Отступники (СИ) - Дитятин Николай Константинович - Страница 11

— Теперь, — сказал Вежливый, искаженным от ярости голосом, напоминающим шкворчание быстро испаряющейся воды, — вы не должны мне ничего, дорогой Ритор. Как торговец я мог бы сдержаться, но не как джентльмен: честь дороже денег.

— Я понимаю, — мгновенно откликнулась скала, на которую явно попали кровавые брызги. — Прошу прощения за этот бессмысленный выпад. Пойдемте… Пойдемте. Нам все же нужно многое обсудить.

— С радостью, — Вежливый уже улыбался заново отполированным голосом. — Выпьем немного вашего коллекционного, с плесенью на бутылках. Никак не могу заставить собственные запасы заплесневеть. А ведь, похоже, именно в плесени секрет этого забытого человечеством вкуса. Иначе я даже не знаю…

Они ушли. В коридоре еще некоторое время держалась напряженная тишина, потом что-то угрожающе было сказано сквозь зубы и послышались отяжеленные ношей шаги.

Кто-то подхватил меня на руки, и я снова получил двумя пальцами ниже затылка.

* * *

Очнулся я на мягком.

Прошелся пальцами по ранам, — все было туго перетянуто свежими бинтами и намазано какой-то остро пахнущей гадостью. Комната была небольшая, светлая, но без окон, похожая на рабочую каморку. Стены покрывали обои из холстов бумаги, разрисованных какими-то ленивыми аллегорическими образами. От них рябило в глазах. На полу лежали тяжелые черные ковры из шкур некуморка, приспанные свежими лепестками кукагавы отпугивающей моль и жуков-пухоедов. Мое бледное полупрозрачное лицо отражалось в дверцах стеклянного книжного шкафа, на котором томно дремал белый мот, нервно подергивающий ушами.

Рядом с кроватью ненавязчиво поблескивал золоченый стол с полным прозрачным графином. Это была вода. Я оскалился как вурдалак и алчно потянул к нему левую руку. Остановился и посмотрел на нее. Рука была товарного вида. Я постучал по кости и поморщился. Все-таки боль еще не ушла.

Что-то вдруг зашуршало, и я стиснул зубы, уставившись на деревянную лаковую дверь с печатным орнаментом. Потом посмотрел на истинный источник звука. Мот ожесточенно потягивался, бесшумно открывая зубастую пасть. Потом без всякого интереса поглядел на меня и легко спрыгнул со шкафа. На ковре он некоторое время в случайном порядке вылизывал лапы, а потом весом тела выдавил дверь и скрылся в неведомом мире.

Я положил голову на подушку и стал думать. Во-первых, рука свидетельствовала, что прошло не менее цикла Светозверя. Я не помнил решительно ничего из этого цикла, кроме мучительного жара и спасительных холодных капель некоего необъяснимого дождя. Это было интересно. Во-вторых, для трофея меня слишком трепетно выхаживали: честное слово я не понимал, зачем нужны пленнику бинты, вонючая мазь и чистая вода в графине. Даже если они хотят использовать меня как языка, это более чем роскошно. Наоборот, меня следовало бы держать в черном теле, и тогда я раскололся бы и за эти тугие бинты и за мазь и, тем паче, за графин с водой.

Стало быть, поэтика выигрывала у прозы.

Но поэтика так многолика. Чересчур. Личико у меня смазливое. И волосы отросли. И фигурка что надо. Светозверь побери, где-то ведь люди знают, что такое безвозмездная добродетель. Продадут в рабство какой-нибудь похотливой карге, и буду я… Да-а. Или так. «Приветствую вас толпа!!! (ответный восторженный рев Почти Легальной Арены). Вы знаете куда пришли, и вы знаете, что Первый вас не простит! (Почти Легальная Арена взрывается хохотом и улюлюканьем) Но буду ли я лжецом, если скажу, что Арена худший идол поклонению?! (Да-а-а!!!) Так я и знал. Тогда готовьтесь! Сегодня у нас знаковый бой! Бой знаковый, но отнюдь не символический! Итак, наш прославленный гладиатор Гладиатор, сегодня сойдется в битве с проявлением тирании и цепких когтей Актов Авторитета! (яростный рев, треск раздираемых рубах). С каким, спросите вы? С одним из кровавых клинков в рукаве нашего достопочтенного Автора. С безжалостным койотом разведки и убийства. Настоящим Нееезрииимыыым!!!».

Примерно так.

А потом мои ошметки будут продавать на выходе за два профиля.

Нужно было что-то предпринять. Выскользнув из-под одеяла, я убедился, что нуждаюсь в одежде. Хотя бы в набедренной повязке. Я обошел комнату и в изголовье кровати увидел табуретку, на которой лежал мой чистый отутюженный костюм, тщательно заштопанный тонкими прозрачными нитями, чтобы швы не портили общий вид. Я принялся торопливо облачаться, поглядывая на дверь. От одежды пахло ароматизирующей смолой. Лицо мгновенно свело судорогой, и я отчаянно чихнул, едва не потеряв равновесие.

— Будьте здоровы.

Я замер. Но потом спокойно закончил одеваться, тщательно зашнуровал половинки кожаного доспеха, подтянул мокасины до колен и… интуитивно швырнул табуретку ножками вперед. Он чуть склонил голову влево, и табурет лишь слегка всколыхнул густую каштановую прядь.

И только тут я понял, что мои пазухи для метательных ножей заполнены именно тем, для чего они предназначены.

— Превосходно, — довольно сказал Вежливый. Он словно провоцируя меня, отошел от двери и на мгновенье повернулся ко мне спиной, чтобы развернуть к себе полужесткое кресло. Потом сел в него, скрипнув кожаной обивкой, и поправил сбитую табуретом прядь. — Вы куда-то собрались? Туалет по коридору направо, а потом ныряйте под бордовые портьеры и все увидите. Я подожду вас здесь.

— Вы ставите меня в неловкое положение, сударь, — сказал я, пытаясь перебороть его спокойный взгляд цвета мореной древесины.

— Вельд, если вам будет угодно, — мгновенно подхватил он, на удивление искренне улыбнувшись. Это неплохо ему удавалось. У него была гладкое блестящее лицо послушного домоседа, или мэра какого-нибудь крохотного курортного городка. Располагающе шевелились маленькие лисьи усики под красивым прямым носом, и уютно подрагивала длинная тонкая бородка, завивающаяся в кольцо.

— Прежде всего, — продолжал я, начиная осторожно жестикулировать, чтобы незаметно добраться до ножа, — мне непонятны ваши намеренья. Считаю необходимым донести до вашего сведенья, что относительно вас я имею самые скверные подозрения. Думаю, вам следует объясниться.

— Объясниться? — переспросил он добродушно. — Извольте. Но для начала: могу ли я узнать ваше имя, молодой человек?

— Родас, — сказал я, не задумываясь.

— Так вот, господин Престон Имара от’Крипп, — сказал он, не моргнув глазом. — Я начну с самого начала, чтобы создать нужную мне атмосферу. Итак, представьте себе кабинет вашего наставника, Иордана Магутуса. Он сидит за своим столом в своей страдающей от геморроя позе, быстро просматривая документы. Его левый глаз чуть прищурен. Он уже в третий раз набивает трубку свежим табаком, но каждый раз откладывает ее в сторону. Он в некотором затруднении. Ему неприятно давать поблажки, да никто от него этого и не требует. Но сын Председателя. Великий Первый, стоит ли рисковать, если последствия неизбежны? Притом самые неприятные. Пусть уж мальчик для начала совершит небольшой марш-бросок, а потом пристрелит пару бродяг-сектантов во имя Авторитета. А что б наверняка уберечь его от пьяной драки в каком-нибудь трактире и случайных связей с женщинами легкого поведения, которые его непременно соблазнят, вместе с ним отправляют «старшего брата». Задание почти постановочное. Не интереснее обычных тренировок.

И вот они маршируют до Терепа, находят связного, который указывает пальцем в карту. Ему заранее сказано куда указывать, ибо, как я уже сообщал: задание фактически постановочное. Так все думали. Ну что может быть за товарец у этих жалких диссидентов? Карикатуры на Автора и значки запрещенной религии? Оказывается, нет, не карикатуры и даже не значки. Импортная, десятикилограммовая маггическая бомба наложенным платежом из Империи. Тридцать тысяч профилей, господин Престон. Эта цена самой бомбы, не считая дорожных и кадровых расходов. В итоге тридцать две тысячи золотых профилей Авторитета. Нелепое стечение обстоятельств. Везение или невезение, но невероятное. Кто-то из вас двоих, вероятнее ваш братец, не понимая, что именно перед ним находиться, подрывает и себя и несчастных сектантов (милейшие люди, кстати, за мелкими исключениями), которые здесь выступали невинными посредниками. Я справедливо не мог даже предположить, что на них кто-то обратит внимание. Но нет, Гротеск, похоже, действительно видит дальше, чем может осмыслить.