Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 47

– И что же мне теперь делать? – потеряно спросил сам себя Попел.

– А мне, откуда же это знать? – искренне изумился словоохотливый сосед.

– Простите, – стесняясь, спросил бывший студент. – А вы не хотели бы купить у меня этот шлем, или кирасу?

– Как вам сказать, – задумчиво отозвался тот, – вот, чтобы да, а таки нет!

Договорив, он с силой захлопнул ставни, оставив Вацлава наедине с самим собой.

Фридрих Пфальцский и его сторонники покинули Прагу так незаметно, что местные обыватели узнали об этом только на другой день, не обнаружив у Старого королевского дворца в Пражском граде привычной стражи. По городу тут же поползли слухи один причудливее другого. Стали говорить, что король после поражения на Праздном поле и вовсе не заезжал в свою столицу, а лишь прислал гонцов к королеве, чтобы та, не задерживаясь, покинула Прагу вместе с детьми. И хотя многие видели его въезд, все тут же подхватили эту сплетню, и стали дополнять её подробностями, о том, как Елизавета Стюарт переоделась в костюм служанки и чуть ли не пешком сбежала к своему мужу. Что же касается маленьких принцев Генриха Фридриха и совсем уж маленького Карла Людвига, то их, не то обрядили девочками, не то спрятали в корзине с бельем и отправили из города не в карете, а на ломовой телеге.

Разговор этих хватило почти до вечера, когда у городских ворот неожиданно затрубили горны и растерянные пражаки с ужасом увидели императорскую армию под командованием графа Бюкуа и курфюрста Максимилиана. Разумеется, отцы города тут же направили к этим высокородным господам делегацию с изъявлением покорности и щедрым, как им казалось, предложением контрибуции.

Те, в свою очередь, обошлись с послами весьма учтиво, пообещали не предавать город огню и мечу, пожелав лишь, чтобы были выданы враги императора и истинной веры, запятнавшие себя гнусной изменой дому Габсбургов. Единственно лишь, в чем они не сошлись с парламентёрами, так это в определении размеров выкупа. Ведь согласитесь, с тех пор как Иоганн Альбрехт Мекленбургский стряс с какой-то убогой Риги целый миллион звонких талеров, предлагать за Прагу всего-то шестьсот тысяч даже как-то и неприлично. Торговля и обмен гонцами продолжалась до самого вечера, когда голодный и злой Вацлав отправился к себе домой, так и не дождавшись чем дело кончится.

Точнее дом был совсем не его, а местного суконщика пана Гусака, у которого он снимал комнату, но дело было совсем не в этом. Подойдя к дому, бывший студент и неудачливый солдат обнаружил, какого-то непонятного человека, рисующего на воротах суконщика белый крест. закончив своё дело, негодяй воровато оглянулся и направился к соседнему дому, где проживал здешний галантерейщик пан Дубак, и скрылся в нем. По странному совпадению, пан Дубак и пан Гусак очень сильно не ладили меж собой, потому как суконщик был ярым реформатом, а галантерейщик добрым католиком.

– Ах это вы, молодой Попел, – угрюмо заметил хозяин квартиры, видимо считавший своего квартиранта одним из главных виновников поражения протестантской армии. – Что-то поздно…

– Я видел, как на вашем доме нарисовали крест, – прервал его постоялец.

– Что?! Какой ещё крест, зачем? – изумился тот.

– Разве вы не знаете, зачем паписты рисуют на домах своих противников кресты, как это было лет пятьдесят назад в день Святого Варфоломея?!

– Паписты?

– Да. Я видел, как человек, сделавший это, скрылся в доме Дубака.

– Проклятье! Но почему на моем доме?

– А разве вы не реформат?

– Так что с того? Я верный подданный Его Величества короля Фердинанда и никогда не одобрял избрания Фридриха Пфальцского! Более того, я всячески препятствовал этому и протестовал…

– Протестовали? – изумился Вацлав, прекрасно помнивший, как ликовал его квартирный хозяин, узнав о дефенестрации.

– Конечно! Я даже плюнул вслед этому самозваному королю и его свите, когда меня никто не видел… – Да вы просто инсургент[83], – хмыкнул Попел, но расходившийся Гусак уже не слушал его.

– Я понял, в чем дело! – завопил расходившийся суконщик. – Всё дело в вас. Это вы навлекли беду на наш дом!

– Я?!

– Конечно! Это ведь вы пошли служить узурпатору и сражались за него, убивая добрых патриотов. Вот из-за вас, наш дом и отметили этим крестом!

– Но, позвольте…, – попытался возразить Вацлав, ошеломленный как логикой, так и чёрной неблагодарностью хозяина дома.

– И слушать ничего не хочу! Убирайтесь из моего дома немедленно, пока я не вызвал стражу и не показал на вас как на грабителя. Чтобы духу вашего не было в моем доме!

– Но мои вещи.

– В моём доме – всё моё!

– Дайте мне хотя бы еды в дорогу…

– Пошел вон, мерзавец!

Закончив кричать, пан Гусак, видимо сообразил, что у его постояльца на боку шпага, против которой халат и ночной колпак не такая уж надежная защита. И потому быстро-быстро начал пятиться к ведущей на второй этаж лестнице, где за их разговором испуганно следили его жена и две дочери. Но бывший студент, отчего-то не стал прибегать к оружию, а лишь обреченно махнул рукой и вышел вон из дома, ставшего для него таким негостеприимным. Уже на улице его догнала Гелена – старшая дочь пана Гусака – шустрая девчонка лет тринадцати и сунула ему в руки узелок с какой-то снедью.

– Возьми, Вензо.[84]

– Спасибо, Ганка.

– Ты на отца не серчай, он просто сильно испугался.

– Я не сержусь, – устало отозвался парень. – Но вам бы лучше стереть тот крест со стены. Да и вообще спрятаться, а то мало ли что может случиться.

– А ты – хороший и добрый, – вздохнула девчушка и, приподнявшись на носочки, звонко чмокнула бывшего постояльца в небритую щеку, после чего убежала прочь, громко стуча по мостовой деревянными башмаками.

– Прощай! – донеслось до него из темноты.

Её отец уже закончил вытирать метку на стене, после чего крадучись направился к дому пана Дубака и нарисовал на нём точно такую же.

Но этого оставшийся совершенно нищим представитель славного рода Попел из Ольбрамовиц уже не видел. Сообразив, что остался совсем один и надеяться ему больше не на кого, молодой человек отправился к Влтаве. Найдя на берегу чью-то лодку, Вацлав, недолго думая, перерезал удерживающую её веревку и, вскочив в утлое суденышко, отдался на волю волн. Из припасов у него была только краюха хлеба, поднесенная сердобольной Ганкой, из оружия – отцовская шпага, а из прочего имущества только голова на плечах. И как показали последние события, голова эта была не слишком разумной. Но как знать, может всё ещё обойдется?

Весть о разгроме армии Фридриха Пфальцского достигло Саксонии всего через несколько дней после сражения и вызвало эффект, сравнимый со взрывом бочонка пороха. И если прежде многие горячие головы осуждали курфюрста за то что он не пожелал поддержать притязания на богемский престол протестанта, то теперь, по прошествии времени, стали слышны голоса людей благонамеренных и осторожных, восхваляющих своего правителя за то что не стал вмешиваться в чужую свару. А почтенный Рувим Петцель, сидя в корчме, которую держал его единоверец Мордехай Кац, с удовольствием потягивал пиво и прислушивался к разговорам.

– Подать вам ещё? – поинтересовался у него хозяин.

– Нет, спасибо, – отказался Рувим.

– Вам таки не понравилось?

– Нет, что вы, пиво прекрасное, но я…

– Конечно, – горестно вздохнул корчмарь, – вы, верно, привыкли к пражским напиткам, и здешние кажутся вам горькими.

– Ну что вы такое говорите, пан Мордехай, просто я не хочу больше.

– Отец, а можно мне пива? – вмешался в разговор Мойша, все это время с вожделением поглядывающий на кружку отца.

– Ты ещё очень мал! – отрезал строгий родитель.

Моисей шумно вздохнул, с тоской вспоминая родную Прагу, где он с приятелями мог гулять вдали от родительских глаз, и где уж ему бы никто не помешал пропустить кружечку пенного напитка. В это время в корчму зашел их слуга Борух и угрюмо сказал хозяину, что можно отправляться.