Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 9

– Государь-то, когда придет? – поинтересовался у Никиты князь Долгоруков.

– Скоро, князь Владимир Тимофеевич, – отвечал ему окольничий, бросив мимолетный взгляд на идущую следом княжну Марью.

Та, заметив его внимание, густо покраснела и отвернулась, чтобы батюшка не заметил её смущения.

– И что в Неметчине часто такие приемы устраивают?

– Если при дворе, то почитай что каждый день. А люди попроще, кто раз в неделю, а кто и не каждый месяц.

– А ты бывал там на таких?

– Конечно, бывал. И у короля свейского и у набольшего боярина тамошнего Акселя Оксеншерны доводилось.

– Ну-ну.

Скоро палата наполнилась гостями. Одни расселись на лавках, стоящих вдоль стен, другие, сбившись в кучки, принялись что-то обсуждать между собой. Третьи голодными глазами косились на столы, уставленные всяческой закуской.

– Государь! – громко объявил Вельяминов, и трижды стукнул посохом по полу.

Нанятые в Кукуе музыканты заиграли что-то торжественное, и в палату быстрым шагом вошел царь. Большинство присутствующих тут же, где стояли, повалились в ноги.

– Здорово, бояре, – поприветствовал их я, глядя сверху на спины. – Ну, вставайте уже. Хватить бородами пол протирать. Слушайте указ: На приемах и прочих собраниях государю и государыне земно отнюдь не кланяться, а вести себя вольно и отменно веселиться! Всё вняли? Тогда поднимайтесь!

– Как же это, царь-батюшка? – практически стонет кто-то из бородачей.

– Это кто тут веселиться не хочет?! – давлю на корню дискуссию.

Таковых не оказалось, и я направляюсь прямиком к накрытым столам. Рядом со мной тут же возникает два стольника и кравчий с кувшином рейнского вина. Золотисто-янтарная жидкость, булькая, наливается в кубки, вызывая у бояр и окольничих все больше недоумения.

– Сие, гости дорогие, – громко объявляет собравшимся Вельяминов, – есть «шведский стол»! Угощайтесь невозбранно, кто чем хочет, за здоровье Великого Государя и его супружницы – царицы Катарины!

– Это как? – изумляется Долгоруков.

– Да так, – сбивается с торжественного тона Никита, – до чего дотянулся, то и сожрал!

– Ну, прямо как в Европе, – ухмыляется Владимир Тимофеевич, но, не переча, идет к столу и, получив кубок, выбирает себе кусок буженины.

Его пример оказывается заразительным и скоро все «лучшие люди» моего царства, провозгласив мне здравицу, выпивают и закусывают. Под рейнское нововведения воспринимаются не в пример лучше, и бояре потихоньку отходят. Однако главный сюрприз ещё впереди. Распорядитель снова стучит посохом в пол, после чего объявляет:

– Государыня Катарина Карловна!

Все присутствующие оборачиваются и склоняются в низком поклоне, а когда выпрямляются, по рядам начинает скользить шепоток. И есть от чего, если к виду моей супруги и её немецких и шведских придворных дам все привыкли, то теперь в их ряду стоят и русские боярышни, одетые в такие же иноземные платья. И прежде всего, конечно, Алёна. В небесно-голубом платье с пышными рукавами. Большой вырез – ещё не декольте, но достаточно открывающий шею и плечи, окаймлен стоячим воротником из тонких кружев.

Я на секунду застываю с открытым ртом, но тут же беру себя в руки, и иду к жене. Взявшись с Катариной за руки, мы обходим гостей, говорим какие-то приветливые слова, милостиво киваем, отвечая на поклоны, в общем, ведём себя как радушные хозяева, и только мне ужасно хочется обернуться, чтобы увидеть её. Просто шея затекла, от постоянных усилий сдерживаться.

Впрочем, есть ещё один человек, для которого внешний вид Алёны оказался сюрпризом. Это её брат Никита. Лицо у окольничего окаменело, глаза мечут молнии, а ноздри раздуваются от еле сдерживаемой ярости. На какое-то время он даже забывает о своих обязанностях, но затем приходит в себя и продолжает, как ни в чем не бывало, вести вечер. Только время от времени бросает на сестру многообещающие взгляды. Похоже, тут моя супруга перестаралась. Интересно, а чего она хотела этим добиться?

Следующим номером нашей программы идут танцы. В смысле, европейские. В последний раз, в Кремле так танцевали на свадьбе Лжедмитрия и Марины Мнишек. Правда, есть разница. Несмотря на то, что москвичи добровольно впустили войска Самозванца, польские шляхтичи вели себя в русской столице как завоеватели, а потому быстро заслужили искреннюю ненависть местных жителей. Поэтому тот бал воспринимался как очередное издевательство зарвавшихся врагов.

Сейчас же все проще, несколько молодых офицеров из числа моих мекленбуржцев и немецких и шведских девушек, принадлежащих к свите Катарины, исполнили сначала сарабанду, затем павану, а закончили все веселой гальярдой.[15] В общем, и сами развеялись и публику развлекли, и, если подумать, никаких традиций особо не нарушили. Ну мало ли эти стены скоморохов видели?

Тут нужно пояснить один момент. Я и сам прежде, грешным делом, думал, что до Петра Алексеевича, которого в этом варианте истории уже, скорее всего, не случится, на Руси при дворе не танцевали. На самом деле все немного не так. Точнее, совсем не так. Тут все зависит от обстоятельств. На пирах, где царь-батюшка, сиречь я, что-либо празднует со своими приближенными, иными словами, в чисто мужской компании, танцы действительно редкость. Потому как члены Боярской думы люди, как правило, в возрасте, в теле, и вообще им «невместно». Да и куда им плясать с такими-то бородищами? Но вот более молодым и неженатым дворянам выйти в круг и показать себя – совсем не зазорно. Более того, это, своего рода, молодечество.

Совсем другое дело, скажем, на свадьбе. Тут, приняв на грудь изрядную дозу горячительного, любой седой как лунь боярин, с бородой по пояс, может такое выдать, что пол ходуном ходит, особенно если рядом кружится с платочком в руке его дородная боярыня. Ей Богу, не вру – сам видел!

Пока немцы развлекали танцами гостей, Вельяминов с отсутствующим видом, пытался подобраться поближе к сестре, которую, как на грех, подозвала к себе Катарина Карловна. Прервать беседу государыни было немыслимо, но вечно продолжаться она не будет, а что может учудить мой окольничий, проверять не хотелось.

– Мадам, я ненадолго покину Вас, – со всей возможной учтивостью сказал я жене, и, бросив мимолетный взгляд на Алёну, поднялся с кресла.

– Конечно, мой господин, – наклонила голову шведская принцесса и продолжила свой разговор.

– Никита, ступай за мной! – велел я ближнику.

– Чего? – посмотрел он на меня невидящими глазами.

– Что слышал! За мной, говорю.

– Слушаю, государь.

– То-то!

Слушая как тот, тяжело ступая, косолапит за мной, иду прямиком к князю Долгорукому и его семейству. Владимир Тимофеевич был женат трижды, но сыновей ему Бог не дал. И теперь рядом с ним, помимо нынешней супруги, стоят три старшие дочери: Мария, Марфа и Елена. Вроде бы, есть ещё и самая младшая – Фотиния, но её по малолетству с собой не взяли. Мария – единственная от его первого брака, держится чуть на особицу, и первая замечает нас. Её сестрам не до того, они во все глаза таращатся на танцующие пары и по их мечтательным глазам видно, что девушки не прочь присоединиться. Мать их – княгиня Марфа Васильевна, тоже смотрит в ту сторону, но судя по поджатым губам, не слишком одобряет. А вот по лицу отца семейства понять ничего нельзя. Стоит себе, иной раз усмехнется, но помалкивает. Он один из самых доверенных людей Филарета и даже выдвигал его кандидатуру на царский престол сразу после свержения Василия Шуйского, а когда Семибоярщина приняла решение выбрать царем королевича Владислава, решительно выступил против, за что был выслан из Москвы. Долго сидел тихо, не примыкая ни к какой партии, но едва услышал о возвращении тушинского патриарха, принялся собирать в кучу бывших сторонников Романовых, ряды которых изрядно поредели за время отсутствия их главы.

– Как вам прием? – интересуюсь я у гостей, не забывая приветливо улыбаться.

– Спасибо, государь, – с достоинством отвечает Долгоруков, – потешили нас твои придворные. Бабам моим разговоров на месяц хватит.