Стокгольмское дело - Лапидус Йенс - Страница 13

Маркус, несмотря на выходной, тоже в конторе – юрист-трудоголик. Он работал с делом о мошенничестве, где обвинитель в качестве, как он назвал, «обобщающего доказательства» криминальных наклонностей ответчика сообщил, что тот и ранее занимался перехватом идентификационных данных.

– Это не доказательство, – сказала Эмили, – и думаю, нам удастся избежать приобщения к делу. Должно проскочить. Не имеет отношения. Найди все, что можешь, прецеденты, преюдикаты… Прочитай тридцать пятый параграф в уложении о доказательствах. Потом обсудим.

В приемной скрипнула дверь.

– Добро пожаловать, – голос Маркуса. И тут же звонок: «Они пришли».

– «Они»?

– Да, она и еще кто-то, даже не хотят раздеться и подождать пару минут. Спросишь мое мнение – не подарок.

Кожаная курточка на молодой девушке явно из другого десятилетия. Мужчина в потертой джинсовой куртке, на которой раньше были нашивки: на спине и рукавах темные, еще не выцветшие прямоугольники. Все время оглядывается, будто ждет засады. Между сорока пятью и пятьюдесятью – возможно, отец. А она все время глядит в пол – воплощенная неуверенность.

– Позвольте предположить – вы и есть Катя, – Эмили протянула ей руку.

Девушка подняла голову. Бледная. Почти неестественно бледная – под кожей просвечивают голубые жилки вен.

Протянутую руку перехватил ее спутник.

– Да, это Катя. А меня зовут Адам. Бойфренд, самбу[22], жених – называйте, как хотите. Для дорогого дитятки все имена хороши. Спасибо, что согласились нас принять так быстро.

На редкость мелкие зубы, как у какого-то грызуна.

Зашел Маркус. Эмили села на свое рабочее кресло, посетители напротив. Маркус – с короткого конца стола.

– Мой помощник и коллега, Маркус Энгваль.

– Дело очень щекотливое, – Катя посмотрела на Адама, и Эмили вдруг сообразила, что она в первый раз открыла рот. Мне бы не хотелось, чтобы посторонние…

– Маркус вовсе не посторонний, – Эмили прокашлялась. – Он работает вместе со мной и связан тем же обетом молчания, что и я. Но если вы настаиваете…

Адам положил ладонь на Катино запястье.

– Нет-нет… если так для вас лучше, ясное дело – мы не возражаем. Может остаться.

Эмили повернулась к Кате.

– Ваше слово последнее. Решать вам.

– Да-да… может остаться, – повторила она почти беззвучно.

– Вот и хорошо. В чем заключается ваше дело? – спросила Эмили.

Молчание. Оба молчат. Но девушка явно волнуется: плечики прижаты чуть не к ушам, руки сжаты в кулаки. Неровное дыхание.

– Может быть, вы хотите, чтобы задавала вопросы я?

Катя на пару секунд зажмурилась, потом опять открыла глаза.

– Нет-нет… я справлюсь.

Она разжала руки, посмотрела на ладони, точно впервые их видит, положила на колени.

– Полицейские хотят меня допросить… А я не хочу, чтобы меня допрашивали.

И опять замолчала. Адам взял ее за кисть – его длинные пальцы без труда сошлись на запястье.

– Надо все рассказать по порядку, ты же сама понимаешь.

– Это трудно… очень. Я об этом никогда не рассказывала.

– Успокойтесь. Вас никто не торопит, – сочувственно сказала Эмили. – Рассказываете как хотите и о чем хотите.

Ей показалось, что девушка охотнее всего легла бы на пол и свернулась калачиком. Она пошевелила бескровными губами и начала рассказывать.

– Значит, лет десять назад… мне было тринадцать. Я была трудным ребенком, масса проблем… ну, вы знаете… меня поместили в интернат для трудных подростков. А потом… один человек, которому я очень доверяла… познакомил меня с дядькой. Сказал, у того есть предложение. Что я могу неплохо заработать.

Катя остановилась и посмотрела на Адама. Тот, похоже, слегка сжал ее руку.

– Симпатичный дядька… и он был такой… как бы сказать… осторожный, когда мы первый раз встретились. А мне-то? Пускай тешится. Дал пятьсот крон… тогда это были для меня большие деньги. Я не… подумаешь! Почти все девчонки в интернате делали то же самое, даже хвалились друг перед другом. А потом… потом он опять позвонил. Он приглашал меня несколько раз… и как-то спросил, не возражаю ли я, чтобы его приятель тоже поучаствовал. Я-то тогда подумала: а с чего бы мне возражать? Больше заплатят. – Она остановилась и опять глянула на Адама, словно ища поддержки. – Еще девчонка была, не думала тогда… не понимала. Да и никто не понимал… в общем, трудно объяснить.

– Вам не надо ничего объяснять, – спокойно сказала Эмили.

– Они, в общем… отняли меня у меня самой. И я никогда уже… никогда…

Она замолчала и уставилась в окно за спиной Эмили, будто что-то там увидела.

Адам потряс ее руку.

– Рассказывай… адвокат не может с тобой просидеть весь день.

Катя глубоко вздохнула.

– После того раза мне расхотелось… они уже черт-те что начали со мной вытворять. Далеко зашли, в общем. Говорю – хватит, с меня довольно. А он начал грозить, типа расскажет все матери, персоналу в интернате… отцу. Мне плевать на персонал, да и на мать тоже. А отец к тому времени уже умер. Но мне не хотелось, чтобы бабушка с дедушкой узнали… они бы не выдержали, да и я… в общем, я смолчала. Никому ничего не рассказывала. Потом они меня вызывали часто, и с каждым разом… не хочу даже рассказывать, что они делали. Я жила, как в тумане, начала курить хаш, даже героин… как-то попыталась покончить с собой, четыре раза сбегала из интерната. Но это все продолжалось и продолжалось…

Как-то, помню, сорвалась. Истерика, слезы… лежу на полу в ванной и вою. Этот… ну, который первым был… занервничал. А вдруг расскажу кому-нибудь! И стал меня пугать: дескать, все у них заснято, так что не дергайся. И показал мне видео со мной… Не перестанешь орать, сказал, выложим в Сеть. Все увидят, что ты за тварь Наконец меня перевели в другой интернат, на север. Думаю, случайно. А может, сообразили: со мной что-то происходит. Что-то не то. И решили засунуть подальше от Стокгольма. Повезло. Это как сказать… повезло, не повезло… лучше бы мне тогда повеситься или дозу принять.

Катя впервые за все время разговора посмотрела на Эмили. Прозрачные, словно налитые слезами глаза.

Но сухие.

– А потом кто-то передал в полицию жесткий диск с кучей всех этих видео… те, конечно, начали искать: кто да что… и как-то им удалось меня опознать, хотя мне тогда было только тринадцать. Хотят допрашивать… а я только и делаю последние десять лет, что пытаюсь забыть…

Эмили начало знобить. Она надеялась, что ни Катя, ни Адам и тем более Маркус не заметят. Жесткий диск с отвратительными, садистскими педофильскими записями – она слишком хорошо знала эту историю. Диск фигурировал в деле Беньямина Эмануельссона в прошлом году. Его передал полиции отец Беньямина, Матс. Они с Тедди копались в этой истории до потери пульса, но так и не удалось узнать, кто за этим стоит. Кто входит в группу негодяев, готовых на все, даже не убийство. Они сломали судьбы десяткам девочек-подростков, они вынудили Матса Эмануельссона к жизни в подполье. Неужели полиции удалось что-то найти? Наконец-то… Вся история сидела в памяти, как заноза, которую не удалось вытащить.

И еще: она не видела Тедди больше года. После суда они встретились только один раз в ресторане и собирались пойти к ней домой. И тут ее угораздило задать ему вопрос, который задавать не следовало.

«Тедди… теперь, после “Лейона»”… ты не собираешься найти нормальную работу?»

«Не знаю», – коротко ответил Тедди. У него, очевидно, не было желания говорить на эту тему.

Но она продолжала прессовать.

«Собираешься измениться?»

Он положил нож и вилку на тарелку и вытер рот салфеткой.

«В каком смысле?»

«В прямом. Стать цивилизованным человеком».

«Слушай, Эмили. С того момента, когда я вышел из тюряги, я только и делаю, что стараюсь вписаться в это общество. Но… нет. Измениться я не могу. Я есть то, что я есть».

Эмили тоже вытерла губы и попросила счет. С тех пор они больше не виделись.