобы сидеть здесь неделю ради пары простеньких вопросов.

— Печенье? — предложил он.

— Спасибо, не хочу, — сухо ответил я.

Хэллам сморщил нос.

— Ешьте, — сказал он, — шоколадное. — Когда Хэллам протянул руку, я заметил на его запястье золотые часы фирмы «Эйгер ле Кутр».

— Новые часы? — спросил я.

Хэллам погладил рукав над часами.

— Я долго копил деньги, чтобы купить их. Правда, красивые?

— Вы, Хэллам, человек, — я сделал паузу, внимательно глядя на него, — самого безупречного вкуса.

Его глаза сияли от удовольствия, пока он торопливо перебирал бумаги на столе. Он сказал:

— Я, право, совсем не знаю, могу ли говорить вам такие вещи — они секретные. — Вот такое было чувство юмора у Хэллама. Я кивнул и улыбнулся. — Вы знаете, этот Семица специалист по ферментам. Это вас не удивляет?

— Нет, — сказал я. — Продолжайте.

Хэллам сцепил за головой руки и закачался на своем вращающемся кресле. Когда на его лицо падал свет, я видел, что замысел природы был и не так уж дурен, как его воплощение. А теперь его желтоватая от падающего света кожа висела на скулах, словно тент палатки без растяжек.

— Вы знаете, что такое ДДТ? — спросил Хэллам.

— Просветите.

— Это одно из веществ группы, которую мы называем хлорсодержащими гидроуглеродами. Они накапливаются в почве. И в жировых тканях человека тоже. В жировых тканях вашего тела сейчас скорее всего содержится одна двадцатая грамма ДДТ.

— А это плохо?

— Может, и плохо, — сказал Хэллам, — но у многих американцев его в пять раз больше. Честно говоря, кое-кто из наших людей обеспокоен. Как бы то ни было, другая группа веществ, с которой много работал Семица, называется органофосфорными соединениями. Они в почве не накапливаются, а быстро разлагаются.

— Это хорошо, — сказал я.

— Да, — сказал Хэллам. Отпив глоток кофе, он поставил чашку на блюдце так, словно пытался посадить поврежденный вертолет.

— А как все это связано с ферментами? — спросил я.

— Хороший вопрос, — сказал Хэллам. — Это важная штука. Дело в том, что два вещества из последней группы — парафион и малафион — действуют, подавляя производство фермента, который называется холинестераза. Это и убивает насекомое. Громадное преимущество парафиона и малафиона перед ДДТ состоит в том, что до настоящего времени насекомые не смогли выработать противоядия против них, как они это сделали с ДДТ. — Он отпил глоток кофе.

— И это важно?

— Очень важно, — сказал Хэллам. — Исследования Семицы с первого взгляда не очень впечатляют, но сельское хозяйство является краеугольным камнем нашей островной культуры. — Он улыбнулся надменной фарфоровой улыбкой. — Изумрудный остров и все такое прочее. — Он бросил в рот кусочек сахара.

— Так вы для этого меня позвали? — спросил я.

— Ни в коей мере, дорогой мой. Вы сами подняли этот вопрос. — Он с хрустом разгрыз сахар.

Я кивнул. Хэллам продолжал:

— Я хотел обсудить с вами чисто политический вопрос. — Он обернул резиновым жгутом папку Семицы, подошел к шкафу и осторожно положил ее на место. — Полковник Сток. Вот о ком я хотел бы с вами поговорить. — Он громко чихнул и постучал длинным мундштуком по столу. — Вы не дадите мне еще одну французскую сигарету? Они довольно-таки... — Он подыскивал слово. — ...экзотические.

— Смотрите не привыкайте к ним, — сказал я. — Когда эта пачка кончится, вам придется их самому покупать.

Хэллам улыбнулся и прикурил сигарету.

— Сток, — сказал я.

— Ах, да, — сказал Хэллам. — Мы весьма интересуемся Стоком.

Бабуся Доулиш, подумал я. Интересно услышать это от Хэллама.

Хэллам поднял на меня глаза и вскинул костлявый палец.

— "Война есть продолжение политики"... Вы помните, что говорит нам Клаузевиц?

— Да, — сказал я. — Надо мне побеседовать с этим Клаузевицем. Что это он одно и то же все долдонит!

— Ну, ну, — сказал Хэллам, погрозив мне пальцем. Он взял со стола листок бумаги, быстро прочитал его. — Вам необходимо знать, насколько чекистам типа Стока нравится, что страна находится под полным контролем партии. И еще, не ожидается ли в течение ближайших пяти лет возвращения армии ее прежнего элитарного положения. Как вы знаете, их влияние постоянно меняется. — Хэллам потер свои прямые ладони.

— Так называемая любовь-ненависть, — заметил я.

— Очень красиво сказано, — сказал Хэллам. — Видите ли, наши политические аналитики очень любят такой тип информации. Они говорят, что, когда армия чувствует уверенность, можно ожидать перерастания холодной войны в горячую. А когда партия крепко сидит в седле, следует снижение напряженности. — Хэллам потрогал пальцами голову, словно пытался согнать муху. — Там, внизу, любят такие вещи. Он, очевидно, считал их чудаками.

— Значит, вы не верите, что Сток убежит на Запад, — сказал я.

Хэллам задрал подбородок и бросил на меня изучающий взгляд.

— Вы, конечно, все уже обдумали. Слава Богу, не полный идиот. — Он потер пальцем нос. — Так почему же вы меня принимаете за идиота? — Он переложил папки на столе. — Сток интересная фигура, настоящий большевик старого закала. Он вместе с Антоновым-Овсеенко штурмовал в 17-м Зимний дворец, вы, надеюсь, понимаете, что это означает в России.

— Это означает, что он — одноразовый герой, — сказал я.

— Это очень хорошо сказано, — заметил Хэллам. — Он вынул золотой карандаш. — Потрясающая точность. Я, пожалуй, запишу. «Одноразовый герой», очень точно о Стоке. — Он бросил в рот очередной кусочек сахара и принялся писать.

Глава 17

Лондон, суббота, 12 октября

Я сдал свой пропуск дежурному министерства внутренних дел и ступил на тротуар Уайтхолла, холодный солнечный свет заливал серые камни Кенотафа. На Хосгардз-авеню и вдоль набережной Темзы стояло множество пустых туристских автобусов.

Королевские конные гвардейцы сидели молча, прижимая свои сабли и мечтая о лоске и сексе. Голубей на Трафальгарской площади окутывал сизый дымок выхлопных газов.

Заметив взмах моей руки, ко мне устремилось такси.

— "Хенекиз" на Портобелло-роуд, — сказал я.

— Портобелло-роуд? — переспросил таксист. — Это куда битники ездят?

— Вроде бы, — сказал я. Водитель опустил флажок «свободно» и быстро нырнул в поток машин. Мужчина в «мини» заорал на моего водителя: «Ты, тупой ублюдок!», я кивнул ему в знак согласия.

«Хенекиз» — это такой громадный сарай, который невозможно загадить, разлив несколько стаканов горького пива; кашемир, замша, соломенные шляпки, кожа, натуральная и искусственная, толкотня, гул голосов и самовлюбленные позы. Я купил двойное виски «Тичерс» и начал пробираться сквозь толпу.

Девица с наимоднейшей прической и научно-фантастическими грудями вытащила из большой соломенной сумки копенгагенский чайник.

— ...сказала ему, что ты старый грабитель... — говорила она длиннобородому мужчине в полотняном приталенном пиджаке. Тот отвечал: