Александр Матросов
(Повесть) - Журба Павел Терентьевич - Страница 6

— Ты, Петро, привечай Сашка, як и я. Он — мой гость дорогой. А ты, Сашко, ще не знаешь, за що Петрика хвалили в газетах? — И тут же погордился внуком: — О, Петрик удался в мою породу. Настырный. Так про него и писали газеты: Петро Антощенко больше всех пионеров колосков насбирал и ховрашков[10] поймал. Расскажи ему сам, Петро…

Мальчики постепенно разговорились. Сашке неловко было, что так недружелюбно встретил дедова внука. Он завидовал Петрику, что у него такой хороший дед; и первый начал расспрашивать Петрика, как он сумел так много выловить таких хитрых зверьков, как суслики. Петрик и сам не прочь рассказать, как он перехитрил зверьков своим ловким приспособлением, с помощью которого ловил их. Потом они вместе помогали деду, поочередно крутили медогонку, выкачивая мед, собирали по саду упавшие груши и яблоки.

Когда дед решил разжечь костер, чтобы сварить кулеш, и не мог найти спичек, Сашка протянул ему свой кремень и трут.

Дед и Петрик добродушно рассмеялись.

— Техника твоя — курам на смех, — сказал дед. — При царе Горохе ще ею пользовались. У нас Днепрогэс рядом, а ты мне трут даешь. И рук марать не стану. Пошарь, Петро, там в курене на полочке серники.

Скоро они ели вкусный, заправленный салом и пахнущий дымком, дедов кулеш.

Глава IV

ДНЕПРОВСКИЕ ОГНИ

ечером Петрик ушел в село, а дед и Сашка обходили сад. Сашка вертел трещотку, рассыпавшую в тишине дробь, как пулемет. Дед рассказывал о повадках птицы и зверя. И чем больше над садом сгущалась темнота, тем ярче разгоралось на юге над Днепром зарево.

— То пожар какой, дидусь?

— Ни, то Днепрогэс. — Дед вдруг оживился. — Ой, хлопче, такие чудеса я там видел, що и думкою не постигну. Як ввели мене в называемый зал пульта, откудова инженеры управляют всем Днепрогэсом, я и обомлел. Подо мною блещит и надо мною блещит, и кругом все сияет, аж глазам больно. Снял я шапку и кажу: «Тут, — кажу, — краще чертога и храма». А инженер смеется. «Це, — каже, — диду, и есть храм науки». И кругом горят лампочки, лампочки, малюсенькие, як совиный глаз, — красные, зеленые, желтые. Под водою там, в железобетонных каморах, крутятся разные машины, а лампочки всё-всё говорят про них. Такое уже, хлопче, устройство: поверни рогулечку одним мизинцем, и внизу загудят, загуркотят машины. Днипрова сила гоняе поезда, за сотни верст на заводах круте станки, варе сталь, дае свет городам и селам. А ты видел на полях электроплуги? Без вола, без коня — сам плуг паше. Во сказка! А там, в ящичке, Днипрова сила, она и тягне. И чего ще додумались — коров электричеством доить… Видишь, як раздобрився старый Днипро: всю силу свою человеку дае! Так-то, Сашко…

Дед рад собеседнику. Чувствуя близкий конец своей жизни, старик тем больше любил все, что было в ней нового, а новое — в людях, в их делах — возникало каждый день.

Деду хотелось говорить о новом, а говорить было не с кем. Тогда он говорил сам с собой или обращался к деревцу: «Растешь, яблонько? Расти, расти та будь щедрая».

Дед всем говорил, что и он строил Днепрогэс, хотя был на строительстве просто сторожем материального склада.

— Днепрогэс — то чудо-богатырь света и силы, — вспомнил он слова одного инженера. — А ить я ж его самолично строил!

— И вы, дидуся?

— И я и увесь народ строил его. Вот же я и кажу: два года як пустили его в ход, а уже сколько дива кругом…

Они сели на траву. Дед охотно говорит о чудесах, рожденных Днепрогэсом, о мичуринских прививках и саженцах, о своем саде, который сам сажал.

— Так кто же мае такой сад, як наш колгосп «Червоный партизан»? Ить в нашем же саду все есть! А це ж мы годив за восемь такого дива добились. А через десять, двадцать годив якая жизнь стане?

— Дидусь, а может человек такую машину построить, чтоб управлять тучами и ветрами?

— Ишь ты, куда стребнул! — удивился дед. — Все вы такие, теперешние. Все вам знать и уметь хочется. Вот и Петрик все допытывается, як ты… Говоришь, управлять тучами и ветрами? — И, подумав, твердо сказал: — Эге, хлопче, може человек управлять всем. Человек все може… И мени, Сашко, умирать не хочется. Ой, не хочется!.. Трех царей пережив я, и косточки мои уже покривились, а умирать не хочу. Жизнь такая пошла — дивуюсь не надивуюсь. Глянь, якое диво: знаю я одного селянина — Дениса Лысенко. Селянин як селянин, — миллионы у нас таких. Так сын его Трохим академиком стал и на весь свет прославился, — чуешь? А колышняя панская батрачка Марыся Недоля, с которой батрачил я у пана Гергелая, теперь членом правительства стала. В московском Кремле засидае. Та що там казать… Наш учитель Мирон Иванович в реестрик записуе знатных людей, що з народу вышли. И скольки ж их таких, як той Трохим чи Марыся! Так я слухаю, слухаю про наших людей — и гордый становлюсь. Чуешь, в якую силу входим?.. Та ты, хлопче, мабуть, ще ничего и не разумиешь.

— Нет, разумею, дидуся.

— Главное що? — продолжал дед. — Человек становится краше и сильнее. К примеру, бедняк раньше всю жизнь свою бился из-за куска хлеба. И мы на панов, бывало, раньше робили так, що глаза на лоб лезли, а хвалы за то не было, та ще и урядники та стражники по зубам били. И черно было на душе. А зараз куды ни глянь — хозяин ты всему и радый всему. Так-то, хлопче. А скольки дива в садах буде годив через десять, если так будем робить, як Мичурин каже?

Мальчик думает о знатных людях, которые вышли из народа, — что ж, это касается и его семейной чести; пусть дед знает, что он не без роду-племени. Его прадед Матросов, рассказывала бабуся, был тут, на Запорожье, лучшим новокадацким лоцманом. Он ловко проводил суда через все пороги, даже самый страшный порог Ненасытец, где кипящие буруны в щепы разбивали корабли о гранитные скалы. Геройский был прадед! Сильный, как богатырь. И дело свое хорошо знал. Хозяином Днепра люди звали его, от него и фамилия их началась.

И еще был у них в роду знатный Матросов, который в революцию 1905 года вместе с революционером Матюшенко поднимал восстание на броненосце «Потемкин». И его тоже постигла та же доля, что и прадеда, — на каторге замучили. Что ж, и он, Сашка, может стать знатным человеком и добиться того, о чем говорит дед Макар.

— А я вот, дидуся, очень-очень хочу путешествовать. Вы слышали про Тибет или Памир? Нет? И про Алмазную гору не знаете? И на Кавказе и в Крыму не бывали? — Сашка вспоминает о Тимошке, и сердце его сжимается. — Вот и я хотел путешествовать, хотел и… дружка потерял и сам потерялся, — со вздохом говорит мальчик.

— Потерялся? — усмехается дед. — Ты человек, а не иголка. У нас человеку неможно потеряться… Ишь, путешественник! Говорю, не путешественник ты, а беспутное перекати-поле. А как будешь учиться и старших слухать, станешь и ты знатным человеком. Будь, як Данько, смелый и честный. Эге, таким будь!..

Зарево Днепрогэса охватило полнеба. По темным, точно бархатом покрытым, берегам широкой реки — сверкающая россыпь огней. Там — невидимые теперь села, куда тоже вошла сила Днепра. Местами по реке струятся золотисто-голубоватые полосы. От реки веет прохладой.

Кругом тихо-тихо. Только все еще дремотно стрекочут кузнечики да вскрикивают в полях перепела и чибисы у реки.

Вдруг над рекой поплыла песня, широкая, как Днепр:

Дед довольно усмехается:

— На човнах от стану до села плывут дивчата и хлопцы. Не хочут, ледащи[11], пешечком по пыльной дорози, так на човнах… Ну, ходимо, внучеку, до куреня. Костерок растопим, повечеряем, да и спатоньки в курене на сене ляжешь. Укрою тебя кожухом, мягенько, тепло буде.