Город (СИ) - Белянин Глеб - Страница 5

Огонь в её глазах пропал как только она попала сюда. Это место напомнило ей о её неминуемой судьбе. И уже ничто не могло развеять эти отголоски скорого будущего.

Глаза пожухли, как гниют осенние листья. Под глазами внезапно всплыли синие круги, которых не было или которые не виднелись тогда, в столовой.

Паша ещё раз потрепал её за волосы, коснулся тыльной стороной ладони её лба.

Горячий.

Как и минуту назад. Как и две минуты. Ничего не изменилось. Горячий настолько, что можно обжечься.

Чем она больна? А разве важно? Одной из миллиона простуд, которые готовы в любой момент накинуться на каждого жителя Города.

Что острее кинжала, вонзается глубже ножа, а подкрадывается незаметнее кошки? Болезнь. В любую минуту готовая сразить и поставить тебя на колени.

Люди, долгое время голодавшие, исхудавшие, в вечном холоде, потеряли всякую защиту. В какой-то момент Город просто перестал считать больных. Проще было начать считать тех, кто ещё ничем не болеет. Но их количество вскоре приблизилось к нулю. Если взять любого прохожего и обследовать его, можно выявить ни одно заболевание. И это будет не только простуда.

— Ничего плохого в том, что я умираю, — внезапно сказала девочка. — Это даже хорошо. Скоро увижусь с мамой, а может уже и с папой, — она посмотрела куда-то вверх. Она плакала.

Павел не стал ничего говорить, молча провёл ладонью по её лицу, убирая слёзы.

Люди, россыпью разбросанные вокруг на своих койках, чихали, кашляли, стонали. Хотя кто-то курил.

Большинство кроватей были двухъярусные, прижимались вплотную. Любой лазарет и любой санитарный пункт ломился изнутри. «Просто» больных от работы уже давно перестали освобождать. Теперь отправляют только тех, кто болеет и бороться с этим уже не может. Но и таких достаточно. Эта девочка явно из их числа.

Немного поплакав, она вобрала в себя слёзы, проглотила комок в горле и тяжело, прерывисто выдохнула. С каждым её вздохом и выдохом она слабела. Из неё выходила жизнь прямо на глазах.

Вдруг она начала дышать совсем-совсем прерывисто и из последних сил обратилась к музыканту:

— А рай точно есть?

— Точно. Есть, — сказал он.

Медсестра, до этого всё время находившаяся рядом, обхаживающая пациентов, закончила с одним из них и ринулась к койке, у которой сидел Павел.

Она потрогала лоб девочки, обожглась, но иначе, будто не от тепла, а от холода, пощупала что-то.

В конце помещения раздался голос, кто-то звал её.

Девушка наклонилась к музыканту и прошептала:

— Кажется, всё. Отнесите её к главному врачу, пусть посмотрит и скажет, что делать. Мне нужно бежать.

Его губы задрожали.

Её снова позвали и она ринулась на голос.

Павел продолжал держать руку девочки, а та уже не плакала. Склонилась как-то неестественно на бок и последние слёзки стекали по щеке, окропляя белую ткань.

Внутри у Паши всё затихло, спряталось, съежилось, потяжелело вдруг внезапно. Так же как тогда, когда он вспоминает о родителях.

Он осторожно выпустил её пальцы из своей руки, взялся за край одеяла и сдёрнул его.

Девочка, до этого момента прятавшаяся за белёсой тканью, теперь обнажила своё тело.

Кожа, стягивающая кости. Кости, впивавшиеся в койку. Будто на кровати лежала не девочка, не человек, а груда палок, потускневшее и рассыпавшийся отголосок человека.

И другая рука, за которую Павел не держал её. На другой руке неестественно скручено-сжатые в агонии тонкие пальцы.

Он, боясь прикоснуться к ней так, что её тело рассыпется, протянул к ней руки. Собрал груду костей и прижал к себе как нечто сокровенное и дорогое.

Паша шёл вдоль коек, огибал одну за другой, пробирался сквозь стальнопрутный лабиринт белых кроватей, время от времени утыкаясь в тупики.

Он шёл молча. По его щекам катились слёзы.

Никто на него не бросил даже беглого взгляда.

Наконец-то он вынырнул из этого переплетения, врезался в стол, за которым сидела женщина. Главный врач.

Он позвал её тихонько, та обернулась, тоже бегло, как и все, почти не глядя, посмотрела в его сторону.

— А, эту? Направо.

И дальше уткнулась в какие-то бумаги.

А он стоял и ждал, когда она осмотрит её. Скажет что-нибудь. Выпишет есть побольше супа, поменьше выходить на улицу или вообще не выходить, а главное, выздоравливать.

Но врачиха молчала.

Черкнувши ещё пару строчек на своих бумагах, она будто заразилась мыслями Павла, услышала звон в его черепе, снова оторвалась от своих дел. Осмотрела чуть внимательнее его и эту груду костей, которая лишь отдалённо напоминала ребёнка. И сказала:

— Ну, что смотришь своими мокрыми глазами? Смерть. Труп. Причина: истощение. Направо.

У Павла внутри всё ещё сильнее потяжелело. Скрутилось что-то тигровым питоном и тоненько пожирало само себя.

Он повернулся и пошёл направо. Там лежало несколько тел. Просто лежало, сложенные друг к дружке.

Паша знал как это происходит и знал как обращаются с людьми после их смерти. Знал, что их вот так вот складывают весь день, а вечером отвозят в тележке хоронить.

Но сам лично никогда этого не видел и видеть не хотел. Больно было как-то смириться с этим. А ещё больнее было в этом участвовать.

Он уложил её аккуратно рядом с остальными, посмотрел на неё ещё немного.

— Надеюсь, ты сейчас в раю, — бросил он ей и направился к выходу.

На улице Павел упал на колени и разрыдался.

* * *

Город.

Маленький оплот всего человечества. От семи миллиардов остались лишь жалкие крохи. Всего несколько тысяч жизней, и тем суждено умереть холодной смертью.

Когда мир сковала пурга, люди покинули свои прежде уютные дома. Покинули города. Оставили всё то, что возводили и оберегали веками.

Холод отвоевал и отнял у них всё.

Почти всё.

Они двинулись на север, чтобы найти то, что могло спасти их. Что могло дать им надежду пережить очередную аномальную бурю. Пережить нескончаемую и нещадную зиму. И они нашли.

Генератор под номером шестьдесят семь. Это число инженеры обнаружили после на одной из главенствующих деталей.

Вокруг генератора был построен Город.

Последний оплот человечества. Последний шанс сразиться с холодом.

* * *

Из окутавшего его сознание омута начали выплывать обрывки реальности. Они шли беспорядочно и сплетались с галлюцинациями.

Вдруг мужчина ощутил какую-то встряску. Ещё одну. И ещё. Это были шлепки. Шлепки по его лицу. Кто-то приводил его в чувство.

И каждая такая пощёчина выбивала из него как из ныряльщика воздух. Не было сил прятаться в этом омуте, нужно было выныривать.

И он вынырнул. Открыл глаза.

Его, лежачего и распростертого на снежной глади, окружало несколько фигур. Трое человек, укутанных не менее плотно чем он, со снаряжением, уровень которого превосходил уровень его снаряжения в разы.

Они вытащили его из-под снега, чудом оказавшись рядом и услышав его крик о помощи.

Один из них, судя по всему главный в отряде, протянул руку. Бросил сквозь ехидную улыбку:

— Везунчик.

Глава 2 | Фамилии

Архангельск

Температура 0° по Цельсию

— Паспорта?

— Взял.

— Деньги?

— Взял.

— Билеты?

— Да взял, взял.

— В каком отделе?

— Ну… а-а-а…

— Ага, а говоришь «взял». Куда бы мы щас уплыли без билетов? Вот они, на полке, балбес, — он отвесил сочный подзатыльник сыну.

— Гриша-а! — Протянул женский голос последнюю гласную букву.

— Ой, дорогая, ты уже вернулась?

— А я и не собиралась в туалете пять часов сидеть, — она фыркнула. — Это так, к твоему сведению.

— Ах да, прости. Просто обычно ты именно столько и сидишь. Но, изволь извинить за преждевременные выводы, в этот раз ты превзошла саму себя: сидела на толчке все десять часов.