Город (СИ) - Белянин Глеб - Страница 8

Ветер стал подвывать чуть сильнее, но по прежнему дул в спину, что помогало идти.

Снег под ногами вдруг стал неожиданно рыхлым и мягким. Они шли, проваливаясь в него по колено, не торопились, шли аккуратно.

Эмиль выждал паузу в минуту, обдумывая слова напарника, и наконец-таки сказал:

— А ты хочешь вернуться в то время?

Щека опешил на долю секунды.

— Конечно, хочу. А кто не хочет?

— Дело не в том, — Эмиль прикладывал изрядные усилия для того, чтоб одинаково успешно преодолевать препятствие и излагать свою мысль товарищу. — Дело не в том, что хочешь ты или нет. Просто нужно понимать какие вещи реальны, а какие всего лишь отражение звёзд в ночном пруду. Если ты будешь растрачиваться на подобные мысли о том, как хорошо было бы вернуть былое время, то тебе не хватит сил остаться в настоящем. Ты будешь висеть между временами, пытаясь усидеть на двух стульях, словно твоя жопа провалилась между ними, а ты повис на локтях. И долго ты так продержишься, Щека? Проверять не советую.

Эмиль успел сделать ещё несколько шагов и провалился в глубокий рыхлый снег по пояс, выбрался, не торопясь, поднялся на ноги и пересёк опасный участок, жестом остерегая напарника. Щека не стал его перебивать и выждал, пока тот оправится и восстановит дыхание. Он обошёл широкое пятно зыбучего снега и пристал обратно к своему руководителю.

Эмиль поднялся на ноги, продолжил:

— Я уже не в первый раз замечаю в твоих словах подобные оговорки. Сначала ты говоришь, что мир «сейчас» погребён под снегами и льдами. А что, вчера он не был погребён? А завтра, что, не будет, а? Потом ты говоришь, мол, есть вероятность, что на других материках есть жизнь. Послушай, нет никакой жизни на других материках. Наши многоуважаемые ученые-инженеры уже тысячу раз объяснили это смертоносное явление: эллипс растянулся, ось отклонилась, ну, как-то так, и Солнце в результате дало Земле слишком мало света. Всё из-за этого.

Щека фыркнул:

— И как же это доказывает то, что в других местах та же хрень? — Поправил тяжёлый, тянущий к низу, баул.

— А я ещё не закончил, — чуть приподнятым тоном огласил лидер экспедиции. — По теории, Северному полушарию досталось чуть меньше света чем обычно. Меньше света означает более продолжительное залегание снегов. Они в последствии не таяли, а ещё больше отражали солнечные лучи, а значит на следующий год снегов стало ещё больше. Снег идёт, идёт, идёт, его всё больше. Заметь, — он показательно ткнул пальцем в воздух, словно и был тем самым ученым, который огласил эту теорию. — Наука тогда как раз и совершила скачок в сфере топлива. Это сейчас мы вернулись к пару, но тогда в ход пошло много чего другого. Атмосфера стала теплеть, теплеть, а чем больше тёплого воздуха, тем больше осадков. Бум! Снега выпадает ещё больше. А потом ещё, и ещё, и… — Он нырнул рукой в мучной снег, собрал в кулак немного пушистой мякоти и слепил круглый снежок. Затем показал его товарищу. — Вот так сейчас выглядит наша планета. Примерно вот так, — и запустил с размаху снежок куда подальше.

Некоторое время они шли молча. Им обоим нужно было дать своим лёгким отдохнуть. Холодный воздух быстро пропитывал органы и также быстро охлаждал температуру тела. Да и сами разговоры отнимали много сил.

Они продолжали идти. Наконец-то выбрались из котловины, наполненной рыхлым, затягивающим вниз снегом. Их поступь укрепилась. Ветер задул ещё сильнее, усилился. Мог бы успеть ободрать уже все уши, если бы на них не было по паре шапок. Нос кололо, челюсть почти онемела от холода. Воздушные массы перестали подгонять путников вперёд, стали вдруг хаотичными и беспорядочными, словно маленькие дети, прыгающие с места на место и бегущие то в одну, то в другую сторону.

Внезапно из-за одного из заснеженных холмов выпрыгнула чёрная фигура. Это был Рыжий. Он махал руками, загребал ими полчища морозного воздуха. Звал на помощь.

Щека схватил уже было собравшегося бежать на помощь Эмиля и сказал:

— Я не сижу на двух стульях и не пытаюсь на них усидеть. И эти мысли не тянут меня вниз. Это не мысли вовсе, это цель. И эта цель — выяснить, что по настоящему произошло с миром, найти выжившие места, не тронутые вечной мерзлотой — она не тянет меня вниз, а толкает вперёд. Так-то.

И он первый, в полном обмундировании, с тяжёлым баулом на плечах, ринулся на помощь. Да так, что Эмиль еле-еле поспевал за ним.

* * *

— Фёдор Абросимов — малоизвестная фигура в широких кругах. В прошлом довольно громкий писака, ныне же заржавевшая шестерёнка издательского механизма, которая плодит беззубое, свойственное старикам графоманское творчество, — он дочитал статью в газете, вознёс бумагу кверху и ударил ею об стол. — А я ведь помню этого парня! За год до этой публикации мне самому пришлось написать о нём рецензию. Ничего против новичков не имею, но этот писака мне сразу не понравился. О чем я и написал в своей статье. А этот всё запомнил, выбрался в люди и написал свою и уже обо мне. Только, кажется мне, ещё более хлёстким слогом.

— Ну, — Капитан развёл руками. — Этого мы, Федь, уже не проверим. Разве что кто-то из моих ребят найдёт ещё одну подобную газетёнку.

— Да, кстати, а как оно попало тебе в руки? — «Заржавевшая шёстерёнка» заинтересованно покрутил в руках обрывок газетного листа, бровь вопрошающе вздымалась на его лице.

— Вместе с новой партией беженцев из Тринадцатого сектора. За пару дней до того, как оставить свой город, они нашли какой-то склад с тонной подобной макулатуры. От неё, надо сказать, одни плюсы. Раздал всё это людям, они счастливы подарку. Сократились временно расходы на топливо. Перед тем как сжечь, читают, погружаются в тот, ещё живой мир. Кто-то плачет, а кто-то улыбается, но я знаю, что все они рады. Ведь даже те, кто плачет, всё равно продолжают читать.

— Люди влюблены в своё несчастье, — Фёдор развёл руками на манер Капитанского движения. Капитан хмыкнул. — Я что-то не припоминаю, это тот самый сектор, который вы ограбили месяц назад?

— Не «вы», а мы. Мы ведь все в одном городе живём, Федь. Пора бы уже запомнить. И решения, которые принимаю я — это решения всего города, не только мои, — он тяжело вздохнул. — Да, это тот самый. Долго они, как мы и прогнозировали, не продержались. Покинули свой город и пришли в наш. По их словам они оставили там много ценного. Я уже отправил туда группу Эмиля, пусть посмотрят.

Писатель неожиданно погрустнел, вперил глаза в бумаги, разложенные на своём рабочем месте и спросил:

— Вы беженцев куда… на Чернуху, да?

— Да. И что? — Лицо Капитана скривилось в отвратную мину. — Запишешь в свою НИЗМу? Я запрещаю. И точка.

Фёдор Абросимович поник, потускнел прямо на глазах, словно догорающая свои последние секунды спичка.

Капитан опёрся на его стол руками, некоторое время выжидал. Затем он, не получив ответа, наконец-таки не выдержал и заговорил:

— Ладно тебе, брось, Федька, — рука дружески осела на плече «Федьки». — Пошли лучше в паб.

— Не хочу.

— А я хочу. Пошли. К тому же сегодня там снова будет играть твой любимчик. Павел Скрипач. Это ж ты меня убедил снять его со всех работ и посадить играть. Пошли!

— Ну, разве что только ради него…

Паб пылал изнутри. Каждому здесь нашлось место. И вечно снующему глазами инженеру в очках, и опрокидывающему одну стопку за другой рабочему. И хромому, и убогому. Любому здесь найдётся место, были бы только талоны.

Валюта, любая, давно утратила свою цену, так как перестала поддерживаться государством. Тем государством, которое было раньше.

Теперь есть другое государство, намного меньше, но также обладающее своими территориями, ресурсами и своими законами.

Талон, который создавался исключительно в определённом здании в определённой комнате, под чутким руководством Фёдора Абросимова. На такое место можно было посадить только одного человека, человека не страдающего манией вечно проверять свой карман, человека, которому некого кормить, кроме как себя. Этим человеком стал Фёдор, которого интересовали несколько другие ценности, нежели ценность скомканной испачканной бумажки, обозначающая право на одну чашку Пустышки с опилками в дневное время. А посадил его туда никто иной как сам Капитан, поскольку он был наслышан об увлечениях Абросимова, да и, что уж тут скрывать, лично знаком.