Модель для сборки 20 лет: Юбилейная книга - Дивов Олег - Страница 5

– Помню, – улыбнулся кот. – Нам пора. Солнце почти скрылось.

– Я догоню, – глухо сказал Кощей, не спуская взгляда с могилы.

– Уверен? – Василий всё еще боялся, что друг сотворит какую-нибудь глупость.

– Да.

Смотритель внимательно поглядел на Бессмертного и, так ничего и не сказав, начал спускаться с холма. Вешалка, сжимая сыр в клюве, скакала рядом. Возле двери в другой мир они остановились. От солнца остался всего лишь краешек. Минута, может быть, две, и выход закроется навсегда.

– Давай, я сразу за тобой, – сказал кот, и ворона, облегченно кивнув, прыгнула в Портал.

Подбежал запыхавшийся Кощей, разжал кулак, показывая маленький желудь. Бросил прощальный взгляд на могилу, а потом скрылся в синем мареве волшебной двери.

Василий уходил из Леса последним. Очень хотелось обернуться, попрощаться с родным миром, но времени на это уже не оставалось. Он шагнул в арку, оставив позади себя умирающий Лес, последнюю осень и людей, навсегда лишившихся сказки.

Олег Овчинников

Операторы односторонней связи

Слово автора:

Мне очень симпатична «Модель для сборки». Она была бы мне не менее симпатична, если бы в проекте не было ни одного моего текста, но моих текстов там много. Мне нравится, как читает Влад Копп и какую музыку подбирает ему звукооператор.

Я помню, что некоторые мои коллеги сочли чтение их текстов на радио нарушением авторских прав. Если это и нарушение, то, пожалуй, одно из самых приятных. Не так часто у авторов есть возможность услышать, как кто-то другой пропускает их тексты через себя. Да и несколько новых читателей не будут лишними, даже если твое произведение дошло до них через уши. А что делать? Шелест страниц слышен всё реже в наше мультимедийное время.

Привет, я один из тех, кто разговаривает в автобусе. И в кабине лифта, стоя в углу и не обращая внимания на мелькание этажей. И когда поздним вечером вы спешите домой, а я бреду вам навстречу по темной улице. Не потому, что у меня в ухе наушник, а на щеке – модная проволочка «хэндс фри» микрофона. У меня вообще нет мобильника. С кем бы я по нему общался? Даже пейджера нет. Я сам как пейджер.

Я разговариваю сам с собой, так думаете вы. Если вам взбредет в голову понаблюдать за мной, вы заметите, что я говорю разными голосами. Но я не шизофреник. Шизофренику никогда не бывает так одиноко.

Я связист. Или связной. Название не меняет сути. Опс, извините, начинается моя передача.

– Эй, кончайте прикалываться, злыдни! Зачем вы меня заперли? Тоже мне, шуточки… Откройте, я же всё равно выберусь! Дверь вышибу или по пожарке слезу. Слышите? Всё, вышибаю… – Минуту спустя: – Крепкая, черт! Все-таки по пожарке… У-у, шатается!

Кажется, всё.

– Извините, это я не вам. Да, да, мне очень жаль. Я же извинился!.. Сами вы прете! Да вам одной на тротуаре тесно! Езжайте в Индию, там на таких, как вы, молятся. Всё, я сказал!

Ненавижу прохожих-скандалистов! Готовы целый час возмущенно размахивать руками и чесать языком, вместо того чтобы просто сделать шаг в сторону и дать мне пройти. Я же не виноват, что меня периодически накрывает. Можно подумать, я сам выбираю время и место сеанса! Чуть настроение не испортила. Не видно разве: человек на свидание торопится. В чистых брюках. Со стрелочками.

Стрелочки, правда, немного разные получились. Что поделать, маловато опыта… Так ведь они и в швейцарских часах не совсем одинаковые. По слухам.

Всё, вроде успокоился.

О чем я? Об одиночестве? Ладно.

Мы повстречались прошлой осенью, в парке.

Смешное слово «повстречались». Повстречались, повстречались и разошлись? Я не суеверен, однако не пожалею ни слюны, ни свежевыглаженной рубашки, лишь бы такого не случилось. Тьфу-тьфу-тьфу!

«Повстречались» – значит случайно встретились. И познакомились тоже случайно. Только благодаря поделке из цветной бумаги, иначе бы так и остались незнакомыми, случайными, чужими… Я озабоченно пинал опавшие листья: «Середина октября, время продумывать зимний гардероб. А чего тут продумывать? Заштопать свитер, второй… Самый теплый, с оленями, к сожалению, «восстановлению не подлежит», но, если обрезать и подшить рукава, из него получится отличная жилетка. И ветровка – поверх: зимы в Москве дождливые. В общем, как-нибудь перезимуем. Как-нибудь…» Она недовольно сметала листву к обочине: «Середина октября, теплынь, солнышко. Второе лето за год проходит мимо. Даром что бабье…» Я шаркал подошвами, она – метлой. Она работала с прохладцей, я просто прохлаждался. Я вносил элемент хаоса в золотисто-багряное великолепие, в это унылое очарованье для очей поэта. Она пыталась его упорядочить, выметая листья чуть ли не у меня из-под ног, собирая их в аккуратные кучки, сильно смахивающие на заготовки для жертвенных костров. Словом, трудно представить себе пару, менее расположенную к знакомству.

Шарик из сиреневого картона мы заметили одновременно. Он лежал посредине пустой скамейки, забытый кем-то или выброшенный. Грани на шарике стали заметны, когда мы подошли ближе, каждый своим путем.

Она остановилась, я склонился над скамейкой. Она протянула к шарику руку в неуклюжей брезентовой рукавице, я оказался проворней.

– Двенадцатигранник, – сказала она тихим голосом.

– Додекаэдр, – согласился я.

Я уже вертел его в пальцах – правда, тогда он был серый и пластмассовый – давным-давно в кабинете алгебры и геометрии. И думал, что все люди похожи на многогранники. Простые и прямодушные – на кубы, более сложные, «с подтекстом» – на додекаэдры, себя же я с юношеской самоуверенностью причислял к икосаэдрам, сплошь состоящим из маленьких хитреньких треугольничков.

С какой стороны ни посмотри, увидишь всего несколько граней, прочие останутся в тени. На них даже можно написать: «эта сторона – для родителей», «эта – для учителей», «эта – для случайных встречных». И только к тем, кто нам по-настоящему дорог, мы стараемся поворачиваться своими лучшими гранями.

С годами число треугольничков поубавилось, граненый брильянт икосаэдра потускнел и выродился до чего-то угловатого и плоского. Сторона «А» для тех, кто пройдет мимо и не заметит, и сторона «Б» для тех, кто заметит… и пройдет. В частности, к парковой «девушке с метлой» я неосознанно старался повернуться левым боком. На правой щеке третий день белела полоска пластыря, вернее сказать, уже серела – в память о неудачной попытке заточить тупое лезвие одноразового бритвенного станка. Заметив такую странность в своем поведении, я улыбнулся.

– Можно? – Маленькая узкая ладошка вынырнула из рукавицы, превосходящей ее размерами раза в три.

– Пожалуйста. – Я положил на нее наглядное пособие по наивным заблуждениям детства.

– Картонный, – заметила она с легким сожалением. – У нас в классе был пластмассовый.

Сиреневый двенадцатигранник дрогнул под порывом ветра, и мне пришлось придержать его пальцами, чтобы не улетел.

Девушка с метлой бросила на меня короткий взгляд исподлобья и тут же отвернулась. Я успел заметить лишь красное пятнышко расцветающей простуды – слева над верхней губой. На ее стороне «А».

Две минуты спустя она призналась, что ее зовут Лара. Три минуты спустя я всё еще пытался вспомнить собственное имя. Меня так давно о нем не спрашивали, чаще интересуясь регистрацией… А когда вспомнил – не успел назвать.

Знакомый холодок пробежал вверх по позвоночнику, вздыбил волоски на шее, больно клюнул в темечко. Разошелся электрическими волнами по рукам и ногам, нестерпимо засвербел, уткнувшись в кончики пальцев. Я почувствовал приближение сеанса. И даже зубы стиснул от раздражения: до чего же не вовремя!

Впрочем, когда это сеанс наступал вовремя?

Я повернулся спиной к Ларе и успел сделать несколько шагов по дорожке черного и как будто осиротевшего после расчистки асфальта. Начинать передачу в присутствии новой знакомой почему-то не хотелось. Я еще порадовался про себя: начало эфира по непонятной причине задерживалось. Но уйти достаточно далеко мне не удалось.