Александр Матросов
(Повесть) - Журба Павел Терентьевич - Страница 8

Но, всмотревшись в ребят, Сашка вдруг остолбенел от удивления: да ведь это был тот же самый детдом, из которого он бежал! Значит, опять надо идти к ненавистному крикливому человеку с прокуренными рыжими усами. Это так неприятно, что даже ледяные мурашки побежали по телу. Потом испарина росинками проступила на лбу. С минуту Сашка колебался: не вернуться ли к деду Макару?

Но к нему со всех сторон уже бежали ребята:

— Сашка вернулся!

— Наш Матрос вернулся!

— Где ты был? Рассказывай!

Сашка отмахивался от вопросов. Сердце его сильно забилось.

А ребята все тараторили:

— Смотри, как у нас хорошо!

— У нас есть свой яхт-клуб, свои капитаны, свои штурманы!

Да, Сашке и самому здесь нравилось. Капитаном не прочь и он стать.

— А где Петр Лукич? — тихо спросил он.

Директор шел от реки, перекинув мохнатое полотенце через плечо. Лицо его уже загорело, пополнело, стало добродушнее, и прокуренные усы не казались такими страшными, как прежде, даже лысина поблескивала весело.

И Сашка приободрился. Орава ребят увлекла его навстречу директору. Сашка готов был вести себя здесь так хорошо, чтобы даже Петр Лукич не жаловался на него и все было благополучно.

— Здравствуйте, Петр Лукич! — по-родственному радушно приветствовал Сашка.

Но директор, пристально разглядев его, сразу помрачнел и сердито спросил:

— Ты откуда, беглец? Кто тебе позволил появляться тут? А какой лохматый, рваный! Еще заразу сюда принесешь.

— Какой есть, — потупясь, ответил Сашка, сгорая от стыда перед ребятами. И уже тихо, с трудом выговорил: — Я пришел проситься. Примите меня обратно!

— Обратно? Это мы еще посмотрим. Да и не могу я без районо… Ты, видно, и чужие карманы чистил?

А вокруг директора уже толпились ребята:

— Примите его, Петр Лукич! Примите!

— Ладно, — наконец согласился директор, попыхивая папиросой. — Сам похлопочу за тебя. Оставайся. Только ты должен извиниться передо мной, перед воспитательницей и всеми ребятами — на линейке перед строем.

Сашка даже вздрогнул от возмущения: значит, директор все прежнее помнит и по-прежнему несправедлив к нему. С самого начала злить директора было неразумно: «Может, он еще и примет…», но Сашка не сдержался и упрямо сказал:

— Мне не в чем извиняться…

Прокуренные усы Петра Лукича недовольно зашевелились.

— Ах, вот как! — угрожающе сдвинул он брови.

Но ребята опять атаковали его, со всех сторон подталкивали Сашку:

— Да согласись; что тебе стоит. И побежим на Днепр. Или хоть молчи…

Сашку все-таки приняли.

В лагере было так хорошо, что он скоро забыл свои огорчения. Он собирал для гербария растения, запоминая названия насекомых, птиц, рисовал Днепр; ему хотелось, чтобы вода на рисунке сверкала, как живая. Ему нравились пионерские зори, беседы, игры и песни у костра. Он готов был дни и ночи проводить на реке. В «военных» играх он командовал своим «торпедным катером», неожиданно налетал на противника, добиваясь от лодчонки особой быстроты и подвижности. С гордостью вспоминал он рассказы бабушки о знатных людях матросовского рода и мечтал стать моряком.

Потом детский дом вернулся в город. И там жилось неплохо. Правда, были у Сашки два больных места: самолюбивый и гордый, он остро переживал, когда кто-нибудь из ребят упрекал его в бродяжничестве. Тогда он замыкался и чувствовал себя одиноким. И сильнее одолевало беспокойство о Тимошке, пропавшем без вести. Но ребята скоро перестали вспоминать о прошлом Сашки; реже думал он и о Тимошке. А спустя год совсем успокоился и жил почти беззаботно.

И вдруг пустяковое, на первый взгляд, событие выбило его из колеи.

В столовой недосчитались плитки шоколада.

Директор вызвал Сашку в кабинет.

— Сознайся, что ты взял. Ты вертелся там.

Сашка помрачнел. Директор задел самое больное место: ну да, ему не верят, его все еще считают здесь чужаком, бродягой, способным на все…

— Я не брал, — глухо сказал Сашка. — Верьте совести, не брал, — раздельно произнес он слова деда Макара, которые стали для него значительными, как клятва.

— Зачем ты отпираешься? Не хочешь со мной быть откровенным, так придется сознаться в своей вине на линейке перед строем ребят. Пусть все знают, что ты за птица…

Сказал это директор и, как показалось Сашке, нарочно презрительно пыхнул в его лицо табачным дымом. И возмущение будто жаром обдало Сашку: значит, Плук по-прежнему несправедлив к нему.

— Как вы можете не верить совести? — крикнул он, и злые слезы брызнули у него из глаз. Презирая самого себя, что «слезу пустил», Сашка быстро повернулся и убежал.

Озлобленный, он долго бродил по улицам города. И когда два оборванца предложили ему ехать с ними на Волгу, он как-то бездумно согласился:

— Да, нам по пути. Где-то на Урале живет моя тетя.

После незабываемой встречи с дедом Макаром ему захотелось иметь свою родню. Он представлял себе тетю такой же доброй, какой была мать. А если не удастся разыскать тетку, — не страшно: детские дома ведь есть везде.

Когда на ночь Сашка не вернулся в детский дом, всех встревожило его исчезновение. Ночью некоторые воспитанники от возбуждения не могли уснуть. Нашлись и такие, которые стали готовиться к побегу.

Утром к директору пришла плачущая девочка.

— Петр Лукич, Саша не виноват… Я во всем виновата… Люблю до смерти сладкое! Я взяла шоколад, — говорила она, обливаясь слезами. — А Саша не такой… Вы его не знаете, — он гордый.

Ошибка воспитателя — самая страшная ошибка. Она может искалечить человека. Не одну бессонную ночь провел директор, вспоминая этот случай. Однако ошибку исправить было невозможно.

Сашу Матросова искали везде, но так и не нашли.

Глава VI

НОВАЯ СЕМЬЯ

го доставили в Уфимскую детскую воспитательную колонию в начале весны. Уже сильно пригревало солнце. Весело звенели ручьи. В оврагах дотаивал почерневший ноздреватый снег, а на пригорках уже ярко зеленела трава, желтели еще без листьев одинокие маленькие на тонких мохнатых ножках цветы мать-и-мачеха.

С высокого холма Сашка смотрел вокруг. За дощатым серым колонийским забором открывались далекие луга, леса, еще темные, но с еле заметными зеленоватыми оттенками, блестели от солнца разлившиеся реки — Белая и Уфимка. В синем солнечном небе — торжествующий перезвон жаворонков, манящие журавлиные зовы. Всюду в природе веселое весеннее возбуждение. Приподнятое настроение и у колонийских воспитанников, что проходят мимо и с интересом рассматривают его, новичка.

Только у Сашки тяжело на душе, и ни до кого ему нет дела.

Белолицый кургузый паренек в лихо сдвинутой набекрень фуражке, шагая важно вперевалку, остановился против Сашки. Расставив ноги, высокомерно осмотрел новичка — его кепчонку, из дыры которой на макушке торчали волосы, замызганный рваный ватник, подпоясанный веревочкой, стоптанные тапочки.

— Из какой Африки прибыть изволили? — насмешливо спросил он.

— У меня Африка одна, и дорога до нее не длинней твоего языка, — отрубил Сашка и отвернулся.

На пороге бани уже стоял высокий белобрысый парень.

— Иди, Брызгин, не приставай, — сказал он. — Сам ты был таким.

— Везет тебе, Чайка, — усмехнулся Брызгин. — В прошлое твое дежурство привели графа Скуловорота и рыжего клоуна, а сегодня этого…

— Еще не известно, где потеряешь, где найдешь, — сказал Чайка и обратился к Сашке: — Не обращай внимания на него. Заелся.

— А мне плевать, — важно сквозь зубы чиркнул слюной Сашка. — Все равно сбегу…

Он с тоской, и завистью еще раз взглянул на улетающих журавлей и пошел на «санобработку». Ой, не так все пошло в жизни, как он предполагал! Убежал из детдома с твердым решением разыскать на Урале тетю Аню, но так и не нашел. По дороге на Урал его увлекли с собой два лихих попутчика, такие же оборванцы, как и он сам. У них оказалось много заманчивых путей, и Сашка заколесил по свету.