Училка (СИ) - Львова Марина - Страница 43

— Мне привез Валерий.

— Зачем он привез вам это старье? Сколько я просила его выбросить, но нет, по странной прихоти он наотрез отказывался с ним расстаться. Так, значит, он его привез вам.

— Да, я на нем работаю.

— Работаете? — В голосе женщины прозвучало едва прикрытое презрение. — Ну что, ты уже собралась? Нам пора ехать. Собирайся быстрее. — Оксана величественно выплыла из квартиры.

— Настя, ты обратила внимание на ее прическу? — выглянула из кухни Калерия Андреевна. — Вот только не пойму, что это за манера пошла — зимой ходить без головных уборов? Сама в шубе, а голова открыта.

— Мама, это очень просто: те, у кого есть машины, могут пройти до машины и без головного убора, а те, у кого машин нет, стремятся изо всех сил подражать тем, у кого они есть. Но так как и у тех и у других есть шубы, то они становятся как бы членами одного клана, так сказать сообщества состоятельных людей, или стремятся намекнуть на то, что принадлежат к ним, или хотя бы мечтают об этом.

— Я заметила только то, что с тех пор, как ты начала заниматься своим романом, ты стала намного язвительней и выражаешься очень замысловато. Тебе не кажется, что с Марьяшкой неладно?

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю, когда у нас появляется эта женщина — девочка словно становится в позу болонки, выполняющей в цирке трюки. И за каждый правильно выполненный трюк она получает кусочек лакомства.

— Что плохого в том, что они поладили? Эта женщина просто нашла общий язык с девочкой.

— Общий язык находят, когда относятся искренне и с любовью. А эта женщина словно соткана из лицемерия.

— Ты хочешь сказать, что Оксана договорилась с Марьяшкой?

— Я не могу утверждать, но мне показалось очень странным, что они вдруг так поладили.

— Ой, мама, что же теперь будет?

— Пока ничего мы с тобой доподлинно не знаем, значит, нечего пороть горячку. В конце концов, мы можем и ошибаться.

22

К большому сожалению, опасения Насти подтвердились: Оксана Дмитриевна без зазрения совести подкупала девочку. В воскресенье вечером Марьяшка вернулась к ужину и наотрез отказалась есть.

— А почему у нас нет кока-колы?

— Кока-колу не пьют на ужин.

— А Оксана Дмитриевна меня поила.

— Тебе, видимо, очень хотелось пить. А чем тебя еще угощали? Расскажи нам с Кириллом. Нам очень интересно, правда?

Кирилл кивнул головой в знак согласия. И гордая Марьяшка начала рассказывать. По ее словам, Оксана Дмитриевна кормила ее пирожными, газированной водой и конфетами. Терпеливо подождав, пока Кирилл поужинает, Марьяшка утащила его в комнату играть.

— Если даже Марьяшка придумала половину того, что нам довелось услышать, все равно можно смело сказать, что эта женщина нашла подход к девочке, — заметила Калерия Андреевна, качая головой.

— Что же мне делать?

— Подождать, а потом тактично переговорить с ее отцом.

— И ты думаешь, это поможет?

— Ты педагог и должна найти подход и к ребенку, и к взрослому.

— А может быть, ему ничего не нужно, может быть, его вполне устраивает нынешнее положение дел?

— Я так не думаю, он производит впечатление разумного человека.

Перед сном Настя еще раз попыталась осторожно поговорить с Марьяшкой.

— Тетя Настя, ну чем ты недовольна?

— Разве хорошо выпрашивать подарки?

— Ты мне завидуешь?

— Я?! Почему?

— Тетя Оксана сказала, тебе не нужно говорить об этом, чтобы ты мне не завидовала, что у меня много подарков, а у тебя нет.

— Это тетя Оксана так сказала?

— Да.

— А сама как ты думаешь, разве я буду тебе завидовать? Хорошо, когда тебе дарят подарки на праздник, на день рождения…

— Тетя Настя, ты не права. Вот ты получаешь зарплату за свою работу? Вот и мне дарят подарки, если я себя хорошо веду. Я девочка, мне же нельзя давать деньги! Поэтому мне дарят игрушки.

И жесты, и интонации девочки так напоминали Оксану Дмитриевну, что Настя сразу представила себе взрослую, уверенную в себе женщину, которая доходчиво объясняла девочке условия игры.

— А разве ты должна получать игрушки за то, что должна делать без всяких условий? Может быть, тебе нужно дарить подарки за то, что ты дышишь? Разве тебе нужны подачки?

Девочка задумалась и молча стала укладываться спать. Наутро Настя была приглашена на официальное чаепитие Натальей Сергеевной.

— Наталья, скажи, что с нами происходит? В прошлом году стремились сберечь каждую свободную минуту между уроками: то журнал заполняли, то тетради проверяли. А в этом году мы с тобой только и делаем, что болтаем.

— Просто-напросто нам не хватает общения, разговоров по душам. Вот вспомни свою маму и ее подруг. Часто они у вас собирались?

— Часто, все праздники у нас отмечали и выходные вместе проводили.

— Правильно, у них было время друг для друга. А у нас? Любую свободную минуту думаем о приработке. А для души нужно общение. Садись, вот тебе кусок пирога, чай.

— Ого, какое пиршество. С чего бы это вдруг? Что мы сегодня отмечаем? С мужем помирилась?

— Ай, даже и не спрашивай. Наши отношения достигли верхней точки.

— В каком смысле?

— Я тебе говорила, что живу по синусоиде. На прошлой неделе он опять на работе что-то праздновал или горе свое умывал, точно не скажу. Только меня забыл поставить в известность, что задерживается. У меня контрольное время — половина восьмого. Если пришел до этого срока, значит, трезвый, а если после, то, как говорится, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Его можно ждать до утра, уж как получится, у него разумеется. Это только я должна стремглав бежать домой после работы. У меня дома двое детей, и именно я несу за них ответственность. Вот только никто почему-то о роли отца не вспоминает.

Наталья вздохнула:

— На следующий день после попойки наступает период собачьей преданности. Он тогда напоминает мне пуделя, стоящего на задних лапках перед дрессировщицей в ожидании кусочка сахара. Несколько дней он играет роль идеального мужа. Становится предупредительным и внимательным до тошноты, а мне на него смотреть противно, у меня, так сказать, наступает послевкусие. Он пьет, а меня и через несколько дней с души воротит. В течение нескольких дней продолжается идеальная жизнь — это и есть верхний край синусоиды, а потом начинается постепенное вползание в новую фазу. Если я его простила — после клятв и разговоров по душам, от которых моей душе больно, словно по ней ножом проводят, — то он успокаивается, а значит, можно шалить по-прежнему. А если примирение так и не состоялось, он все равно начинает гасить свою грусть и тоску с друзьями. Чем крепче дружба, тем больше должно быть выпито в ее честь. И на следующий день опять принимает позу пуделя. Да хватит, в самом деле, об этом! Мы с тобой сегодня собрались за стаканом…

— Чашкой, — поправила Настя.

— Не перебивай меня, пожалуйста. Мы собрались сегодня, чтобы отметить рождение новой книги. Настя! Я ночь не спала, все читала и читала.

— Тебе понравилось?

— Конечно, а что будет дальше?

— Я еще не знаю. Понимаешь, когда я сажусь писать, я словно живу этой жизнью. Я вижу своих героев и чувствую их, но я не могу сказать, как они поступят. Мне кажется, что Раиса бросит своего мужа, а когда я начинаю писать, то понимаю, что она будет бороться до конца.

— А ее дочь? Кого-то она мне напоминает.

— Я знаю, о чем ты подумала. Да, действительно, мне очень хотелось написать о поколении моей мамы, о педагогинях, о женщинах, посвятивших себя школе, об их порой заброшенных и предоставленных себе детях и о том, как этих железных женщин подмяли под себя порядок и отчетность. Стремление создать видимость порядка в школе, когда сам процесс воспитания был отодвинут на второй план.

— Ну, ты прямо эпопею писать собираешься.

— Нет, что ты! Я пишу роман со счастливым концом.

— У нас — и счастливый? Какое уж тут счастье!

— Наташа, милая моя, но ведь оно разное, наше счастье. Можно радоваться теплу, улыбке твоей дочери и воробью, чирикающему на ветке. У моей книги обязательно будет счастливый конец, только я еще не знаю какой. А тебе и правда понравилось?