Славяне и варяги (860 г.)
(Исторический рассказ) - Разин Алексей - Страница 6

В особой избе собрались старшины и представители многих дружественных родов; в ту же избу позвал Гостомысл и измоченного дождем и волнами Крока.

— Слава Перуну-Сварогу! — сказал входя в избу Гостомысл: — вот отец Крок привез нам мир с Ловати; одна обуза с плеч свалилась, и как-то легче теперь на душе. Просим милости, отец. Сядь да отведай медку: обогрейся.

Крок при входе поклонился во все стороны и сел на первую попавшуюся скамью. Почти все собравшиеся старшины были ему знакомы: с одним он воевал Чудь, с другим, лет сорок перед тем, три года сряду торговал по Волге, доходил до самого ее устья, до хозарского города Итиля; с третьим ходил на Каменный Пояс — добывать золоторогого тура, проходил два года, узнал доподлинно, что таких туров на свете нет, зато привез таких черных лисиц, каких до того не видывано; с иными просто встречался на совещаниях, а псковские посланники нередко гащивали у него на Шелони.

Сначала толковали о старине, о трудных временах; но Гостомысл повернул речь к делу.

— Нет, — сказал он послу, — а ты скажи-ка лучше, как это Изборск вас обижать стал? Говорят, торговать не пускает в Чудь?

— Изборск-то? А Изборск нос поднимает, вот что. Сам ты скажи: Изборск сыном приходится Пскову, или нет?

— Пущай сыном или хоть зятем. А что?

— А сын должен уважать отца или не должен? Ты скажи.

— И говорить нечего: без этого мир стоять не будет.

— То-то же. А они, изборцы-то, не стали к нам Чудь пускать. Изборск-то в узком месте стоит и острова тут по озеру. Так они железо-то у них и скупают, нашим же хлебом им платят, да после нам же и перепродают. Годится это так делать? Скажи ты сам…

— Это точно, не по-соседски, нехорошо.

— Нет, что тут по-соседски! Ты скажи, из Пскова выселился Изборск или нет? Сыном он Пскову приходится, или нет?

— Постой, погоди, отец! — пристает старшина с волховских порогов, — приходит ко мне гонец из Бориславова рода. Так и так, говорит: Новгород идет войной на Ловать, а ты — выручать кидайся. Хорошо, думаю, а сам никак в толк не возьму — за что так вдруг война? Спрашиваю, из чего у вас дело пошло и как что было? Он и понес околесную; и Новгород у него загордился, и Назья старшинством похваляется, и то, и другое. Насилу я у него выспросил дело да и думаю: это чтоб я на моего друга закадычного, на князя Гостомысла новгородского руку поднял? Я ведь всегда по душе поступаю. Пойду прямо к нему, да спрошу: эй, хозяин, дяденька Гостомысл! Правда, что ты загордился, нос стал подымать?..

— Гордиться мне нечем, разве тем, что Новгород Великий почтил меня выбором в свои старшины. Я сам по себе ничего, а как Новгород, так и я. А если город против деревни немножко нос поднял, так уж тут ничего не поделаешь. В деревне жизнь не постоянная, опасливая, а в городе народ сидит твердо. Деревня так уже устроена, что мало-мальски вражда какая загорелась, — народ бежит в лес, или вдаль по реке, или вот как Ловать — чрез озеро. А город затем и поставлен, чтобы из него уже ни шагу, чтобы в случае беды в нем отсидеться можно было. Как народ срубил город, так и засел крепко, и избы себе поставил попрочнее, и богатство, у кого что есть, все на виду, потому что из города уж не уйдешь, не бросишь его врагу на сожжение. И немудрено, что город против деревни и постояннее, и крепче. Да не в том дело, а в том, чтобы деревни наши помирить, чтобы не было этого разоренья, как разорили нынче Ловать. Это хитрое дело, никак и ума не приложу. Чужих людей, да не соседей, помирить еще можно, между чужими людьми спор бывает прост и начистоту, так что его можно в трех словах рассказать, а спор между родными не в пример труднее. Спорят и не соглашаются, кажется, о пустяках, об одном слове, а посмотришь поближе, так этого слова лучше и не тронь, а копай глубже. Доберешься до начала, и выйдет, конечно, вздор какой-нибудь, что две бабы за пустое лукошко подрались пять лет тому назад. И об этом бы, кажется, толковать нечего, да за бабьей-то дракой в пять лет накопилось, что в хорошем хлеву навозу, и жестких слов, и косых взглядов, и крупных обид, замешалась и зависть одного рода к другому, и гордость тоже: не хочу, мол, но только покориться, а чтобы и виду не было, будто я покоряюсь; знай, дескать, наших, и мой род не хуже твоего, и не только не хуже, а может быть и лучше… А разве вот как: если два человека в роде поспорят, то прямо идут к старшине и судятся. Старшина разберет все дело, выслушает, даст им наговориться всласть и рассудит дело по совести. Ну, это и хорошо. Если два рода поспорят, надо бы тоже к старшине идти на суд, да беда в том, что нет старшины над родами, и всякий род сам себе господин. Не раз случалось, и всякий из нас это видал, выберут кого ни есть из третьего рода, отдадут дело ему на суд, и покорятся, и бывало, что спор оканчивался благополучно. Так не установить ли нам, чтобы кто ни есть из старшин решал все споры, и пусть уж ему покоряется всякий спорщик, если не умеет сам помириться…

Столетний Крок встал и низко поклонился хозяину.

— Спасибо на добром слове, — сказал он, — только уж уволь меня старика; вот скоро помру, так тогда пусть Шелонь идет в кабалу Новому-городу, а при мне нет, этому не бывать!

Встали и другие старшины, обиженные, гневные.

— Это выходит, чтобы Псков Новому-городу поклонился? Этак и мир стоять не будет!.. Нового-то города и в свете еще не было, как Псков был уже стариком…

— В кабалу мы идти не согласны!..

— Удружил! Наговорил! Бочку меду дал выпить да ведерко дегтю на закуску… Краснобай!..

— Спасибо за угощенье, князь Гостомысл; да мы не рыба; крючок-то выплюнем!..

— Руки коротки, дяденька! Не забудь, что Волхов-то нашу мстинскую воду пьет…

Гостомысл хотел говорить, вывернуться как-нибудь, но ему не дали. Среди шума и крика старшины вышли из избы. Второпях садились они в лодки, отчаливали, и уже начинали перебраниваться с народом, остававшимся на берегу.

— Плотники! — кричали одни.

— Луковники! — кричали другие: — луку, зеленого луку!..

— Ершееды озерные! — кричали третьи.

— Козла воеводой посадили! — слышалось с берега.

И лодки поплыли, и долго еще слышались бестолковые гневные крики.

Все лето ни войны, ни мира не было между родами, но не было и дружбы; похоже было, что быть войне великой.

Время приближалось к зиме. Заготовленное сено стояло в стогах; обмолоченный хлеб ссыпан был в ямы; охотники приготовляли разные капканы, ловушки и поставушки для лова пушных зверей. С юга, из Царя-града, прошли три или четыре ватаги варягов, прослужив и поторговав «в Греках» года по три и по четыре. Отошло по этому случаю несколько шумных базаров на стрелке у Назьи, и приближалась пора, когда великий путь «в Греки» становился пустынным и глухим на целые пять месяцев.

В это время к старшине Богомилу нежданно-негаданно явился гонец от Гостомысла с чудином Карном. Этого чудина прислали дружественные роды с устья озера Нево, Ижора и Водь, повестить о новом неслыханном деле: пришли варяги и на невских порогах стали рубить острог, как будто собирались зимовать. Никогда этого не было. Пройдут бывало, поторгуют или пограбят какую-нибудь мелочь, чего не успеют жители запрятать, захватят одного, много двух человек в работники, да и дальше. А тут острог рубят да и жителей сгоняют на работу!.. Чтобы рассказать точь-в-точь как бы дело, прислан и очевидец, гонец из Чуди, Карн. При таком необычайном случае, Гостомысл решился созвать большой совет поговорить о деле; для этого зовет в Новгород Богомила, а также Стемира, который знаком с разными варяжскими хитростями и повадками. Стемир собрался тотчас и вместе с Богомилом поплыл вниз по Ловати. Только что лодка их собралась выйти в озеро, как навстречу — несколько варяжских ладей.

Такая встреча в позднее осеннее время была необычайна. Варяги пробирались к югу всегда в начале весны, пользуясь половодьем, во время которого дальше могли плыть по неглубокой Ловати, чтобы, спустившись по Днепру, успеть перевалить через море в Царьград еще летом, потому что осенние бури там опасны. Чего же им надо было теперь?..