Невидимки - Паланик Чак - Страница 24

Даже не думайте, что я когда-нибудь расскажу предкам о своей аварии. Что буду, заливаясь слезами, кричать в телефонную трубку, а потом описывать им, как пуля отсекла мне нижнюю часть лица, как я пришла в кабинет оказания неотложной помощи.

Я не намеревалась делать ничего подобного. Я сообщила им в письме, что еду в мексиканский город Канкун сниматься для каталога «Эспри».

Шесть месяцев веселья, песчаных пляжей, высасывания кусочков лайма из бутылок с мексиканским пивом. Парни обожают глазеть на девчонок, когда те облизывают бутылочные горлышки. На девчонок в купальниках.

Парни.

Она любит одежду от «Эспри» — это пишет моя мама в ответном письме. Ей интересно, не будет ли у нее возможности получить скидку на покупки к Рождеству. Я ведь снимаюсь для каталога.

Прости меня, мама. Прости меня, Господи.

Будь самой красивой, пишет мама. Целуем. Любим.

Чаще всего гораздо проще никому не рассказывать, что у тебя проблемы. Мои родители, они называют меня

Мальком. Я была для них Мальком, пока на протяжении девяти месяцев находилась у мамы в животе. И после появления на свет осталась Мальком. Ехать от моего дома до родительского каких-то два часа. Но я практически никогда их не навещаю. Даю им таким образом понять, что они ничегошеньки не должны обо мне знать. Однажды мама прислала мне такую записку:

С твоим братом по крайней мере все ясно. Его нет в живых.

Мой мертвый брат. Король крикета. Лучший из лучших во всем. Первоклассный игрок в баскетбол. Он был таким до шестнадцати лет, до того момента, пока тест на стрептококковое воспаление горла не выявил у него гонорею. Уже тогда я сознавала, что ненавижу своего братца.

Не думай, что мы тебя не любим, пишет мама в одной из записок. Мы просто не показываем того, что чувствуем.

Истерики действенны лишь тогда, когда их кто-то наблюдает. Ты знаешь, что делать, чтобы выжить.

Родители, узнай они о случившемся со мной, достали бы меня своими «как же это ужасно!». Сначала они долго охали бы над тем, как люди расступились перед кабинетом врача, увидев меня. Потом — над тем, как закричала францисканская монашка. И над тем, как полиция фотографировала мое лицо.

Перенесемся в детство, когда ты — пузатый карапуз и ешь только жидкие смеси. Ты идешь, шатаясь, к кофейному столику. Тебя держат собственные ноги — эти венские сосиски, которые, кажется, вот-вот переломятся. Надо устоять. Наконец ты добираешься до столика и — бац! — ударяешься своей большой нежной детской головенкой об угол.

Ты уже на полу… И, о господи! Господи, господи! Как же больно!

Вообще— то все не так уж и страшно, если к тебе уже несутся мама и папа.

О, наша маленькая! Наша терпеливая девочка!

Только тогда ты разражаешься рыданиями.

Перенесемся к Бренди, ко мне и к Сету, поднимающимся наверх к Спейс Нидл[Спейс Нидл — огромное здание, похожее на иглу] в Сиэтле, штат Вашингтон. Если не принимать в расчет того случая, когда мы притормозили у дороги и я сбегала за чашечкой кофе для Сета — со сливками, сахаром и климарой — и кока-колой без льда, это наша первая остановка после канадской границы. Одиннадцать часов. Спейс Нидл закрывается в полночь.

Сет говорит, что в мире существует два типа людей.

Бренди Александр хотела сначала найти хорошую гостиницу с парковочной площадкой, где моют автомобили, и номерами с ванной, выложенной плиткой. Возможно, мы успели бы вздремнуть перед тем, как Бренди отправилась бы продавать медикаменты.

— Предположим, что ты принимаешь участие в игре-шоу, — говорит Сет, продолжая разговор о двух типах людей. Он уже свернул с автострады, и теперь мы едем во тьме между складскими помещениями, ориентируясь на огни Спейс Нидл, проглядывающие сквозь каменные постройки. — И выигрываешь. В качестве приза тебе предлагают выбрать или набор мебели для гостиной из пяти предметов фирмы «Бройхилл» стоимостью три тысячи долларов, или десятидневное путешествие по красивейшим местам Европы.

Большинство людей, утверждает Сет, предпочли бы мебель поездке.

— Просто в награду за свои старания человек желает иметь нечто такое, что можно показать другим. Вспомните фараонов с их пирамидами. Поэтому-то, если у выигравшего даже уже есть именно такой набор мебели, какой предлагают в качестве приза, он все равно выберет его, а не путешествие.

На улицах в центре Сиэтла не видно припаркованных на стоянку машин. Люди сидят по домам, смотрят телевидение. Или сами являются телевидением, если верить в Бога.

— Я покажу вам, где закончилось будущее, — говорит Сет. — Я хочу, чтобы мы с вами были такими людьми, которые выбрали бы поездку в Европу.

По мнению Сета, будущее закончилось в 1962 году на всемирной ярмарке в Сиэтле. А в ней заключалось то, что мы должны были унаследовать: попадание всего человечества на Луну в течение ближайшего десятилетия; асбест — наш чудо-друг; создание сверхмира, совмещающего атомную энергетику с пережитками старины. Мира космической эпохи, в котором с верхних уровней с квартирами — летающими тарелками Джетсонов на нижний с магазинчиком «Бон Марше», где продаются дамские шляпы, можно добраться по монорельсовой дороге.

Все — и гениальные разработки, и результаты многочисленных исследований, и ошеломительный успех, к которому обещал привести проект, — все это так и осталось здесь.

В Спейс Нидл.

В научном центре с кружевными куполами и светящимися шарами, развешанными тут и там. С монорельсом, покрытым алюминием. Такой должна была быть наша жизнь. Сет предлагает:

— Пойдемте туда, прокатимся. Спейс Нидл разобьет ваши сердца своими квартирами со служанкой-роботом Рози, машинами, похожими на НЛО, и кроватями-тостерами, которые по утрам выплевывают спящих.

Сет говорит:

— Джетсоны сдали Спейс Нидл Флинстоунам. Фреду и Вилме, ну, вы помните. Под раковиной на кухне вместо помойного ведра у них живет поросенок. Вся их мебель сделана из кости и камня, а абажуры сшиты из тигриной шкуры. Пылесосит Вилма фиолетовым слоненком.

Здесь было наше будущее — будущее пищи из сыра, будущее пенопласта и клубной медицины на Луне, и ростбифов, подаваемых в тюбиках, как зубная паста.