Отступники (СИ) - Дитятин Николай Константинович - Страница 9

— Дай посмотрю на твою руку, — попросила она, наконец. — Меня обучали медицине.

— Тут не нужно быть доктором, — сказал я. — Нужно просто перевязать и наложить шину из двух дощечек.

— Я сейчас, — она неуклюже поднялась и, покачиваясь, добрела до вполне сносного куска перекрытия. В основном вокруг воронки лежала только щепа и пепел, но она вернулась с двумя подходящими дощечками.

— А перевязать можно моим же рукавом, — подсказал я.

— Я тоже об этом подумала, — сообщила она, осторожно трогая швы моей туники. — Только боялась спросить.

— Вот, — я вытащил из-за голенища сапога кинжал.

Она вздрогнула. Я поморщился и сам рассек ткань на плече. С минуту она, затаив дыхание, стягивала рукав.

— Нет, — сказала она, осмотрев ткань. — Слишком грязная и сырая. Дай мне, пожалуйста, ножик. Я тебя не убью.

— Да уж надеюсь, — хохотнул я сквозь наворачивающиеся слезы.

Она трепетно взяла кинжал за рукоятку так, как берутся за хрупкий хрусталь, и отрезала полсу ткани с подола своей внутренней рубашки. Рубашка была красивая. Возможно праздничная.

— Она чище всего, — объяснила девочка смущенно.

— Большая жертва, — сказал я. — Я уже не такой страшный?

— Ты такой молодой, — сказала она, перевязывая рану. — Я не могу поверить, что ты уже стал настоящим убийцей.

— Эти люди были дороги тебе? — спросил я помолчав.

— Старца звали Вегас, — она закусила губу. На ее плечо миролюбиво сел слепень и принялся чистить иглу. — Он учил меня грамоте. Теперь вот даже не знаю, смогу ли выучится до конца. Никто не станет со мной возиться. Мужчину, которого ты изрешетил стрелами, звали Родас. Он иногда учил меня драться. Очень смеялся, когда я ошибалась. Но я не обижалась на него. Он был хорошим человеком, только немного грубым. А тех, кто взорвался, звали Муфасаил, Меф и Талия. Талия была мне почти приемной матерью. Мои родители ушли. Или умерли. Я не знаю. Талия иногда пела мне песни и учила пользоваться косметикой. С ней можно было поболтать о своем… Меф был замкнутым воином… Он почти не говорил со мной. Его терзало какое-то горе. По-моему, его семью убил кто-то из вас… Или другие слуги Автора. А Мафусаил был жрецом. Он рассказывал мне удивительные вещи. О Пустом Океане, о людях, о том, как они устроены, о животных. Он часто смеялся над религией Зверя. Говорил, что все это глупости, и что человек — единственный повелитель природы, а политики просто используют Церковь как третью силу… Я не совсем поняла, что это значит. А ты понимаешь?

— Полагаю, что он разделял три ветви контроля населения, — сказал я пораженный ее рассказом. — Армия, закон и церковь Зверя. Поняла теперь?

— Наверное, — сказала она, завязывая аккуратный узелок. — Девушке моего возраста и положения, скорее всего и не нужно понимать такие вещи. Даже знать о них.

Я промолчал. Я думал о том, что она рассказала. О том, что перед каждым выпущенным болтом стоит чья-то личность, чья-то история, чьи-то мечты и желания. Что это отвратительно — убивать людей, чем бы ты себя не оправдывал. Особенно бессмысленно, трудно и унизительно оправдывать себя приказом. Я не то чтобы распустил нюни, просто я четко осознал, что не хочу убивать людей не в порядке самообороны. И уж тем более не хочу убивать их по приказу. Добывать, обманывать, проникать, казаться и ускользать — пожалуйста. Это моя совесть выдержит. А убивать особо опасных стариков обучающих грамоте несчастных беспризорных девочек пусть предложат кому-нибудь с чистой совестью. А сам я не хочу превращаться в это. Я сойду с ума, превращаясь. Может быть, в этом смысле я был непозволительно слаб. Но это была моя личная слабость, а не навязанная ненависть к совершенно незнакомым людям, которые просто занимались чьим-то своим в рамках маленькой атеистической секты с научным уклоном.

— Прости меня, — сказал я. — Это ужасно. Я больше не хочу этого.

— Я не знаю, — сказала она, накладывая дощечки. — Но я не вижу в тебе зла. Ты просто надеялся, что сможешь списать все на приказ, но это не так просто, да?

— Да, — согласился я. — Не понимаю, почему ты возишься со мной.

— Может быть, они рано решили научить тебя этому, — сказала она. — Может быть, потом ты все-таки привыкнешь. К чужим растоптанным мирам. Разумеется, я не смогу тебя простить, но никому не станет лучше, если ты потеряешь руку.

В этот момент я подумал, что это, возможно, самые добрые слова, которые могут быть сказаны человеком.

— Закон один для всех, — продолжала она слабеющим голосом. — Они тоже знали, на что шли. Ты спрашиваешь, что я могу знать о мире вокруг себя? Ты прав, во мне много черно-белых понятий… Но я поступала, как все люди поступали до меня: семья, какая бы она ни была, это всегда твоя сторона.

— Не нужно объяснять это мне, — сказал я, помогая ей правой рукой. — Не в коня корм. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем ты, — отмахнулась она.

— Это хорошо, — сказал я, с некоторым раздражением понимая, что у меня, оказывается, сломан еще и левый бок. Ребра два. Или три. Расчетное время болевого шока три-пять минут. — Слушай, так тебе есть куда идти? Односложно.

— Да, — сказала она, старательно заканчивая работу.

— Тогда иди. Потому, что я скоро не смогу тебе помочь, даже если у тебя ноги откажут… Потому что… Светозверь побери… Иди.

— У тебя еще что-то…

— Иди, — крякнул я. — За мной придут…

— Врешь, — сказала она уверенно. — Вы ведь живете в Гротеске. Сколько от него до нашего захолустья? Семь восходов? Восемь?..

Двенадцать. Верхом. Я заставил себя тихонько засмеяться, что бы остановить растущую тоску. Сброд… Не такой уж и сброд, раз прячут маггические бомбы. Меня не определили бы на такое опасное задание, если бы знали, насколько оно таковым является. И не как Сынка, а как недозрелого школяра, который еще не научен практическим чудесам живучести. Тоска. Во что это мы тут влезли? Стража, похоже, не справилась бы с политически-ожесточенным Мефом. И бомба всегда тянула на особое расследование, за бомбу Акт цеплялся как за дополнительное финансирование из казны. Совсем недавно по крупным городам Авторитета прогрохотала цепь взрывов. Нам полагалось очень хорошо знать цену совпадениям, но у меня не было ничего, кроме этой воронки и сломанных костей.

— Нет, — сказала она вдруг.

— Что? — я поднял голову.

— Нет, — она смотрела куда-то за мою сгорбленную спину. — Не надо.

Я все понял, даже успел услышать, даже успел обернуться. Вот только защититься не успел.

* * *

Два раз подряд мне не давали очнуться. Как только я чуть открывал глаза, мне били двумя пальцами в точку ниже затылка, которую я и сам прекрасно знал, но так умело никогда не использовал. На третий раз я пытался слушать. Однако от бесплодной, какой-то даже стерильной тишины, отражались только звуки шагов одного человека. Я даже не мог понять несут меня, везут или просто волокут за ноги. Это было настолько подозрительно, что я начинал понемногу поддаваться панике. Считать себя умершим было неинтересно, и вообще это ущемляло самолюбие. Тогда я стал размышлять о силах человеческих, о том какую школу нужно пройти, чтобы вот так запросто отключать человека двумя пальцами. Важна ведь не только сама точка, а еще и определенная сила давления, которую просто так не вычислишь. Любое воздействие на организм контрагента использующее подобные приемы есть целое учение, которые хранят Боевые свитки Авторитета. Это лицензированные учения, которые предположительно не имеют копий.

У меня широко разыгралось воображение.

— …так что, значит, все под хвост? — сказал вдруг кто-то жирным кабаньим басом.

— Если вас устраивает подобная формулировка, — вежливо ответил второй голос. Голос был масляный и такой выверено гладкий, натренированный, какой бывает у людей имеющих дело с толпами.

— О, кости Первого! — отрыгнул Бас.

— Ну не стоит, не стоит, сами виноваты, — увещевал его Вежливый.

— О, кости Первого! — отрыгнул Бас ровно с той же интонацией. — А что с этим щенком? Дозвольте я его!..