Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона - Дефо Даниэль - Страница 57

Это решение Виллиама действительно вполне удовлетворило меня, как, правда, и то, что все, что он ни говорил, всегда бывало надежно и правильно.

И вот вышло, что господь соблаговолил сделать Виллиама всем для меня.

Потому однажды вечером, как велось, потащил я Виллиама в поля много торопливее обычного. И там я рассказал ему смятение моего разума, как страшно искушал меня дьявол, и что я должен застрелиться, ибо не могу вынести тяжести, которая гнетет меня.

— Вот, — сказал я, — всю ночь снились мне ужасные сны, а особенно снилось мне, что за мною явился дьявол и спросил, как меня зовут, и я отвечал ему. Тогда он спросил меня, какой был мой промысел. «Промысел? — говорю я. — Я вор, негодяй по призванию. Я пират и убийца и заслуживаю виселицы». — «Верно, верно, — говорит дьявол, — заслуживаете. И вы тот человек, которого я ищу, и потому ступайте за мной». Тогда я ужасно испугался и закричал так, что сам проснулся. С того самого времени я пребываю в ужасных мучениях.

— Превосходно, — говорит Виллиам, — теперь давай мне пистолет, о котором ты только что говорил.

— Зачем? — говорю я. — Что ты с ним сделаешь?

— Сделаю с ним! — говорит Виллиам. — Да тебе незачем самому убивать себя. Я буду вынужден сделать это за тебя. Да ты ведь чуть было не погубил нас всех.

— Что ты хочешь сказать, Виллиам? — сказал я.

— Сказать! — сказал он. — Нет, что ты хочешь сказать, если кричишь со сна: «Я вор, я пират, я убийца, я заслуживаю виселицы»? Да ты этим всех нас погубишь. Хорошо, что голландец не понимает по-английски. Коротко говоря, я должен застрелить тебя, чтобы самому спастись. Ну же, — говорит он, — давай пистолет.

Признаюсь, что это ужаснуло меня совсем, и я стал понимать, что действительно, будь поблизости меня кто-нибудь, понимающий по-английски, я бы погиб. С того времени мысль о том, чтобы застрелиться, покинула меня, и я обратился к Виллиаму.

— Ты совершенно смущаешь меня, Виллиам, — сказал я. — Да, я опасен, и небезопасно водить со мною общество. Что мне делать? Я выдам вас всех.

— Брось, брось, друг Боб, — говорит он. — Я со всем этим управлюсь, если ты послушаешь моего совета.

— А что это за совет? — сказал я.

— Весьма простой, — говорит он, — когда в следующий раз ты будешь разговаривать с дьяволом, то говори немного потише, не то мы все погибнем, и ты тоже.

Это испугало меня, я должен признаться, и немного утихомирило смятение моего духа.

Речь Виллиама принесла мне много удовлетворения и очень сильно успокоила меня, но сам Виллиам с тех пор очень тревожился из-за того, что я говорю во сне, и всегда старался ночевать в одной комнате со мною и не оставлять меня на ночлег в домах, где понимают по-английски хотя бы одно слово.

Как бы то ни было, впоследствии подобных случаев не бывало, ибо я стал теперь много спокойнее и решил в будущем жить жизнью, совсем отличной от той, которой жил. Что до бывшего у меня богатства, то смотрел я на него, как на ничто. Я решил сберечь его для того, чтобы творить правосудие, какое даст мне сотворить господь. И представившаяся мне впоследствии чудесная возможность потратить часть моих богатств для спасения разоренной семьи, которую я когда-то ограбил, стоит того, чтобы рассказать о ней, если в этом отчете останется место.

Принявши подобное решение, я стал несколько спокойнее духом. И вот, после трех месяцев нашего пребывания в Бассоре, распродав часть товаров, но, сохранивши большое их количество, мы, сообразно с указаниями голландца, наняли лодку и двинулись вверх по реке Тигру или, вернее, Евфрату к Багдаду или Вавилону. Был у нас с собою весьма значительный груз товаров, и потому мы оказались там важными особами, и повсюду нас принимали с почтением. В частности, было у нас сорок две кипы различного рода индийских тканей, шелка, муслина и тонких ситцев 361. Было у нас пятнадцать кип превосходных китайских шелков и семнадцать тюков или кип пряностей, — в частности, гвоздики и мускатного ореха, — и другие товары. Нам предлагали купить нашу гвоздику за наличные, но голландец советовал нам не выпускать ее и сказал, что лучшую цену получим мы в Алеппо или на Леванте 362. Так собрались мы для караванного пути.

Мы скрывали, как только могли, что у нас есть золото и жемчуг, и потому продали три или четыре тюка китайских шелков и индийского миткаля, чтобы иметь деньги на покупку верблюдов и на уплату пошлин, взимаемых во многих местах, и на пропитание в пути через пустыню.

Совершал я этот путь, оставаясь равнодушным до последней степени к моим товарам и богатству и веруя, что раз собрал я все это разбоем и насилием, то господь повелит, и все будет отнято у меня тем же путем. И я поистине могу сказать, что, полагаю, обрадовался бы, случилось подобное. Но подобно тому, как был надо мною всеблагой покровитель, так же был у меня и верный дворецкий, советчик, товарищ, и не знаю, как еще лучше назвать его, который служил мне проводником и лоцманом, и руководителем, и всем на свете и заботился и обо мне и обо всем, что имелось у нас. И, хоть никогда не бывал он в этой части света, все же взял на себя заботу обо всем. Приблизительно в пятьдесят девять дней прибыли мы из Бассоры в устье реки Тигра или Евфрата, через пустыню и через Алеппо, в Александрию, или как мы называем ее, Скандерун на Леванте.

Здесь Виллиам и я, и двое других наших верных товарищей заспорили о том, что нам делать. И здесь Виллиам и я решили отделиться от двух остальных, так как они решили отправиться с голландцем в Нидерланды на каком-то голландском корабле, который как раз в то время стоял в гавани. Виллиам же и я решили отправиться на Морею 363, которая в то время принадлежала венецианцам 364, и поселиться там.

Мы поступили, правда, мудро, что скрыли от них наше направление, раз решивши расстаться с ними. Все же мы выполнили указания старого лоцмана, как писать ему в Голландию и в Англию, чтобы в случае чего узнать, что с ним, и пообещали сообщить ему, как писать нам. Мы выполнили это впоследствии, как выяснится в соответствующее время.

После того, как те уехали, мы еще некоторое время оставались здесь. Мы еще окончательно не решили, куда направляться. В это время какой-то венецианский корабль прибыл с Кипра 365 и зашел в Скандерун поискать фрахта на обратный путь. Мы этим воспользовались, сторговались о плате за проезд и за провоз наших товаров, сели на корабль и через некоторое время благополучно прибыли в Венецию со всеми нашими сокровищами и с таким грузом, какого (если сложить наши товары и наши деньги, и наши драгоценности), думаю я, никогда с самого основания Венеции не привозили туда два частных человека.

Мы долгое время еще хранили инкогнито, по-прежнему выдавая себя за армянских купцов, как называли себя уже некоторое время. А к этой поре мы настолько овладели персидским и армянским наречиями, на которых говорят в Бассоре и Багдаде, и вообще всюду, где нам пришлось пройти, что вполне могли разговаривать между собою так, чтобы никто нас не понимал, хотя и сами подчас друг друга понимали еле-еле.

Здесь мы обратили все наше имущество в деньги и устроились будто на значительный срок. Виллиам и я, сохраняя нерушимую дружбу и верность друг другу, зажили, как два брата. Ни один не искал занятий для одного себя, отдельно от другого. Мы серьезно и важно беседовали и всегда о том же — о нашем покаянии. Мы не изменили обличий, то есть наших армянских одежд, и в Венеции нас называли: два грека.

Я два или три раза собирался сказать о размерах нашего богатства, но оно покажется невероятным, и нам неимоверно трудно было скрывать его, тем более что мы совершенно справедливо считали, что в этой стране нас легко могут убить из-за наших сокровищ. Наконец, Виллиам сказал мне, что, видимо, в Англии ему уже не побывать, но что это теперь его уже не так огорчает. Но так как собрали мы такое большое богатство, а у него в Англии имеются бедные родственники, то, если я согласен, он напишет, чтобы узнать, живы ли они и в каких условиях находятся, и если он узнает, что они, как ему кажется, живы, то он с моего согласия пошлет им немного денег, чтобы улучшить их положение.