Латинист и его женщины (СИ) - Полуботко Владимир Юрьевич - Страница 16

Я на эти её слова ответил грубо, по-хамски:

— Иногда мне просто хочется набить тебе морду — такая ты дура…

Большие голубые Зинины глаза округлились от испуга:

— Павлик, но ведь ты же не сделаешь этого, правда?.. Разве так можно — бить женщину?

— Не сделаю, конечно. Рука не поднимется. Но ты заслуживаешь…

Глава 33. РИСУНКИ

Однажды, когда в квартире не было никого, кроме меня и Зины, та вошла ко мне в комнату (а я сидел в это время за своим компьютером и спиною к ней), обвила меня сзади за плечи и, ни слова не говоря, расплакалась — тихо так, без особых рыданий.

Со школьных лет мне запомнилось наставление великого Корнея Чуковского о том, как не надо говорить: однажды он был свидетелем того, как взрослый дядя пытался утешить плачущую девочку совершенно чудовищным вопросом. Дурные примеры хорошо запоминаются, и в полном противоречии с полученным наставлением я полюбопытствовал у Зиночки словами того самого дяди:

— Детка, ты какому вопросу хнычешь? — этак вежливо, чуть оглянувшись и не слишком отрываясь от своего рисунка.

— По какому, по какому… Жить тошно, Пашенька, рыженький ты мой, — вот по какому!

— Отчего же так, Зиночка? — с изумлением спросил я. — Посмотри на мой рисунок. Жизнь прекрасна, как вот эти озёра, уходящие вдаль. И эти леса, и эти горы… И всё у нас с тобою в этой жизни есть, что нужно, а ты говоришь: тошно.

— Ничего у нас нет — ни у меня, ни у тебя. А то, что есть, то не нужно. И этот твой мир — нарисованный, а не настоящий.

— Как говорили древние латиняне: natura nihil facit frustra. Что в переводе означает: природа ничего не творит зря. Всё, что есть, то и есть. И то, что мы имеем, вот то самое нам и причитается. Так что, не ропщи.

— Да как же не роптать, когда всё вокруг так плохо!

— А ты бери пример с меня и довольствуйся малым. Хочешь, я покажу тебе свои картинки? — и я стал показывать на экране свои рисунки — серьёзные и смешные, тщательно разработанные и пустяковые. — Тут и я сам есть — и на фотографиях, которые я загнал в компьютер, и на всяких картинках — комбинированных и чисто рисованных. Тут есть и мои друзья, и мои родственники — это что-то вроде семейного альбома…

Зина молча и изумлённо просмотрела мои картинки (она их никогда прежде не видела в таком количестве), выслушала мои рассуждения о пользе изобразительного искусства, а затем села на диван и со словами «бедный, ты мой бедный!» заплакала ещё и пуще прежнего.

— Чем же это я такой уж бедный? — искренне удивился я.

— Ну разве же можно было тратить жизнь на такую ерунду? Разве можно было вот так сидеть и рисовать, и рисовать, и не получать за это никаких денег — просто так рисовать? Я понимаю — за твою латынь тебе-то хоть деньги какие-то платят, но это-то — зачем?

Я хотел было благочестиво возразить, что не всё на этом свете измеряется деньгами, что, мол, что-то иногда надо делать и просто для души, но…

Я вдруг разом забыл про все свои рисовально-компьютерные эксперименты, про то, что она женщина совсем не моя, а чужая, про то, что она ушла в те мрачные края Мещанства и Убожества, откуда не возвращаются… Мне её вдруг стало невообразимо жалко. Повернувшись к ней уже полностью, я вдруг с изумлением заметил, что на ней, кроме обычных её шорт, надета моя клетчатая рубашка — я её оставил в ванной после стирки сушиться на горячей трубе. И это меня почему-то особенно тронуло.

— Ну ладно, не реви, — сказал я. — Чем я тебе могу помочь?

— Ничем ты мне не поможешь…

— Может, тебе деньги нужны?

— Деньги — всегда нужны, но от тебя я ничего не возьму.

— Может, поругалась с кем-нибудь или тебя обидел кто?

— Ни с кем я не ругалась, и никто меня не обижал. Тошно на душе — вот и всё.

— Давай я тебе что-нибудь нарисую?

— Что ты мне нарисуешь? Разве ты сможешь нарисовать настоящее счастье, настоящую судьбу?

— Смогу! Я всё смогу! Это будет что-нибудь смешное, что-нибудь хорошее — про тебя, про твою прошлую жизнь.

— Ох, Пашенька! Ничего у меня в жизни ни смешного, ни хорошего не было.

— Но этого не может быть! Детство-то было?

— Было.

— И юность, и любовь… Ведь ты сама рассказывала мне, что своего бывшего мужа ты любила так сильно, как только один раз в жизни можно любить, а он любил тебя точно так же сильно — ведь это же было?

— Было, конечно. Но — как бы не со мной, а с кем-то другим.

— Но на самом-то деле, это всё было именно с тобою! Вот ты и вспомни обо всём том хорошем, что у тебя было в жизни и скажи сама себе: как хорошо, что это всё у меня было! И спасибо судьбе за это! И как хорошо, что я не родилась во времена Сталина и не видела голода и войны! Представь: мы живём в относительно благополучном Ростове-на-Дону, а ведь совсем рядом — Украина, где жизнь, с нашей точки зрения, — невыносимо тяжела и унизительна. Мы живём в более-менее нормальной квартире, а кто-то в нашем же Ростове ютится в подвале или вообще спит на улице…

— Я всё это понимаю, но мне не легче от того, что кому-то сейчас живётся ещё хуже, чем мне…

Далее началось обычное, слышанное мною уже много раз хлюпанье: хочу жить хорошо, а всё так плохо, ну и так далее.

— В общем так! — решительно прервал я Зинаидины излияния. — Всё понятно. Тебе нужна срочная психотерапевтическая помощь.

И тут же нарисовал на экране компьютера несколько смешных картинок: мчащаяся машина скорой помощи, рыжеволосый и ужасно похожий на меня доктор Айболит и некая пострадавшая — пышноволосая блондинка, в которой легко можно было распознать Зинаиду… Всё получалось очень смешно, но я смотрел на свою соседку по коммунальной квартире и видел: ей почему-то не до смеха.

Тогда я пошёл ещё дальше: нарисовал ещё одну картинку — смешную и дерзко-эротическую одновременно. Мой доктор Айболит одним концом приставил трубочку в пространство между мощными грудями пациентки, а ухо приложил к другому концу трубочки и, судя по надписи, возникшей под картинкой, убеждал её дышать глубже.

Зина рассмеялась, но очень нервно и уже явно сквозь слёзы.

— Пашенька, — сказала она. — Этот рисунок убери. Машина скорой помощи вызывает у меня такие страшные воспоминания, что лучше бы тебе и не знать об этом.

— А ты расскажи, и я узнаю. И тебе сразу станет легче на душе.

— Я тебе когда-нибудь расскажу, не сейчас.

— Ладно, давай возьмём другой сюжет.

И тут же с помощью уже имеющихся заготовок я соорудил новую серию картинок: одиноко гуляющая по свету Зинаида; волшебный принц, припадающий к её ногам и просящий у неё руки; благословляющий их король-отец; венчание, карета, замок с красивыми башенками и флажочками на них, радостно палящие пушки…

Зина с изумлением смотрела на всё это, а я с самым серьёзным видом комментировал нарисованное.

— Хочешь, я распечатаю тебе это. Принтер у меня — чёрно-белый, но я могу сделать цветные рисунки где-нибудь на работе или у знакомых, у которых есть цветные принтеры. Сооружу тебе альбомчик, и ты во времена хандры будешь листать его, и у тебя всякий раз будет подниматься настроение.

Зина оживилась.

— На экране — интереснее, — сказала она. — Как в кино. А можно сделать так, чтобы это всё осталось у тебя в машине и чтобы я, когда захотела, всегда бы могла посмотреть то, что ты сейчас нарисовал? — спросила она.

— Конечно, можно! А кроме того, я и мои рисунки обладают одним удивительным свойством!

— Каким?

— Всё, что я, рисуя, предсказываю, то и сбывается!

— Ой, дай-то бог найти мне в жизни волшебного принца, который бы вот так повёл меня под венец!

— Ты его найдёшь!

— Дай-то бог! Так хочется найти в этой жизни необыкновенного, хорошего, доброго человека! Чтобы был такой же необыкновенный, как ты, но только богатый!

Я рассмеялся.

— Хочешь, я нарисую тебе всю твою судьбу до самой до глубокой старости?