Латинист и его женщины (СИ) - Полуботко Владимир Юрьевич - Страница 42

— Воистину, диву даёшься, созерцая этот прекрасный и огромный Мир Божий — Дар Божий: эти горы, сложенные как будто из кусков зелёного хрусталя, эти клочья чёрного тумана, застрявшие в ущельях, и это вечное небо над нами… — и с этими словами священник поднял свою камеру ещё выше, снимая небо и облака…

Зина посмотрела туда же… А потом он положил дорогостоящий аппарат на свою одежду и, чтобы не спёрли какие-нибудь проходящие и случайные люди, заботливо прикрыл его соломенною шляпою. Вошёл в воду и снова стал играться с детьми, которые были просто без ума от его неисчислимых шуток и выдумок.

Обратиться к этому весёлому человеку, испортить ему и детям настроение Зина почему-то не решилась.

Потом они все ушли, и пляж опустел. Стало темнеть. И закапал дождь… А у Зины стала подниматься температура… Вскоре Зина почти совсем потеряла память и рассудок, и поздно вечером была обнаружена под дождём на берегу моря незнакомым мужчиной, который, не получив от неё никаких вразумительных ответов, взял её под руку и привёл прямо из-под дождя — к себе в свой спасительный дом, который находился в трёх минутах ходьбы от моря…

Случилось это первого августа 1997-го года, в пятницу, вечером.

Мужчина оказался нормальным порядочным человеком — привёл к себе в дом и уложил спать. Пока первые два-три дня Зинаида болела, он и его жена ухаживали за незнакомкой из Ростова-на-Дону, а позже её пребывание в доме на берегу Чёрного моря превратилось в обычное снимание квартиры и в обычное курортное времяпрепровождение — загорала, купалась и ничего больше…

А потом Зинаида вернулась в Ростов с какими-то новыми мыслями в голове и новыми представлениями о жизни.

Часть IV

ЗАПАД И ВОСТОК, ВОСТОК И ЗАПАД

Глава 79. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Вот тогда-то, вернувшись в Ростов, она и выразила мне своё пожелание: раз уж я сижу у пульта и что-то там пишу не по-нашему и что-то при всём при этом понимаю, то чтобы я всю её жизнь изобразил в письменном виде.

И причём это должно быть не только то, что БЫЛО, но и то, что БУДЕТ.

На момент, к которому я начал эти свои записки, а именно на 14 апреля 1998 года, этот заказ был выполнен лишь до вот этих самых строк. То есть, в будущее моей соседки по коммунальной квартире я пока ещё не заглядывал.

Между тем, Зинаида не читала моей писанины (ей это было и не нужно), а лишь знала с моих слов, что я там всё написал как надо насчёт того, ЧТО БЫЛО, но вот только к будущему никак пока ещё не могу подступиться. Это огорчало её и даже обижало, ибо в её представлении я имел доступ в царство будущего, мог проникнуть туда, что-нибудь там сделать типа подготовительных мероприятий, а потом вернуться и сообщить: ну вот, я тебе там всё приготовил, иди вперёд и ничего не бойся!

И я чувствовал свою вину перед нею. И очень переживал по этому поводу. Я чувствовал, что я обязан, что я просто приговорён к выполнению этого задания. Но только сказка о красивом будущем почему-то всё никак не получалась и не получалась…

Глава 80. Я ПОЧТИ ПРОТЕСТУЮ

С другой стороны: у меня всё чаще и чаще стало возникать ощущение, что я пребываю в какой-то странной ловушке, из которой нет достойного и разумного выхода. Иногда мне даже кажется, что она — паук, а я — в её паутине… И вроде бы я понимаю, что всё это эмоции и фантазии, но понимаю и другое: если я останусь в сфере влияния этой женщины, то пропаду от того, что стану таким, как она, заражусь теми же правилами жизни, по которым живёт она.

А я не хочу. Я — другой. У меня — СВОИ правила жизни!

Глава 81. ВЕСТИ ИЗ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО МИРА

На следующий день, а именно в среду 15-го апреля 1998-го года все обитатели нашей коммунальной квартиры благополучно проснулись и отправились куда-то — каждый по своим делам: за Лёней-банкиром приехала шикарная машина и увезла его в деньгозагребальную командировку в пределах Ростовской области; Зинаидин сын Олег ушёл в школу; сама Зинаида — на свою работу (это было солидная фирма, которая ничего полезного не производила, а только покупала, продавала и перепродавала, и где она работала секретаршей у самого большого тамошнего начальника); я же отправился преподавать латынь в свой медицинский институт.

И лишь собачонок Дымок никуда не пошёл. Бедняга скучал себе и одиноко бродил по коридору и кухне, не имея возможности войти ни в одну из комнат, чтобы там сотворить что-нибудь зловредное. Дымок имел скверную привычку разрывать на части или грызть от скуки предметы по возможности важные для хозяйства и дорогие: изделия из кожи, подушки, диваны — не важно что, лишь бы только это грызлось, разрывалось и терзалось. Покидая квартиру, мы всегда принимали нужные антисобачьи меры — запирали двери всех комнат, а что не запиралось, а оставалось в коридоре или на кухне, то поднималось на недосягаемую для собак высоту или укладывалось во что-нибудь твёрдое, желательно даже металлическое.

Вот так начался этот день — как обычно. Как обычно он и продолжился. А вот закончился он… Впрочем, расскажу всё по порядку.

Вечером, после работы, я заперся в комнате, чтобы меня не беспокоили женщины и собаки. И включил компьютер. Но и моя любимая латынь и близкородственные ей италийские языки, в которых я так любил копаться, не помогали. Хотелось чего-нибудь практического, до идиотизма повседневного, а не возвышенного. Хорошо бы сейчас сходить за водой к колодцу, или нарубить дров для печки, или помочь сварливой жене постирать детские пелёнки, или сделать домашнее задание по математике с каким-нибудь своим дитём — с сыном или с дочерью…

Выключил компьютер и включил телевизор. Какой-то очень хороший мальчик лет двенадцати рассказывал о своих потрясающих способностях. Мальчик умел вышивать: машинки, домики, пейзажи — всё очень красиво, просто аж талантливо… «Какой необыкновенный мальчик, какой талантливый мальчик», — с умилением думал я, постепенно погружаясь в сон…

— А вот это я вышил салфетку с английским алфавитом, — заявил вдруг мальчик, и я тут же чуть ли не подпрыгнул.

Передо мною на экране был аккуратно вышитый ЛАТИНСКИЙ алфавит. «Какая тупость! — подумал я, с возмущением переключаясь на другой канал. — Этот добропорядочный московский мальчик думает, что латинские буквы изобретены англичанами! Может быть, он считает, что и мировую цивилизацию тоже изобрели англичане!»

Но на другом канале было ещё хуже — реклама каких-то прокладок, при которых женщина может ни о чём не беспокоиться…

На третьем по счёту канале была какая-то тысяча первая серия мексиканского фильма про любовь…

И лишь на четвёртом канале происходило нечто примечательное: там, на эстраде перед большим скопищем людей, сидел некий хмырь — весь из себя шикарный и самоуверенный и, нагловато ухмыляясь, выкладывал свои представления о жизни, отвечал на вопросы психологов и изумлённой публики. Замечу особо: с явным удовольствием. С его слов получалась такая, примерно, картина:

— Я презираю женщин и беру от них только то, что мне надо…

— В разное время у меня было семь жён, всех я их любил, но всех я их потом бросал — кого с детьми, кого без детей…

— Бывших жён, и всех своих брошенных детей — мне не жалко…

— И будущих жён и детей — тоже… — Любовниц у меня было несколько сотен и будет ещё столько же…

— Женщина — предмет пользования: попользовался и бросил, другого отношения женщина не заслуживают…

— РАЗНОобразие в любовных делах — это хорошо; ОДНОобразие в любовных делах — это плохо…

— Все женщины — проститутки. Исключений не бывает никогда. Разница между ними лишь в том, что одни умеют это скрывать, а другие — нет…

А публика в зале волнуется и негодует. Особенно женская половина.

Ведущий предоставляет кому-то микрофон, и женщины обличают, клеймят Хмыря — кто гневно, кто ехидно: