Стокгольмское дело - Лапидус Йенс - Страница 19

– А он не назвал свое имя? – спросила Нина.

– Сказал, что его зовут Хенрик. Фамилию – нет, не сказал.

– А по-другому никогда себя не называл?

– Нет… я слышала только «Хенрик». Хенрик и Хенрик.

– А вы сказали ему, сколько вам лет?

– Нет… сказала только, что в седьмом классе.

– При первой же встрече?

– Не знаю… может, позже, когда другие появились.

Вопросы поставлено правильно, ничего наводящего, простые и прямые. Она настоящий профи по части допросов, эта Нина.

Встречались ли вы после этого?

Как вы договаривались о встречах?

Вы не помните тогдашний номер вашего мобильного телефона?

Вы не помните тогдашний номер его мобильного телефона?

Иногда Нина Лей делала короткие паузы, но когда ей казалось, что передышка затягивается, продолжала.

Скажите, а счет в банке «Нордеа» у вас все тот же?

Рассказывали ли вы кому-то о происходящем?

Кто, по-вашему, мог заработать на этом?

Знали ли вы, что они снимают видео?

Катя несколько раз останавливалась на полуслове и опускала голову, точно увидела на полированной поверхности стола что-то очень интересное.

Эмили показалось, что она устала. Хочет прервать допрос.

– Нет, – Катя посмотрел ей в глаза, – я не устала. Раз уж я здесь, расскажу все, что знаю.

Другой вопрос – что даст ее рассказ. Застрявшие в памяти размытые, поверхностные, разрозненные, лишенные подробностей картинки. Катя путала даты, людей и места. Хорошо известный психологический феномен: вытеснение тяжелых воспоминаний. Если бы она помнила все в деталях, наверняка сошла бы с ума. Но… Эмили прекрасно понимала, как Катин рассказ будет выглядеть в протоколе допроса. Протоколы не учитывают психологические нюансы. А вот что она совершенно не понимала – как получилось, что Нина Лей и ее команда до сих пор не идентифицировали ни единого участника преступной группы. Прошло больше года.

Издевательства не кончались. Наоборот – становилось все изощреннее. Катя рассказала, как ее повезли в какую-то усадьбу, облачили в дурацкое белье-бонни и заставили играть в дурацкие игры с группой мужчин. Кроме нее, там было еще несколько девочек.

Дальше их провели в какой-то полуподвал. Катя оказалась в холодной комнате с единственной кроватью посередине. Рядом с кроватью – кожаные ремни, плетки, дилдо, наручники.

Эмили уже слышала про эту усадьбу, правда, с другой перспективы. Показания Матса Эмануельссона.

– Я решила, сейчас кто-то придет и станет меня пользовать, но я… я…

Удивительно, что до этого Катя рассказала довольно много и почти без остановок, но сейчас что-то произошло.

– Они надели на меня наручники… их было много, не знаю сколько… – Катя продолжала говорить торопливо, но совершенно бессвязно, как в бреду. – Моча, дерьмо… дилдо в попу… огромный… я только кричала: «Нет… больно, умереть…» – Глаза ее лихорадочно заблестели. – Умереть я хотела, вот что!..

Эмили отложила ручку.

– Думаю, нам следует прерваться. Хотя Катя ничего не говорит, я уверена – необходим перерыв.

Наступило тяжелое молчание. Лицо у Нины стало серым, как шторы на окнах. Катю начал бить озноб. Эмили обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Думаю, эпизод, который вас так потряс, зафиксирован на одном из фильмов, – сказала Нина, выдержав довольно долгую паузу. – Возможно, вы сможете идентифицировать кого-то из извращенцев. Или девушек. Все, что вы вспомните, представляет для нас огромную ценность.

Йосефин, как всегда, не вошла, а ворвалась в зал, и Эмили отвлеклась от мыслей о вчерашнем допросе.

Допрос решили не продолжать, перенесли на сегодня.

По пути к столику Йоссан перецеловала самое меньшее пятерых. Для нее – не просто ланч с приятельницей, а жизненно важная активность. Face-time. Видеть и быть увиденной. Метод социальных завоеваний.

И опять резанул контраст: рассказ Кати и это бесконечное жоповерчение.

– Пиппа, как ты?

Почему-то Йоссан вбила себе в голову, что Эмили – вылитая Пиппа Миддлтон.

Они традиционно обнялись. Эмили терпеть не могла эти поцелуйчики в щечку.

– Слышала, слышала… идешь в гору, Пиппа! Уже помощников нанимаешь пачками. Это же замечательно!

– Да… забавно, знаешь, кто помог? Магнус Хассель. Его наводка. Мы столкнулись в кабаке несколько месяцев назад. Он был с Андерсом Хенрикссоном.

– Темный тип, этот Андерс. Упертый.

– Упертый – да. А почему темный?

– Я всегда чувствовала, что такие ничтожества скрывают особые таланты. Вся эта упертость – только фасад… Они компенсируют свое ничтожество разными способами. Один, к примеру, очень умный, другой – очень добрый, только никто про это не знает. Им не на ком проявить свои таланты. У них нет друзей. Но Андерс Хенрикссон – особый случай. Стопроцентный ботаник. И за этим ничего не стоит.

– Но он как-никак совладелец «Лейона»?

– Каждый может стать совладельцем, если готов работать по восемьдесят часов в неделю и помереть на двадцать лет раньше.

Принесли заказ. Для Эмили – обжаренное во фритюре филе сайды с соево-имбирным кремом, для Йоссан – запеченное филе судака с нежнейшей икрой уклейки под соусом бер-блан. От указанного в меню гарнира – пюре из миндальной картошки – Йоссан отказалась.

Изысканная еда немного отвлекла Эмили от мрачных мыслей о вчерашнем допросе.

Йоссан выудила из сумки маленькую металлическую баночку и с многозначительным стуком поставила на стол.

– Я не ем крахмал ни в каком виде, – заявила она, открыла банку и показала Эмили. Что-то туго спрессованное, похожее на листья темного салата. Йоссан выудила вилкой несколько листьев и положила на тарелку. – У меня новая добавка.

– Интересно… и что это?

– Водоросли. Обычные сине-зеленые водоросли. Битком набиты минералами, витаминами и антиоксидантами. Волосы укрепляются, иммунитет делает рывок, удивляющий не только его владельца. Представляешь? Иммунитет и сам удивляется: что это со мной? У меня уже три недели не было головных болей. А посмотри на кожу – как у младенца.

Эмили положила в рот кусочек рыбы. Просто дышит свежестью. Интересно, какое-такое экзотическое, с нежным ореховым привкусом масло льют они во фритюрницу? Фантастически вкусно, даже без всяких морских овощей сомнительного вида.

Эмили очень нравилась Йосефин, хотя та была невероятно тщеславна. Рассказывала о своих интернет-свиданиях и новых сумочках от Little Leffner раз в десять больше, чем о важных вещах. Но с ней весело. Эмили, не особенно склонная к смеху, очень это ценила.

В кармане сумочки – не Little Leffner, конечно, но тоже ничего – задергался айфон. Неизвестный номер.

Катя. Уже по ее голосу Эмили поняла: что-то не так.

– Я не уверена, смогу ли продолжать.

– Вы имеете в виду сегодняшний допрос?

– Не знаю, решусь ли…

– Что-то случилось?

– Да.

– Что?

– Не могу по телефону.

– Хотите обсудить?

– Да, – голос странный, сдавленный. – Было бы хорошо.

– Можете прийти ко мне в контору?

– Лучше не надо… я не хочу выходить из дома. Вы не могли бы зайти ко мне? Потом вместе поедем на допрос… если смогу.

Катя и Адам жили в Аксельберге, на улице Йосты Экмана. Одинаковые коричневые дома напоминали гигантские кубики «лего». Плоские крыши, прямые углы, никаких украшений, балконы если и есть, то не на фасаде.

Йоссан приподняла бровь. Несолидно для адвоката ехать черт-те куда по первому свистку, но с другой стороны – запретов нет. Хотите ехать – пожалуйста. Тем более если клиент настаивает.

Йосефин расплатилась по счету – «Нет-нет, я приглашаю… я пока еще работаю в “Лейоне”»… – и помахала рукой:

– Скоро увидимся.

Эмили никак не могла стереть в памяти отрывки из видео, которые они просмотрели накануне. Ничего омерзительнее она в жизни не видела. И еще что-то, что она не могла точно определить. Ее не покидало ощущение, что она знает этих девочек-подростков, над которыми издевались подонки. А может, и нет… если не обращать внимание на чудовищный макияж, гиперсексуальное нижнее белье и искаженные страданием лица – обычные девчушки, каких встречаешь сотнями. Такие же, как она или любая из ее подруг пятнадцать лет назад.