Перун
(Лесной роман. Совр. орф.) - Наживин Иван Федорович - Страница 26

— Ну, вот, господин приезжий хочет сказок деревенских послушать, так вы, того, расскажите ему…. Ты, Васютка, парень ловкай — рассказывай. Коли потрафите, ланпасе и орехов от господина получите, а не потрафите, я с вами по-свойски разделаюсь…. Поняли?

Ребята исподлобья глядели на профессора и в глазах их было и полное недоверие, и ужас. Но профессор погладил белокурые головы, велел Кузьме Ивановичу тотчас же оделить их орехами и конфектами — Кузьма Иванович сразу же решил сбыть при этом случае завалявшееся у него ланпасе, которое «скипелось» в один сплошной, пестрый и какой-то слюнявый монолит, — и потихоньку ребята стали отходить, дело налаживаться и через какие-нибудь полчаса вся компания лежала уже на соломке, у овина, на задах.

— Ну, хошь, расскажу я тебе про трех воров, двух московских и одного деревенского? — сказал Васютка, разбитной парнишка лет одиннадцати, двенадцати, с бойкими глазенками, в платаной рубашке и босой. — Такая сказка — индо дух захватывает…

— Валяй! — одобрил профессор. — Рассказывай все, какие знаешь, а там мы разберем….

И, глядя в небо — денек был серенький, тихий, ласковый, — профессор, с наслаждением лежа на спине, приготовился слушать.

— Ну, вот… — проглотив слюни, начал Васютка все еще срывающимся голосом. — Жили-были три вора, два московских и один деревенский. Много лет работали они вместях, а наконец того порешили разойтитца, чтобы кажний сам по себе старался. Ну, поделили это они между собой добычу и поехали наши москвичи домой. И вот, уж сидя на машине, стали они сверять свои счеты с Петрушкой — вора-то деревенского Петрушкой звали, — и видят, обсчитал их сукин сын Петрушка — не гляди, что деревенский!

Все ребята сочувственно и дружно рассмеялись.

— Да… — продолжал Васютка, оживленный явным успехом. — Приехали это они домой, взяли гумаги, счеты, крандаши, давай — опять считать. Ну, как ни считают они, а все выходит, что здорово огрел их сукин сын Петрушка. И взяло их зло и поехали они опять в деревню — вот хошь в нашу, к примеру. А у сукина сына Петрушки сердце уж чует, что не сегодня-завтра дружки его к нему опять за расчетом пожалуют…. Ну, пымал он для этого случаю двух ворон: одну дома под лавкой оставил, а другую за пазуху себе положил и пахать поехал. Пашет это он — вдруг, глядь, а дружки его уж с машины катят… Увидали это они его и к нему: «что ты это нас, сукин сын, Петрушка, в расчетах надул, а? Ты гляди, как бы тебе, брать, за это не напрело!..» «Не может этого быть, — говорит сукин сын Петрушка. — Пойдемте ко мне в избу, сверимся….» Ну, вынул он ето из-за пазухи ворону и приказал ей: «лети ты, ворона, к моей бабе и скажи, что гости ко мне приехали московские, чтобы она самовар скорее ставила и закусочку чтобы соорудила…» И пустил ворону. Та, известное дело, кра и — ходу…. А уходимши из дому-то сукин сын Петрушка жене своей наказал, чтобы всякое угощение было у него на столе завсегда и чтобы от самовара она не отходила, ну, и все там такое… Ну, приходит ето он с гостями домой, а на столе угощение всякое стоит, а под лавкой ето ворона прыгает. «Ну, спасибо, — говорит ей ето сукин сын Петрушка, — что все исправила, как следует…» А ето была, знамо дело, другая ворона, та, которую он, уходимши, под лавкой оставил. И подивились воры московские: какая умственная птица!.. Большую, дескать, в наших делах такая птица помочь оказать может… Ну, сели это все за стол, выпили-закусили, считаться стали и, как ни крутился сукин сын Петрушка, а все на него начет большой вышел, тыщ в пять, а то и поболе. «Ну, дружки мои московские, — говорит — видно делать нечего, приходится вам мне платить. Ну, только — говорить — деньги у меня все в государственной банке, в городе, а вот ежели хотите, могу я вам продать мою ученую ворону: за мной пять тыщ, а вороне цена десять тыщ — доплатите мне пят тыщ и в расчете… Идет?» А воры московские и рады: идет, говорят. Ударили по рукам, забрали воры московские свою ворону и на машину, рады радешеньки….

Ребята и подошедший послушать Кузьма Иванович весело расхохотались.

— Ну, и сукин сын Петрушка! — с восхищением сказал детский голосок.

— Да… — еще больше одушевляясь, проговорил Васютка, блестя своими бойкими глазами. — Да… Ну, стали ето они к Москве подъезжать, вынули из кошелки ворону и говорят ей: «ну, ворона, лети домой к нам и вели нашим бабам угощение всякое нам приготовить….» И пустили они ворону в окошко. А та, знамо дело, кра и — будь здоров, Капустин, поминай, как звали! А воры московские промежду собой толкуют: вот, чай, наши бабы дивиться будут, как ворона им наш приказ отлепортует!.. Ну, приезжают ето они домой — никакого угощения. «Что такое? Почему? А где же ворона?» А бабы: «какая ворона? Сам ты ворона…. Нажрался, что и говорить уж чего не знаешь…» И поняли воры московские, что опять сукин сын Петрушка их ограчил, и еще больше обозлились они на него… И через день-два опять покатили они к ему в деревню, чтобы поквитаться с ним, как следует… Хорошо… А сукин сын Петрушка знает, что опять дружки к нему пожалуют и раскидывает ето головой, как ему быть, что делать? И пошел он ето к мяснику и купил пузырь бычий и налил его кровью, а потом позвал бабу свою и говорит: «вот, подвяжи ето себе как поаккуратнее под бок, а как приедут мои приятели московские, буду я приказывать тебе собрать угощение, а ты ето кобенься, не слушайся, ругай нас… Тогда пырну я тебя ножиком в бок, а ты и помри, а как посеку я тебя вербой вот из-за образов, ты сичас же вставай, и всякое угощение ставь, и будь ласковой и покорливой…» Ладно… И вот приезжают со станции воры московские, на чем свет стоит сукина сына Петрушку ругают, а он едак все посмеивается: «да дурьи головы, говорит, а адрист-то ваш вы вороне сказали?» Те себя по лбу хлоп: про адрист-то и запамятовали! А сукин сын Петрушка ругать их давай: зря, говорит, вы птицу ученую сгубили — знал бы, говорит, так дуракам таким ни за какие деньги ее не продал бы… Ну, да уж ладно, говорит, пес с вами — вперед умнее буду… Ну-ка, баба… — говорит, — сооруди ты нам с горя закусить чего-нито да поживее, а то москвичи-то, чай, голодные с дороги… А та в анбицею: «стану я на вас, сволочей, собирать, — ишь, повадились, таскаются! Не будет вам ничего и не дожидайтесь… Какую птицу загубили, дурьи головы, а я им угощенье ставить буду…» Кы-ык сукин сын Петрушка ножиком размахнется, кы-ык в бок ей саданет — та ай-ай-ай-ай заверезжала, кровью вся залилась и на пол повалилась: помирает… Воры московские ни живы, ни мертвы сидят: «что ты, сукин сын Петрушка, наделал? И себя, и нас теперь загубил. Бесприменно нас теперь господишки в Сибирь засудят…» А сукин сын Петрушка кобенится еще: «ну, засудят, не больно у меня засудят…» Взял он ето от образов вербу, подошел к бабе и давай ее по ж… едак легонько сечь: будя дурака-то валять, вставай… — приговаривает. Баба ето вскочила, как ни в чем ни бывало, ласковая такая сделалась, на стол всего тащит, а воры московские индо и слова от удивления выговорить не могут…

Старенький профессор давным давно уже приподнялся с соломы и, пораженный, во все глаза смотрел на все эти детские лица, которые в полном упоении слушали сказку, на Кузьму Ивановича, который, забыв всю свою солидность, присел на корточки и слово боялся пропустить, на Васютку, который, забыв о всяком смущении, плавал в наслаждении: ни таких сказок, ни такого стиля профессор еще не встречал в русском народе за все время с IX по XX век!

— Ну… — захлебнулся Васютка в восторге. — Увидали ето воры московские всю диковину ету и пристали к сукину сыну Петрушке: «что ето у тебя за верба такая? Что хошь ты с нас возьми, только продай нам ее….» «А ето — говорит сукин сын Петрушка, — живилка называется: какого хошь мертвеца, говорит, из могилы подымет в раз…» Те так и вцепились: продай да продай нам твою живилку, потому нам в нашем деле это первеющая вещь!.. Ну, сукин сын Петрушка поломался эдак для виду маленько да и продал москвичам свою живилку за двадцать пять тыщ рублей. И такую-то они на радостях выпивку закатили, что едва к последнему ночному поезду, пьяные-распьяные, потрафили. Ну, ладно… Приезжают ето они домой за полночь: ставьте, бабы, самовар скорее и пожевать чего-нито соберите, да живо! А хозяйка их к черту на кулички посылает: полуношники, пьяницы, чтобы вам, чертям, куды провалиться… И пошла, и пошла чехвостить… А муж-ат ето как вынет из-за голенища ножик, да как в бок ей п-пых! Та ай-ай-ай-ай да вся в крови оземь и ударилась… Сбежались ето домашние все, а воры себе и-и куражатся: все ето для нас самое плевое дело… Ну, берет потом мужик ейный живилку ету самую и давай ее по ж… стегать. А та и не шевельнется: померла! Ну, позвали ето полицею, обоим нашим москвичам руки назад и сперва в острог пожалуйте, а там и в Сибирь… Так и ослобонился сукин сын Петрушка, вор деревенский, от своих приятелей закадышных, воров московских…