Невидимки - Паланик Чак - Страница 13

— За что ты меня ударила? — безмолвно спрашивает у матери ребенок. — Я ведь не сделал ничего плохого. За что? Я не понимаю!

Я прижимаю индейку к груди, выхожу из супермаркета и быстрыми шагами иду по направлению к «Мемориальной больнице Ла-Палома». Темнеет.

Я крепко держу холодную тушку. В моей голове стучит: индейка, чайки, сороки.

Птицы.

Птицы склевали мое лицо.

По больничному коридору навстречу мне идет сестра Кэтрин. Одной рукой она придерживает шагающего рядом с ней мужчину, в другой — несет какую-то подставочку. Мужчина весь в бинтах, дренажных трубках и пластиковых пакетиках с красной и желтой жидкостью, втекающей и вытекающей из него.

Птицы склевали мое лицо.

Сестра Кэтрин кричит:

— Эй, дорогая моя! Я веду к тебе необыкновенного человека! Уверена, ты будешь счастлива с ним познакомиться!

Птицы склевали мое лицо.

Между ними и мной — кабинет логопеда. Я заглядываю вовнутрь и вижу Бренди Александр. В третий раз в своей жизни. Королева добра и света в платье-футляре от Версаче. Сегодня от нее веет ошеломляющим духом тоскливой безысходности и порочного смирения. Она неотразимая, но униженная. Жизнерадостная, но увечная. Ее несравненное величество — самое восхитительное из всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Я останавливаюсь у приоткрытой двери кабинета и таращусь на Бренди.

— Что касается мужчин, — говорит логопед, — они ставят акцент на произносимые ими прилагательные. Например, если кто-то из них делает тебе комплимент, он скажет: сегодня ты такая красивая.

Бренди настолько красивая, что ее голову впору отрезать и выставить на витрину на синей бархатной ткани «У Тиффани». Кто-нибудь непременно купил бы ее даже за миллион долларов.

— А женщина сказала бы: сегодня ты такая красивая, — продолжает логопед. — Итак, запомни, Бренди: ты должна выделять модификатор, а не определение.

Бренди Александр поднимает свои голубичные глаза на меня, стоящую у двери, и говорит:

— Девушка, вы безбожно уродливы. Вы что, позволили слону посидеть у вас на лице?

Голос Бренди… Я практически не слышу, о чем она толкует. В это мгновение я растворяюсь в чувствах, которые вызывает во мне это неземное создание. Так ощущаешь себя, если наделен сверхъестественной красотой и любуешься своим отражением в зеркале. Бренди — моя королевская семья. Единственный смысл в жизни.

Я говорю:

— Кхои хне оик.

Я прохожу в кабинет и кладу холодную влажную индейку на колени логопеду.

Та замирает от неожиданности под тяжестью двадцати пяти футов мертвого мяса и вдавливается в свое крутящееся кожаное кресло на колесиках.

Сестра Кэтрин уже где-то рядом. Она кричит:

— Эй!

— Гирул хши хиаои иа, — произношу я и вывожу логопеда, сидящую в кресле, в коридор. — Ионик хинк гм.

Логопед приходит в себя, поднимает голову, смотрит на меня и улыбается:

— Не стоит делать мне подарков. Помогая тебе, я просто выполняю свою работу.

Монашка и мужчина в бинтах подходят к нам. Она привела мне нового жениха без кожи, или без лица, или без зубов. Жениха, который, как ей кажется, идеальный для меня вариант. Который станет любовью всей моей жизни. Моим искалеченным, изуродованным, обезображенным прекрасным принцем. Моим отвратительным будущим. Чудовищным остатком моих дней.

Я влетаю в кабинет, захлопываю за собой дверь и запираюсь изнутри на ключ. Мы вдвоем с Бренди Александр. Я хватаю со стального стола рабочую тетрадь логопеда и ручку, вырываю лист, пишу.

спаси меня.

Машу листком перед лицом Бренди. Потом дописываю:

пожалуйста.

Руки Бренди Александр — нечто невообразимое. Все и всегда начинается с именно с них. Бренди Александр протягивает мне правую кисть, с толстыми пальцами, украшенными кольцами. Выступающие вены на запястье придавлены разноцветными браслетами. Красота Бренди Александр — космическая.

— Итак, девочка, что же случилось с твоим лицом? — спрашивает Бренди.

Птицы.

Я пишу:

птицы. птицы склевали мое лицо.

Я смеюсь.

Бренди смотрит на меня со всей серьезностью.

— Что это значит?

Я продолжаю хохотать. И пишу:

я ехала по автостраде.

Мне никак не успокоиться.

кто— то выстрелил в меня из винтовки тридцатого калибра.

пуля отсекла от моего лица всю челюстную кость.

Я все еще смеюсь.

И пишу:

я сразу приехала в больницу.

поэтому не умерла.

Смех уже душит, меня.

вернуть кость на место врачи не смогли, продолжаю я писать.

ее склевали чайки.

Я резко смолкаю.

— Девочка, у тебя кошмарный почерк! — замечает Бренди. — Рассказывай дальше.

На глаза наворачиваются слезы.

теперь я питаюсь только детскими смесями, пишу я.

и не могу разговаривать.

у меня не стало работы.

я лишилась дома.

и жениха.

никто на меня не смотрит.

а всю мою одежду… ее забрала моя лучшая подруга.

Я плачу.

— Что дальше? — спрашивает Бренди. — Расскажи мне все.

ребенок, пишу я.

маленький ребенок в супермаркете назвал меня чудовищем.

Голубичные глаза Бренди становятся строгими. Она смотрит прямо на меня.

— Ты воспринимаешь жизнь чертовски неправильно! Все, о чем ты можешь думать, так это только о той гадости, которая уже произошла.

Она говорит:

— Нельзя опираться только на прошлое или настоящее. Расскажи мне о своем будущем.

Бренди Александр поднимается со стула. Ее ноги заключены в золотые путы шнурков и цепочек. Она достает из сумки пудреницу, усыпанную драгоценными камнями, открывает ее и смотрит в зеркальце на внутренней стороне верхней створки.

— А логопед… — произносят графитовые губы Бренди. — Скорее всего она не в состоянии тебе помочь.

Крупные руки в кольцах и браслетах прикасаются к моим плечам и велят мне сесть на стул. Тот самый, на котором только что сидела сама Бренди. Сиденье еще хранит тепло ее задницы.

Бренди подносит пудреницу к моему лицу и располагает его так, чтобы я могла заглянуть вовнутрь. Я в изумлении обнаруживаю, что вместо пудры в ней — маленькие белые капсулы. А вместо зеркала — фотография улыбающейся Бренди Александр. Она выглядит сногсшибательно.