Брюки мертвеца (ЛП) - Уэлш Ирвин - Страница 47

Мы вместе работали в тюрьме, он слушал меня и истории некоторых ребят. Сделали записи с тренером по диалекту, уебком с яйцами во рту, который пускал слюни на шотландские акценты. Мудак был бесполезен. Я рассказал Чаку разные вещи о тюрьме, о встречах с ребятами типа Тайрона. Нихуя ему не помогло; его акцент в фильме был смешон, как у того уебка, садовника из «Симпсонов», просидевшего на герыче пять лет. Но что-то было в нем, он так смотрел, будто он и вправду слушает, будто ты особенный. Он делал громкие заявления о том, что мы навсегда останемся братьями. Что еще увидит меня в Голливуде!

Его слова.

Ни словечка от уебка в течение следующих шести лет, даже после выхода. Даже после того, как мой агент выслал ему приглашения на мои выставки, мою свадьбу, на крестины моей дочери Грейс. Из этого я сделал вывод, что актеры — ебаные лгуны, а лучшие лгуны верят в свое дерьмо, потому что они в него врастают. Потом, несколько месяцев назад, он пришел на одну из моих выставок. Просто ходил со своим маленьким антуражем. Говорил мне, что хотел бы, чтобы я сделал голову Шармейн Гаррити, его бывшей жены, но с некоторыми увечьями.

Я сказал ему, что люблю держать заказы в секрете. Мы могли бы встретиться за кофе? Чак позвонил, я поехал в Сан-Педро и теперь мы гуляем рядом с утесами. Хотя видно порт, это приватное место, почти пустынная сторона океана, внизу — серые камни и набегающие волны. Я говорю ему, что люблю звук разбивающихся волн, крики чаек:

— Я любил ездить в Колдингем, когда был ребенком. Это в Шотландии. Утесы, скалы внизу, прямо как тут, — говорю я ему. — Моя ма всегда говорила мне не подходить к краю, — улыбаюсь я, — конечно, я никогда не слушался.

Чак подошел вперед, широко улыбаясь:

— Уверен, что ты не слушался, чувак! Я был таким же! Мне всегда хотелось танцевать возле чертового обрыва, — и он прогуливается по краю. Закрыв глаза. Раскинув руки. Ветер треплет его волосы. Он снова открывает глаза и смотрит на скалы внизу: — Я тоже делал все это дерьмо! Это то, как мы созданы, бро, мы танцуем на краю и потом ууууууаааааааааа...

Я сильно толкаю Чака в спину, посылая в пустоту, превращая его голос в растворяющийся крик. Потом он пропадает. Я отворачиваюсь от края, чувствуя солнце на лице, поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза. Глубоко вздохнув, поворачиваюсь обратно, чтобы взглянуть на разбившееся о скалы тело:

— Я врал тебе, друг. Я слушался свою ма. И ты тоже должен был.

Часть третья

Май 2016

Спорт и искусство

Несмотря на то, что мы покидаем Эдинбург рано, лимузин медленно крадется по М8. Безусловно, это самая печальная главная дорога между двумя европейскими городами. Франко достал билеты для финала «Кубка» у коллекционера его работ. Он утверждает, что его это не волнует; просто халява. Больной выглядит наиболее восторженным: он заказал лимузин, который везет нас через пустое кладбище мечтаний, к югу Глазго. Мне вроде все равно, но волнуюсь о болезненном состояние Спада:

— Никогда бы этого не пропустил, — постоянно повторяет он.

Франко — единственный, кто не знает, как Спад попал в такую ситуацию, и ему интересно:

— Что, блять, за история случилась?

— Небольшая инфекция почки, Франко, — говорит Спад, — нужно было извлечь ее. Все равно нужна только одна, знаешь?

— Слишком много ебаных наркотиков накопилось в тебе за годы, друг.

На этой ноте мы с Больным балуемся шампанским и белым, Спад и Бегби отказываются по причине здоровья и образа жизни. Водитель — отличный уебок, он остается беспристрастным. Забыл, что хотел сказать Франко, и внезапно вспоминаю.

— Что-то странное в смерти Чака Понса, помнишь, он был на твоей выставке?

— Да, большая неожиданность, — соглашается Франко.

— Мне нравился тот фильм «Они исполняли свой долг», — хрипит Спад.

— Дерьмо, — говорит Больной, занюхивая дорожку, — «Призовой бой: Лос-Анджелес», вот он хорош.

Спад обдумывает это:

— Когда он притворялся андроидом, но на самом деле был мутантом с суперсилами...

— Да.

— Парень, у которого для жизни было все, — пожимаю плечами, — да, смешная старушка-жизнь.

— Всегда казалось, что у него проблемы, — говорит Франко. — Я имею в виду актеры, слава и все такое. Говорят, когда ты становишься популярным, ты морально перестаешь расти. Так что он и остался ребенком.

Я подавляю в себе желание сказать: «так же, как и долгая отсидка в тюрьме», но он смотрит на меня с улыбкой, будто знает, о чем я думаю.

— О чем, блять, этот имбецил думал, назвав себя Понсом? — огрызается Больной. — Никто ему не говорил, что он ведет себя, как полное уебище?

— Его имя ничего не значит в США, — трясет головой Франко, — и это, вроде как, сокращение его настоящей фамилии. Потом, когда он вырвался, он привлек внимание. Но к тому моменту он уже создал из себя Понса, так сказать.

— Так бывает, — говорю я и рассказываю им историю о знакомом в музыкальной индустрии, который встретил Паффа Дэдди. — Он говорит ему: «Ты знаешь, что в Англии твое имя означает гомосексуальный педофил?»

— Так и есть, — говорит Больной. — Кто консультирует этих уебков?

Когда мы приезжаем на стадион, вдруг понимаю, что я — комок нервов. Понимаю, что «Хибс» — как героин. Однажды я ширнулся после того, как бросил надолго, и почувствовал себя ужасно, тошнотворный отходняк за каждую дозу, которую когда-либо принимал. Теперь я чувствую россыпь разочарования, которая преследует меня, причем не просто с последней игры, а со всех непосещенных игр за последние двадцать лет. И это ебаные «Рейнджеры», команда моего отца.

Но я не могу поверить, что это возможно — пойти на большую футбольную игру с Бегби, чувствовать себя так расслабленно и не волноваться о вероятном насилии. Вместо сканирования толпы, как раньше, его взгляд прикован к полю. Когда звучит свисток, Больной тревожится, его болтовня натягивает мои ебаные нервы до предела. Он отказывается сидеть, стоит в проходе, несмотря на ворчание официантов за нашими спинами.

— Они никогда не позволят нам уйти отсюда с «Кубком». Ты знаешь это, да? Этого просто не произойдет. У судьи масонские инструкции, чтобы гарантировать это. УЕБОК!! СТОУКС!!

Мы прыгаем абсолютно как, блять, сумасшедшие! Из-за красного дыма за воротами «Рейнджеров» я понимаю, что Стоукс забил. Их половина стадиона стоит неподвижно. Наша половина — прыгающее зеленое море. Кроме бедного Спада, который не может двигаться, просто сидит и крестит себя.

— Вставай на свои ноги, ты, тупой мудень! — кричит парень сзади нас, разлохмачивая ему волосы.

У нас все хорошо. «Хибс» играют уверенно и твердо. Я смотрю на Франко, Больного и Спада. Мы забиваем каждый мяч с ними. Все идет отлично. Слишком, блять, отлично: это должно случиться. Все становится пиздец мрачным. Миллер уравнивает счет, и я сижу в мертвом оцепенении, ожидая свистка об окончании первого тайма. Я оплакиваю жизнь, которая могла бы быть, думаю о Вики и как я крупно проебался, а затем мы с Больным идем в туалет. Все забито, но мы захватываем кабинку для белого.

— Если «Хибс» выиграют эту игру, Марк, — говорит он, пока делает две толстые дорожки, — я никогда не буду уебком с женщинами. Даже с Марианной. Это она замутила все эти проблемы с Юэном, а потом — с Саймом. Самое смешное, я пытался дозвониться ей. Обычно она ждет-не дождется моего звонка; ее трусики падают на щиколотки быстрее, чем Стоукс забивает в ворота. Теперь, очевидно, ей надоели мои игры. И самое странное, — его темные глаза грустно блестят, — я скучаю по ней.

Я не хотел останавливаться на Марианне. Больной относился к ней все эти годы как к дерьму, но в его голосе всегда странная доля уважения.

— Я знаю, о чем ты говоришь, — говорю я. — Если «Хибс» выиграют Кубок, я попытаюсь привести в порядок дела с женщиной, с которой я встречался в Лос-Анджелесе. У меня были настоящие чувства к ней, но я проебался, как и ты, — говорю я. — И я буду следить за Алексом.