Отступники (СИ) - Дитятин Николай Константинович - Страница 43

— Гы…

— Ну, разумеется, моя маленькая кровяная клеточка, — магг пил как кошка, окуная кончик языка в коньяк. Язык был раздвоен как у змеи. Трактирщик выкатил глаза. — Сейчас ты думаешь лишь о том, как бы я поскорее убрался отсюда. Ох, как же я устал от этого. Вот ты, кудлатая обезьяна, неужели тебя ни разу не посещало желание задуматься хоть над чем-то за границей твоей стойки? Ты представляешь себе, насколько ты инертен? Нет. И это твое единственное спасение. Я не виню тебя. Ваша Гигана — эталон безнадежности. По всему Авторитету действуют маратории на рождаемость — вас не должно быть много. Запрещена эмиграция — вы должны сидеть на месте. И только здесь в столице, поощряется и первое и второе. Потому что Гигана должна быть хорошо защищена невежеством, злобой и деньгами. И чем больше здесь народу, тем прочнее скорлупа безнадежности. Никто из вас не в силах увидеть общую картину. Церковь не дает вам этого сделать. А картина такова — уже несколько веков вы топчитесь на месте. Цензура проглатывает любые новшества, которые пытаются разбавить засыхающую грязь вашей цивилизации. Гигана сегодняшняя почти ничем не отличается от гиганы четыреста нерестов назад. Представляешь, клеточка? Еще несколько сотен нерестов и вы начнете откатываться назад. Это будет время когда званные вечера в высшем свете начнут вонять рыбой и шкурами.

— М-му…

— Да-да. Извини. Мне не стоило все это на тебя взваливать. Знаешь, в действительности я ведь просто хотел поболтать. А тут опять ваши предрассудки. Страх перед огнем. Перед всем, что вы не в силах подмять под себя.

Магг закрыл свои восковые глаза и вылил остатки коньяка, несколько капель, на стойку. Потом подумал и затер их салфеткой.

Трактирщик сунулся влево, чтобы взять бутылку Бруто, а когда снова повернулся к маггу, того уже не было. На стойке лежал идеально круглый золотой шарик. Трактирщик тут же прихлопнул его ладонью как муху и алчно спрятал в карман. Потом хлебнул из горла Бруто и отер тыльной стороной ладони холодный пот со лба, оставив на коже грязные разводы.

Кто бы ни был этот незнакомец, слова его имели смысл. Действительно, Гигана была воплощением стагнации. Ничего не происходило в ней значительнее вечерней газеты. Любой хаос был фикцией, любые потрясения — бесполезны. Ничто не могло поколебать такую толпу, где любого человека можно было незаметно убрать из общего мельтешения. Образование Гиганы было примитивным и сугубо прикладным. Гуманитарных наук почти не существовало. А что может взволновать человека не имеющего воображения? Только отсутствие насущного: хлеба и зрелищ. Зрелища были, да и хлеба было в достатке. Ровно столько, чтобы снабжать им бесперебойно.

Казалось, что некая сила намерено сдерживала развитие Авторитета.

А, впрочем, только ли казалось?

* * *

— Эй, эй, Вохрас!

— …

— Каша говорит, чтобы ты дал ему пощечину.

Шлеп.

— Мрэ!

— Дай еще одну.

Шлеп.

— Мрэ! Хва…

— Терапия действует!

Шлеп, шлеп, шлеп.

— Ай! Хватит!

— Нужно помочиться на него. Говорят, это помогает поднять человека в девяти случаях из десяти.

Я вскричал и отполз к стене. Уперся лбом в холодное и гладкое. Приподнялся на дрожащих руках и разлепил веки. На меня глянул Вохрас, какой-то белесый и разреженный, словно смотрел через ледяную пластину. Я отпрянул и уселся на пол, ощущая как кости перетирают зад. Силуэт Вохраса стал вовсе смутным, а лицо почти неразличимым. Царапая пальцами пол, я глядел на собственное отражение в подслеповатом зеркале.

Тут меня схватили сзади за отстающие складки на хребте. Рем перевернул меня как котенка и подпер мой нос кулаком. Глаза его горели бешенством.

— Куда ты дел Престона, гусь сушеный?! Отвечай! Если с ним…

— Рем, — устало сказал я, положив руку ему на плечо. — Это я.

Он перехватил мою кисть и завернул как сырое полотенце.

— Клянусь Первым, Ред, это я, Престон! Кре… А-а-а-а! Желтоухий, я тебя взгрею так, что клеймо свое разглядишь!

— Откуда мне знать, что ты не Вохрас? — сомнение разозлило Рема еще больше.

— Первый, да просто вспомни куда я пополз в первую очередь, после того как очнулся! — выпалил я остервенело.

— К зеркалу… — проговорил Рем. — А ведь точно. Как новорожденная черепашка на запах соли. Престон, gahana terek, так это ты?

— Руку отпусти, желтоухий! — взмолился я сквозь стон.

— Ага. Но как…

— Почем я знаю, — прошипел я, выпрямляя скрюченное запястье. — Хрустит как хворост. Какая-то клятая маггия. Ему нужно было мое тело. Вохрасу. Чтобы выбраться. Иначе его бы сцапали Мудрейшие.

— Так отсюда есть выход?

— Уже нет. Был одноразовый механизм для выброса наружу. Да и то, поди разбери где он.

Рем уселся на булки и принялся чем-то ворочать под серой копной. Глаза его ходили по кругу. Он достал трубку, набил ее рваными свитками и закурил. Я глядел на него, находясь в состоянии почти кататоническом. Чувство обреченности наползало медленно, растягивая один крепкий вопль в длинный, тонюсенький стон.

Рем кивнул чему-то своему и уверенно заявил:

— Престон, у нас проблема.

Удивительно, но это мгновенно вывело меня из ступора.

— У нас проблема?! — заорал я, буквально не своим голосом, неловко вскакивая. Сделал несколько шагов и упал, чуть не разбив локти и две правые коленки. — У нас есть какая-то проблема?!

— Да, кости Первого, — сказал Рем, мрачно заталкивая в рот шарик плесени. — Получается, что Вохрас поменялся с нами местами. Мы заперты в башне!

— Погоди, — я схватился за опрокинутый стул как за спасательный круг и приподнялся, опираясь на сухие дубовые ножки. — Давай не будем паниковать… То, что мы здесь застряли, это кошкино вымя, пустяки, по сравнению с тем, что у меня, двести тысяч раз змей подери, две правые ноги!

— Мы застряли здесь, хрен знает на сколько, а ты все за свою рожу хлопочешь!

— А что я буду без нее делать?! Это же все, что у меня было, кроме вольной жизни!

— У тебя было еще пиво и бабы, без которых мы здесь засохнем, как два слизня на стене! Перед кем бы ты здесь красовался, олух?! Может меня бы невзначай соблазнил?!

— Может и тебя!

— Тихо! Каша засыпает.

Я посмотрел на Олечуча. Он нежно баюкал на согнутых руках маленькую тряпичную куколку с длинными соломенными косами.

— Ой-ой-ой, — прошептал я, выпучив глаза. — Извини. Клянусь, мы с Ремом не хотели мешать.

— Каше, — подсказал Олечуч ревниво.

— Да, — я улыбнулся. — Каше. Рем, давай выйдем и поговорим в другом месте.

Оставив Олечуча наедине с его шизофренией, мы прошли дальше по коридору, в разгромленный алхимический зал. Я еле тащился, меня постоянно сносило вправо, суставы болели, невероятно зудело в заду и вообще я чувствовал себя старой развалиной. И, что самое печальное, это было совершенно нормально. Я был старым пердуном. Я чувствовал стоны и жалобы своего тела. Оно давно готовилось к смерти, но равнодушные силы маггии не дали крови остыть, а сердцу завалиться на бок. В нем постоянно что-то перестраивалось таким образом, чтобы продлить жизнь еще на один вдох. А потом еще на один. И еще… Внутренности прогуливались по утробе, как горожане по бульвару.

Это было ужасно.

В лаборатории, на осколке змеевика, сидел Цыпленок и ловил клювиком выплывающие из трубки пузырьки.

— Надеюсь, тебе мы не помешаем? — осведомился я желчно.

— Циф, — безразлично ответил Цыпленок.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — сказал мне Рем.

Я перевернул упавший стол и уселся на него. Нет, все-таки с такими тощими ягодицами, сидеть можно только на подушках.

— Раз знаешь, тогда я помолчу, — ответил я и махнул рукой.

Рем едва успел увернуться. Сизый сгусток шкварчащего пламени, скользнул с моих пальцев и разбился о стену.

— Ух ты, — выдохнул я. — А ну-ка.

Я махнул еще раз. На этот раз у меня забурчало в желудке и что-то противно запищало в носу. Я икнул и вдруг вытолкнул из пасти языком какую-то мокрицу. Это было настолько неожиданно и мерзко, что я отпрыгнул назад и повалился на пол вместе со столом.